«Не снится — значит любит, тревожить не хочет»

Татьяна Николаевна не болела

 

В 2023 году горе пришло в семью Оксаны Ковалевой, хотя состояние отца до попадания в больницу не вызывало опасений. Проводив из своего кабинета в отделении ГИБДД пару участников ДТП с протоколами, она закрывает дверь и начинает вспоминать.

— Папе было 67 лет. Он инженер, постоянно учился — вот только в этом году получил пятое высшее образование. Но возраст: он страдал диабетом и сердечной недостаточностью. Из-за этого раз в год всегда планово ложился в первую краевую больницу. Там немного полежит в стационаре — и домой, год ходит спокойно, — вспоминает Оксана.

Так было и в июне этого года. Из больницы отец Оксаны звонил почти каждый день, рассказывал, как чувствует себя. 22 июня они снова созвонились — по голосу он был бодрым, сказал, что выпишется через неделю.

Не было серьезных проблем и у Татьяны Николаевны — жены Владимира Кондратьева. Он уже второй год работает в сетевом дискаунтере “Светофор”. Журналист “7х7” встречается с ним здесь же, в подсобке, на двери которой висит табличка — “Склад для алкоголя”. Владимир все еще носит обручальное кольцо, а на заставке телефона — его свадебное фото с женой Татьяной Николаевной — так он ее часто называет. На нем он на себя нынешнего почти не похож. После смерти жены во второй краевой больнице прошло четыре месяца, и он совсем не тот улыбчивый крепкий мужчина, каким был 12 лет назад на свадьбе.

— Полгода назад я отвез ее на работу, а она так и не вернулась, — начинает Владимир. — И все как день сурка, этот последний день ее, всегда перед глазами. До сих пор не знаю, как жить дальше.

Последние годы Татьяна работала поваром в гостинице "АМАКС" в центре Хабаровска. “Дай бог каждому так готовить, как она”, — говорит Владимир. Со всем на гостиничной кухне она управлялась сама: второй повар все никак не находился.

Мужчина рассказывает, что Татьяна часто перерабатывала. Ее переработки оплачивали, но не так, как положено по трудовому кодексу. 6 мая 2023 года Владимир отвез ее на работу, а сам поехал на рыбалку. Супруги договорились, что вечером муж заберет Татьяну.

— Приезжаю на работу к ней вовремя, пишу, мол, “карета подана”, она мне: “Сейчас выхожу”. Жду, никто не выходит. Потом появляется ее помощница, говорит: “Татьяне там плохо, вызвали скорую”, — вспоминает Кондратьев.

Татьяна оказалась бледной, как полотно, а тонометр показывал давление 240/120. Когда приехала скорая помощь и сделала ей укол, давление не снизилось. Ее повезли в больницу.

— Она никогда не болела, давлением не страдала. Тут повезли ее в “десятку” [10-я горбольница], там не оказалось нужных специалистов. Оттуда направили в Железнодорожную больницу — я следом за скорой на машине. Часов в девять вечера ее туда доставили, но так ничего и не сделали, протянули до утра. Утром сделали МРТ и экстренно повезли во вторую краевую больницу. Там [сделали] трепанацию черепа. Сказали — аневризма, кровотечение в мозге, — рассказывает Владимир.

У отца Оксаны Ковалевой проблемы начались после сломавшегося в вене катетера. Когда врачи в кардиологическом отделении решили его установить, у них ничего не вышло, «плохие вены». Пожилого мужчину попросили спуститься в реанимацию.

— В отделении врачи предложили или под ключицу, или в шею поставить [катетер]. Руку, как папа рассказывал, тогда даже не предложили. Те ему говорят — на шее видно будет, давайте под ключицу. Он согласился. Катетер начинает идти, и все — дальше не вставляется. Оказалось, что катетер сломался. Что дальше было, папа плохо помнил, — так в реанимации его и оставили, — говорит Оксана.

Катетер Шредингера

 

Из-за обломка катетера врачи собрали консилиум. Вместе с врачами Федерального центра сосудистой хирургии они решали, стоит ли делать мужчине операцию. Мнения разделились, но операцию все-таки решили провести.

Доктора рассказали семье Оксаны, что, чтобы достать этот катетер, нужно сломать или ключицу, или грудную клетку. Но из-за сердечной недостаточности и диабета мужчина мог не перенести такую операцию. «Прождали еще день — папа говорил, что катетер чувствует под ключицей», — рассказывает Оксана.

— Мне говорили, что катетер не видно на рентгене. УЗИ делали — на нем якобы показалось, что видно. И они все равно сделали операцию: разрезали шею, ничего не нашли и зашили обратно. Мне даже предложили ничего не говорить отцу — пусть не знает про катетер и так живет. Я обалдела.

Спустя девять дней в реанимации врачи решили, что катетер в теле отца Оксаны не нужно искать дальше. Но Оксана потребовала, чтобы отца обследовали как следует. Позже ее принял главный врач Андрей Субботин.

— Такое скотское отношение не видела давно: “Че пришли, правильно, что вас не пускали, что, вся тысяча пациентов ко мне будет ходить и я со всеми разговаривать?” Но все-таки он пообещал провести видеоконференцию по папиному случаю с новосибирскими и московскими хирургами и определиться — делать еще одну операцию или нет, — вспоминает Оксана.

Хирурги хабаровского Центра сердечно-сосудистой хирургии забрали мужчину на обследование, снова провели УЗИ. Одна из врачей заметила что-то на экране, но после совещания написала заключение, что катетера нет.

Оксана уверена: врачи видели катетер, но боялись возможного летального исхода при операции. По ее словам, в разговоре с ней один из медиков подтвердил эту догадку.

Жена Владимира Татьяна после операции провела в реанимации пять дней. После перевода в обычную палату к ней сразу пришел муж.

— Я пришел, смотрю — у нее просто четверти головы нету. Вот моя супруга, посмотрите, — Владимир показывает то свадебное фото на телефоне. — Такую красоту загубили. Мне врачи и медсестры говорили, что если бы ее сразу к ним привезли, этого можно было бы избежать. А так мозг отмер, лобная доля. Говорили, что этот отдел [мозга] отвечает за социум.

Своего мужа Татьяна всегда узнавала, детей — через раз. Женщина могла запомнить, что Владимир с кем-то приходил в палату, но потом переспрашивала, кто это был. 

Первое время Татьяна не могла вставать, и, по словам Владимира, уход в отделении был “никакой”.

— Пока им не скажешь, над душой не встанешь — бесполезно. Пролежни необработанные, все сами делали. Хамские медсестры на нее [Татьяну] иной раз чуть не матом орали — “Что ты тут лежишь”, — говорит Владимир.

Потом состояние Татьяны начало улучшаться: у нее работали руки, Владимир возил жену гулять на коляске в больничный двор. А затем все снова ухудшилось: доктор рассказал, что у женщины начала накапливаться спинномозговая жидкость и давить на мозжечок. Заявил, что нужна вторая операция. Но с ней врачи протянули неделю.

После второй операции Татьяна еще десять дней провела в реанимации. Лечащий врач сказал Владимиру, что у его жены “хороший потенциал”.

— Ее перевели в обычную палату. Она как палка стала, нога тоньше моей руки. Такие пролежни были. В отделении, как обычно, не было никого: ни медсестер, ни врачей. Только санитарки бегают. Мне одна из них подсказала, чем обрабатывать, — вспоминает Владимир.

О плохом уходе за пациентами он вспоминает не раз. По его словам, больным не давали прописанные лекарства: кулечки с таблетками, помеченные “утро, обед, вечер”, часто оставались на тумбочке у пациента. Зеленка, которой обрабатывали раны и пролежни, была стертой — будто обрабатывали несколько дней назад.

Владимир написал три жалобы в Минздрав, и только после одной из них в отделении навели порядок. Но на следующий день все стало как раньше.

Как бы чего не вышло

 

Оксана Ковалева и Владимир Кондратьев не были знакомы. Сначала с действиями врачей в больницах они боролись поодиночке: обращались к руководству больниц, в Минздрав, а также прокуратуру и Следственный комитет.

Адвокат Юлия Майорова из Екатеринбурга с 2015 года специализируется на спорах пациентов с больницами. В разговоре с «7х7» она поясняет, что получить компенсацию можно не только за действия или бездействия врачей, которые привели к ухудшению состояния или смерти пациента. Некоторые получают компенсацию даже за случаи, когда родные смотрят на страдания своего родственника. Бремя доказывания в таких делах лежит на больнице, а сроков привлечения к административной ответственности нет.

— Задача [лечебного заведения] — доказать, что они применили все меры для сохранения жизни пациента. Это, честно сказать, наш козырь, как у юристов. Например, у меня в практике был случай. Онкологическая больная, IV стадия рака, поступает на амбулаторное лечение в диспансер. Там ее начинают волындать [гнать] туда-сюда по отделениям. Пациент получает помощь только через три месяца, но умирает. И вот эти три месяца, что ее дочь наблюдала за мучениями матери, — суд оценил в 300 тысяч рублей компенсации морального вреда, — приводит пример Юлия.

Отца Оксаны так и выписали из больницы, не найдя обломившийся катетер. Всего через неделю после выписки у него случился инсульт. Мужчину привезли во вторую краевую больницу.

— Началось резкое ухудшение, даже сложно с кровати встать. Мы ему [отцу] тогда говорили: не залеживайся, ходи, вставай. Но на выписку — вместо 21 дня он пролежал в больнице всего 12 дней — мы вызвали такси для лежачих больных, — вспоминает Оксана.

Мужчине становилось хуже. После долгого времени в больницах он сильно похудел, а дома его начало “раздувать”. Оксана не понимала, как врачи выписали ее отца в таком состоянии. Семья вызвала хирурга.

— Пришел хирург — да, говорит, это не домашний пациент. И просто ушел. Я говорю: пап, может в больницу? А он так посмотрел на меня, говорит: “Хочу побыть дома, устал”. Но около полвторого ночи сам меня разбудил и снова скорая, поехали во вторую краевую больницу. [Врачи] сказали утром звонить, узнавать о состоянии. Я позвонила, говорят — без изменений, была остановка сердца, реанимировали.

Врачи сказали, что Оксана может приехать и навестить своего отца, но добавили: “Вы, наверное, не успеете”. Женщина приехала в больницу. «Он будто лежал меня ждал, а потом умер», — делится Оксана.

Жена Владимира Татьяна после двух операций попала в обычную палату в июле 2023 года. Их дети успели съездить к бабушке и на море. А когда все снова собрались в Хабаровске, Владимир предложил младшей дочери Маше навестить маму.

Мужчина вспоминает этот день — он стоит у него перед глазами всегда. Когда Владимир с Машей пришли в отделение, то увидели женщину, с которой Владимир подружился в больнице. Она рассказала ему, что в палате «кипиш»: его жене снова стало плохо.

— Смотрю, вокруг нее трое стоят, ЭКГ делают. У Тани маска с кислородом на лице, дышит прерывисто. Что такое — не говорят, вроде как с сердцем плохо. Я подхожу к Тане. Говорю: “Тань, не надо, не уходи”. А она на меня только глаза повернула, руку сжала так сильно, что пальцы захрустели. И дышать перестала. Я как заорал! Они [врачи] забежали, на нее, хрупкую женщину, огромный такой медбрат прыгает и давай сердце качать. Повезли на операцию.

Владимир остался в больнице один. Врач рассказал ему, что состояние Татьяны стабильное, но тяжелое: если она продержится два дня, значит, будет жить. Мужчина выпил три таблетки успокоительных, немного подождал, а затем сел в машину и поехал в магазин.

— Подъехал на парковку магазина — звонят с городского номера. Чую, что-то не то. И мне говорят — ваша жена скончалась. Я так заорал, что люди вокруг, наверное, на жопу присели.

“Ждала хотя бы соболезнований”

 

После того, как отец умер, Оксана позвонила знакомому адвокату. Он посоветовал обратиться в Следственный комитет, чтобы они изымали тело для экспертизы. В СК на это согласились только после угроз прокуратурой.

— Вскрытие показало, что причиной смерти стала сердечная недостаточность: если до операции с катетером его сердце работало на 48%, то после — на 18%. Возбудили уголовное дело. Катетер, кстати, так и нашли — под ключицей, — говорит Оксана.

После похорон, разбирательств с медицинскими документами и обращений в СК Оксана узнала о еще нескольких случаях смертей пациентов во второй краевой больнице. Ей это показалось странным. Женщина написала пост в соцсетях о том, что ищет других пострадавших в этой больнице. Оксане написало порядка 30 человек. Все, кто откликнулись на призыв, говорили о плохом уходе в больнице.

Именно тогда Владимир и Оксана, потерявшие своих близких, встретились. Вместе они отправились во вторую больницу.

— С нами был местный журналист. Мы прошли в отделение, где лежали наши родные, — никого, как и раньше. Ни медсестер, ни врачей не найти на всем этаже, даже на сестринском посту, — делится Оксана.

Владимир тоже рассказал, что они около часа свободно гуляли по отделению. Пациенты лежали в коридорах, а их — посторонних — никто не остановил.

— Мы сначала думали, что вместе сможем подать коллективную жалобу на больницу. Но у всех ситуации разные. Да и одну бумажку составить — тысяч семь надо. Откуда деньги постоянно брать? — говорит Владимир.

Оксана говорит, что сейчас они просто стараются сделать свои истории видимыми: общаются с журналистами, чтобы ничего не забывалось. Каждый продолжает свое дело, и все поддерживают связь друг с другом.

— На днях девушка писала с вопросом. Говорит, что ее отец в коридоре лежал, потом после операции куда-то встал, пошел — никакого присмотра, — и хуже стало ему, новую операцию придется делать. Честно, почти уверена, что человек умрет, — говорит Оксана.

Оксана Ковалева признана потерпевшей по статье “Причинение смерти по неосторожности” (ст. 109 УК РФ). Силовики допросили Оксану и врачей. Женщина была на одном из допросов врача реанимационного отделения первой краевой больницы — именно он ставил тот самый катетер.

— Я спросила его, чувствует ли он хоть долю своей вины в произошедшем, а он мне: “А я в чем виноват?” — вспоминает Оксана.

Следственный комитет назначил экспертизу по уголовному делу. Но делать ее будут около 1,5 лет, говорит Оксана. Подобных дел много, и, пока очередь дойдет до Оксаны, срок уголовной ответственности может закончиться: по ст. 109 ч. 2 УК РФ он составляет два года.

Оксана хочет справедливости, но не хочет увольнения врачей — переживает, что в больницах будет некому работать. «Человека можно наказать только рублем», считает она. Тогда врачи «не позволяли бы себе такого отношения».

— Денег мне этих не надо, знаю, что папу не вернуть, но на похоронах мне все говорили: “Не бросай это дело, добивайся справедливости”. Если бросить, мне будет стыдно перед всеми. Я ждала хотя бы соболезнований [от врачей], но вообще - ничего. Его выкинули домой, как собаку, чтобы проблем не доставил. Неужели нельзя было подготовить нас, что он умирает?

Юлия Майорова отмечает, что экспертизы действительно делают долго, и по уголовной статье привлечь врачей почти невозможно из-за коротких сроков давности дел. По одному из дел Юлии и ее подзащитной пришлось ждать год и 4 месяца. Например, в Свердловской области было уголовное дело о смерти жены руководителя МЧС Алексея Земцова после операции — его закрыли из-за того, что срок давности истек.

У Майоровой есть свой выработанный алгоритм действий: она может обращаться в надзорные органы, страховые компании или ФОМС — тогда шанс на то, чтобы выиграть дело в пользу потерпевшего, выше. Но в Минздрав Юлия обращаться не советует: говорит, что там чаще стараются выгородить “своих” и указать, что пациент был «обречен» на смерть, а врачи не виноваты.

Врачи не извиняются

 

Владимир тоже проходит потерпевшим по уголовному делу “Причинение смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения своих профессиональных обязанностей” (ст. 109 ч. 2 УК РФ).

— Почему в Железнодорожной больнице сразу не сделали МРТ? Так бы она с нами сейчас была. Я считаю, что ее убили несознательно. И даже если суд откажет, я апелляцию подам, нервы им пощекочу. Хочу сам у них спросить и про лекарства, которые не давали, и у врача — как он “хороший потенциал” пациентки загубил. Это сейчас я один у них, а потом будет двое, трое — может, ситуация сдвинется с мертвой точки.

Еще Владимир подал иск работодателю Татьяны Николаевны из-за переработок.

Сейчас он с детьми пытается жить по-новому. Владимир в одиночку воспитывает 11-летнюю дочь Машу — его старший сын от первого брака уже учится в техникуме.

— Таню он сразу мамой стал называть, а она и не против была: все дети к ней тянулись, настолько добрым человеком она была. И всегда разговаривала со всеми на равных, никогда не обижала никого. Вы бы с ней познакомились и тоже захотели дружить, — говорит Владимир журналисту «7х7».

Некоторые пострадавшие опасаются, что после судебных процессов в больницах будет некому работать, или вынужденные платить компенсации врачи будут относиться к своей работе еще хуже. Юлия Майорова считает, что это в корне неверно.

— В подавляющем большинстве случаев компенсации платит больница. И большинство до конца стоит на том, что все было нормально. Я в своей практике встречала случаи, когда врачи вели себя очень некрасиво. В коридорах суда травили какие-то байки чуть ли не глядя в глаза сироте, которая осталась без матери. Она рассказывала на допросе, что пережила, как они с отцом свечки ставили, только чтобы она [мать] выжила, — только тогда врач голову опустил. А чтобы извинялись — я в своей практике вообще не встречала. Один эксперт на суде вообще просто руками развел и говорит: “Это медицина, вот так получилось”.

Владимир тоже не услышал соболезнований от врачей. Доверия к медикам у него больше нет.

— Я если заболею, то лучше вздернусь. Я вроде мужик, но тоже человек. Маша все время плачет, у меня подушка не просыхает. На работе начальство понимает, отпускает меня к адвокатам, следователям. Часто допоздна здесь, а домой приду — Маша, как мама, ужин накроет, старается, — говорит Владимир. — Ну я что, люблю Таню до сих пор, все внутри клокочет. Сидим иной раз с Машей, говорим, а потом как разрыдаемся. И я все жду, что Татьяна Николаевна позвонит и выйдет — хоть ругается пусть на меня, хоть что говорит, только вернулась бы. Машка иногда говорит, что мама ей снится. А мне нет: но это значит, что любит, тревожить на хочет.