Москва и понаехавшие. Художники не видят своего будущего в регионах и уезжают в столицу — почему это так?

Не свобода, а функциональность

 

В арсенале — несколько лопат, стамесков, кисточек, красок. Все это нужно Маяне, чтобы из снежных глыб сделать новогодние фигуры. Студенты-скульпторы часто берутся за такую работу и уже знают — чем ближе заказ к муниципалитету, тем выше вероятность, что денег за работу человек не получит. Подрядчики, выигрывающие тендеры, часто пренебрегают составлением договора, а потом — и оплатой. Лучше всего напрямую работать с ЖЭКом — пришел, создал, заработал.

— Снежные и ледовые городки — это money maker for sculptures in Siberia, когда ты студент, — вспоминает Маяна Насыбуллова. — Не все за это брались, но я работала с ранних лет. Мы довольно скованно в финансовом плане жили, поэтому и я, и мои братья всегда были в поисках подработок, и всегда была цель — получать стипендию.

В Новосибирск Маяна приехала в 2006 году — поступать в художественную академию на факультет керамики, который к тому моменту уже был расформирован. Администрация вуза не обновила информацию на сайте, поэтому новость Маяну удивила, но девушка быстро сориентировалась и решила осваивать специальность «Монументально-декоративное искусство». Впервые оказавшись в академии, Маяна обомлела: академические пространства, скульптуры — все это создавало ощущение нового и притягательного мира.

— Многие специализированные образования доступны только в больших городах, поэтому, если ты из небольшого города, тебе всегда надо куда-то ехать. Мне хотелось в Петербург. Но поездка была не по карману моей маме. И я выбрала Новосибирск как самую доступную локацию.

Сама художница говорит, что довольно рано поняла — хочет заниматься искусством, непонятно было — каким видом. Рисование давалось тяжело, а вот ремесленные виды — лепка, береста, потом керамика — легче: «По маме мы вообще из династии краснодеревщиков, поэтому то, что девочка сидит, рисует, ковыряется с материалом — было естественно и хорошо принято в моей семье».

В новосибирской академии Маяне стало тесно — хотелось, чтобы ее работы что-то выражали, но в вузе это стремление только мешало.

— Академическое образование не про свободу, а про функциональность. Ты не реализуешь себя, ты реализуешь поставленные тебе задачи. И академия тебя к этому приучает, поэтому чаще всего монументальные художники потом уходят в коммерцию — делают памятники на кладбище и оформляют рестораны. А вот понятия настоящего и ненастоящего художника — это не просто не присутствовало, мне кажется, это пресекалось. Когда я показывала свои личные работы, которые делала в общежитии, их никогда не воспринимали как серьезное что-то. 

Есть даже такое понятие — постакадемическая травма, — продолжила Маяна. — Оно означает, что люди из академии после выпуска не могут заниматься искусством. Академия отбивает любовь к этому: студентов засовывают в мясорубку высоких стандартов и жестко там перемалывают. Удерживается позиция, что ты ничего не достигнешь, ты никогда не придешь к уровню мастерства великих, поэтому просто прими это как данность. Мне хотелось большего. Я уже тогда что-то начинала пробовать какие-то выставки организовывать.

«Искусство — это некий софит, который ты наводишь на что-то в жизни»

 

В седьмом классе Катерина Михайлова решила, что хочет быть художницей. В старших классах искала подходящий вуз — в родном Таганроге и соседнем Ростове-на-Дону. Академические программы навевали скуку: «Мне уже тогда было понятно, что условный художник — это не человек, который красиво рисует голову, а тот, кто умеет мыслить по-другому». Так Катерина поступила в Школу дизайна ВШЭ (направление «Дизайн и современное искусство») — это была и остается одной из немногих программ бакалавриата в России, где студенты изучают современное искусство.

На первом курсе с Катериной училось еще 20 человек. Из них 8 — москвичи, все остальные — из других российских городов, один одногруппник приехал учиться по обмену из Эстонии.

Обучение на бакалавриате, по словам Катерины, зависит исключительно от мастера. Например, на первом курсе, изучая базовые направления искусства, развития не было:

— Часто у нас было так: ты приносишь работу на открытый просмотр, преподаватели смотрят ее, находят что-то близкое себе, комментируют, как улучшить. Через время ты понимаешь — эти советы даются тебе не с целью улучшить твою работу, а с целью добавить туда частичку преподавателя, — рассказала художница.

На втором курсе группу, где училась Катерина, возглавили молодые современные художники — и обучение полностью изменилось: «Мы начали рассматривать искусство совсем иначе. Искусство — это все, что вокруг нас. И у меня сейчас такое понимание: искусство — это некий софит, который ты наводишь на что-то в жизни, и этим помогаешь зрителю посмотреть на то, что ты, как художник, в этом мире заметил».

В ВШЭ у студентов-художников обязательно ежегодное проведение выставок. Согласно заданию, студент сам должен найти галерею, разработать концепцию выставки и организовать ее.

Сегодня в России концепция мастерской, где студенты могут ежегодно проводить выставки современного искусства не в вузе, возможна, пожалуй, только в Москве. В регионах у многих студентов нет возможности проводить персональные выставки, если речь не идет о домашних самоорганизациях. При этом тенденцию к стремлению смотреть современное искусство Катерина замечает даже на родине:

— В Таганроге есть заведение “Мадам Ку-Ку”, там проходят разные мероприятия. Это, конечно, не похоже на трушную выставку, но местные художники туда приходят, показывают свои работы. И это важно, что люди могут смотреть не только что-то классическое.

«Актуальный янтарь» как способ фиксировать историю 

 

После новосибирской академии у Маяны остро встал вопрос с жильем — полноценную квартиру в городе снимать было дорого, искала комнату. У ее друга Антона как раз пустовала квартира, где раньше жили его уже покойные бабушка и дедушка. Маяне досталась комната бабушки вместе со старыми и ненужными семье вещами — одежда, швейная машинка, советские значки.

— Видимо, люди прошли через дефицит, боялись, что чего-то не будет, и постоянно все брали впрок. А я всегда была объектно-материально заточенной. Мне нравилось залипать на разные вещи, я испытывала трепет перед ними, думала о том, как эти вещи были куплены и привезены в Новосибирск, в эту квартиру. Они говорили о каком-то совершенно другом, недоступном мире.

Перебирая старые вещи в очередной раз, Маяне захотелось увековечить их — так появилась серия работ «Актуальный янтарь». Важные атрибуты прошлого — фотографии, значки, брелоки, монеты — художница законсервировала в янтаре.

— На фоне своих переживаний, связанных с тем, что все просто исчезает, открываются и закрываются галереи, про них все забывают, ты делаешь выставки… потом проходит время, уже никто про это не вспоминает. И в семьях, и в нашей стране тоже часто происходит какое-то стирание пластов истории. Это натолкнуло меня на то, чтобы начать фиксировать историю, — рассказала Маяна в разговоре с «7х7».

Довести проект до персональной выставки помог новосибирский художник Вячеслав Мизин. Маяну с ним познакомил «отец сибирского искусства» Константин Скотников, он преподавал в академии. Мизин и Скотников — участники арт-группы «Синие носы» — стремились помогать молодым художникам.

«Актуальный янтарь» выстрелил и стал важным проектом в развитии карьеры. Именно с ним через несколько лет Маяна поедет в Москву, а потом — в другие страны. Парадоксальным образом первый успех породил сплетни: в кулуарах начали шептаться, что Маяна — любовница Мизина, которой он помогает в устройстве карьеры.

— Это, конечно, просто меня шокировало, я всю жизнь занимаюсь своим делом и ни разу не испытала сомнения, что я не на своем пути. И услышать все это для меня было довольно травматично. Но сейчас я понимаю: в Новосибирске так мало площадок, где ты, как художник, можешь высказаться, что конкуренция может проявляться даже так — на уровне сплетен.

В Новосибирске, как и во многих других регионах, слабый арт-рынок, из-за этого многие художники в начале своего пути воспринимают искусство как благотворительность, занимаясь коммерческими вещами. Маяна работала где придется, а в свободное время занималась искусством — для себя.

Часто уже зарекомендовавшие себя художники в регионах сами платят деньги площадкам за то, чтобы провести персональную выставку — в крупных столичных институциях такая система уже не работает: художникам платят за то, чтобы они сделали работы и презентовали их на конкретной локации.

Почему в Новосибирске — третьем по численности городе России — большинство институций исчезают, у Маяны есть мысль:

— Одна художница классно сформулировала: Новосибирск — это ветер забвенья. Там появлялось столько разных мест, но все они так быстро забывались, будто их никогда и не было. Я думаю, это может быть связано с некоторым чувством изолированности внутри художественных сообществ, которое до недавних пор не работало, не двигалось в сторону открытости и инклюзии людей извне. До какого-то момента все эти пространства были ориентированы и, может быть, продолжают быть ориентированы на себя и на своих.

«Ты приезжаешь из третьего города страны, но чувствуешь себя как будто из деревни»

 

Маяна забегает в московский музей современного искусства «Гараж», находит кураторку архивной коллекции Сашу, просит у нее две тысячи рублей. Получив их, возвращается в отель Marriott на Тверской, номер в котором ей предоставил «Гараж», и оплачивает стирку.

— Я приехала в Москву на триеннале с большим чемоданом своих работ, из одежды у меня — лосины и штаны. Весь день в Гараже я занималась довольно лютым грязным монтажом выставки, вот я пришла в номер, все мои вещи грязные, отдала в стирку, а то, что она платная — не знала. Денег нет, что делать? Потом, когда я отдавала эти две тысячи, подумала: е-мае, могла же просто новые штаны купить, те столько не стоили!

В 2017 году в «Гараже» — главном центре современного искусства России — прошла первая Триеннале современного российского искусства. Кураторы институции объездили 40 городов и встретились с 200 художниками, отобрав на выставку 68 человек. Маяну пригласили в «Гараж» выставить работу «Актуальный янтарь».

— Ты приезжаешь из третьего города страны, но чувствуешь себя как будто из деревни, — признается Маяна. — Было ощущение неловкости, как будто меня совершенно случайно взяли на это триеннале. Когда общалась с художниками и кураторами, думала: я вообще не тяну уровень их интеллектуальных разговоров. В Москве на тот момент уже все кипело, уже несколько лет шли Международное молодежное биеннале, Московское биеннале, уже там такой лютый движ, а у нас...

Вернулась в Новосибирск Маяна с одной мыслью — надо уезжать в Москву. И она переехала. Работать стало проще. Каждая выставка — это встречи с новыми художниками, кураторами и коллекционерами.

— Если ты находишься где-то там и просто иногда приезжаешь в Москву на выставку, тебя быстро забывают. В Москве много проектов и возможностей, но они как будто появляются именно в живых встречах и пересечениях. Участие в выставках помогает закрепиться на арт-рынке. Твои работы попадают на онлайн-витрины и о них узнают коллекционеры, которые готовы покупать то, что ты делаешь.

«В Москве свободы, как в других городах, нет»

 

По подсчетам “7х7”, в Москве находится не менее 36 галерей и выставочных пространств (в статистику попали только те локации, которые были отмечены на "Яндекс.Картах" как галереи, где проходят выставки современного искусства). В Санкт-Петербурге таких пространств 23. В третьем по численности городе России — Новосибирске — 7.

Исключив из статистики Москву и Санкт-Петербург, издание посчитало количество галерей в самых крупных по численности 10 городах-миллионниках России. Согласно "Яндекс.Картам", таких пространств 61. Медианное значение на город — 6,5 галерей.

Разница в количестве выставочных пространств в Москве и регионах большая. Часто именно возможность постоянно выставляться и служит поводом для того, чтобы художники уезжали в столицу, но для некоторых это решение одновременно становится ограничителем творчества.

«В Москве свободы, как в других городах, нет», — говорит уличный художник Слава Ptrk. Он родился в Курганской области — в городе Шадринск. Там он делал первые шаги в живописи в художественной школе. Получать образование, правда, журналистское, уехал в Екатеринбург. На третьем курсе понял, что уличное искусство ему ближе.

— Уличное искусство развивается там, где меньше контроля со стороны властей, — продолжает Слава Ptrk. — В тех городах, где людям не мешали, постепенно появлялась местная сцена со своими уличными художниками. В России есть несколько таких городов — Нижний Новгород, Екатеринбург. Там уличным художникам никто не мешал, поэтому в этих городах много стрит-арта. В Москве же много камер, полицейских и, что даже важнее, сотрудников ЖКХ, которые очень быстро все закрашивают.

Бытовая история для Славы Ptrk — ночью сделать работу, приехать на это место утром, чтобы сфотографировать ее, и обнаружить, что арт уже исчез: «В Москве закрашивают все — и неважно, политическая это работа или нет».

Иногда уличные художники могут жить в Москве, а работать в другом городе. Слава Ptrk рассказывает, что приезжая в Екатеринбург, чувствует себя свободнее. У него есть работы в разных городах — сначала он приезжает в новое для него место, изучает местный контекст, проблемы, жителей, а потом уже создает работы. Так во Владивостоке — очень рельефном городе — появилась серия его артов «Полоса препятствий». На полуразрушенных лестницах он изобразил детские и инвалидные коляски и загипсованные ноги — намек на полное отсутствие инфраструктуры города для маломобильных граждан.

Состоявшись как художник, Слава Ptrk стал часто ездить в Москву, а потом решил переехать — там больше возможностей, чтобы встроиться в галереи (уличное искусство, хоть и создается вне институций, часто потом в них транслируется), выходить на коллаборации и коммерческие проекты. Сыграл и денежный фактор — из Москвы в другие города и страны, где художники могут создавать свои работы, летать намного дешевле:

— Я заметил, что у нас очень негативное отношение в обществе к тем, кто уезжает, будто это предательство. Мне лично никто этого не говорил, слышал слухи, что в мою сторону говорили: “Вот, уехал”. И, если потом человек решит вернуться, он, скорее всего, тоже столкнется с негативом: “Ой, он там обосрался и решил вернуться”.

«Хотели деколонизироваться, а получилось наоборот»

 

В 1995 году в Красноярске впервые прошла Красноярская музейная биеннале. Тогда на фестиваль приехало много музейщиков со всей страны. Независимый куратор и искусствовед Оксана Будулак говорит, что в то время многие испытывали неподдельный интерес к Сибири — хотелось лично приехать и проверить, а существует ли Сибирь на самом деле.

Эта экзотизация в России есть до сих пор. Часто московские фестивали ждут на выставках художников, которые будут подчеркивать айдентику своего региона — то есть художники из регионов могут заинтересовать большие фестивали, только если они будут подчеркивать свою региональную идентичность.

— Получается такая история: хотели деколонизироваться, а получилось наоборот, — заметила Оксана. — Были ситуации, когда действительно поддерживали проекты по принципу, кто “страннее” выглядит, грубо говоря. А то, что у нас тоже люди пользуются айфонами, так же живут — будто бы никого это не интересовало. Одно время сохранялась эта ставка на локальную идентичность, к счастью, она начала проходить. Мы с коллегами стремились от нее избавиться, потому что не хотелось показывать художников из Сибири, как некий зверинец, мол, смотрите, какие они — приехали из региона и в работах рассказывают о своем регионе. Это все-таки не очень этичные отношения, — рассказала Будулак в разговоре с “7х7”.

Оксана живет и работает в Красноярске, и, помимо кураторства, создает инфраструктуру для обучения кураторов. О том, что переезд в Москву — как новый этап в карьере — случается у многих художников, она не спорит и не переживает об этом. Переезд в Москву — частый и во многих случаях закономерный процесс.

— В нашей так называемой НеМоскве принято сильно-сильно страдать и переживать, что люди уезжают из регионов. Но я думаю, что нужно давать право выбора человеку и не кидать ему в спину камни, говоря: “Ах, мы тебя тут растили, а ты все же уехал в столицу”. Я, наоборот, только подскажу, где остановиться. Люди уезжают, потому что хотят для себя новые пути развития — это нормально.

Причин, почему люди уезжают в столицу, по мнению Оксаны, несколько. Часть художников и кураторов стремятся уехать и в Москву и в Петербург, потому что во многих регионах нет качественных образовательных программ.

— В некоторых региональных вузах внедряются практики современного искусства, тогда гипотетически художник может не уезжать, но все равно делает это, потому что в Москве разнообразие образовательных программ выше — это и школа Родченко, и институт современного искусства Бакштейна. 

Оксана, обсуждая выставочные пространства в регионах, утверждает, что в советское время Красноярску очень повезло. В конце 80-х здесь появился филиал Центрального музея Ленина — огромное здание, которое после распада Советского Союза утратило свою актуальность как музей Ленина. Здание переориентировали в музейный центр «Площадь Мира», который сегодня считается крупнейшей в Сибири выставочной площадкой современного искусства. В соседних регионах — Кемерове, Барнауле, Новосибирске, Томске — подобных площадок нет, как и во многих других регионах России. И, если в муниципалитете нет заинтересованного в современном искусстве человека, который горит идеей сделать собственную, пусть и государственную, площадку современного искусства, вряд ли такое место появится. Искусство будет находиться на уровне самоорганизации — когда художники сами создают галереи на свои деньги, однако такие институции быстро распадаются, часто не успев дойти до зрителя.

В среде современного искусства принято разделять выставочные пространства и сам арт-рынок. В первом художник показывает свои работы, во втором — продает. По словам Оксаны, сейчас арт-рынок становится доступнее для художников из регионов, благодаря маркетплейсам Blazar, но ограниченность выставочных пространств напрямую влияет на то, что местный арт-рынок не может полноценно сформироваться: 

— Художникам невозможно себя продать и показать. И это самое ищут как раз многие ребята, уезжая в Москву. В Москве инфраструктура очень развита, то есть ты можешь приехать и за месяц уже найти себе такую площадку, в которую ты встроишься.

«Искусство в России — не сказочная сила или магия, это индустрия, впаянная во власть»

 

Есть и еще одна истина, которую художница Маяна усвоила в Москве: дома, в регионе, ты настоящий художник, если у тебя есть выставки в Москве. В Москве ты художник, если у тебя есть выставки в Европе. По мнению Маяны, у нее этого этапа не случилось — произошла переоценка ценностей.

— Сначала ты находишься где-то там, в самоорганизованной галерее и далеко от всего этого. Но потом ты начинаешь заниматься развитием своей карьеры, ориентируешься на какие-то общественно-признанные ценности в виде больших музеев, больших имен. И чем ближе ты к ним подбираешься, а твои работы начинают покупать за очень большие деньги, тебе просто хочется думать, что ты действительно столько стоишь. Потом начинаешь размышлять и понимаешь — это же бабки олигархов, украденные у моего народа.

Маяна уверена: искусство в России — это не сказочная сила или магия, а индустрия, впаянная во власть. Чем больше ты развиваешься, чем больше добиваешься успеха, тем ближе ты к дверям депутатов.

— У нас все завязано на государстве: музеи, работники музеев. Это могут быть самые лучшие люди в мире, мыслящие самыми прекрасным образом, но они становятся частью этого и им приходится тоже соглашаться на какое-то бездействие, на что-то закрыть глаза. И все это напоминает какое-то заколдованное королевство. Непонятно, можно из этого выбраться или нет? Понятно, что это все в том числе из-за большой централизации нашей страны. И как будто бы единственное решение этому всему — деколонизация и сепарация регионов. Может, тогда появится у людей возможность хотя бы просто сесть и подумать о том, что мы делаем и почему? Почему мы всю свою жизнь кладем на то, чтобы люди в Москве хорошо жили? Почему мы не делаем этого для своих городов? Почему именно туда нужно уехать, чтобы стать кем-то?