«У нас больше нет красных линий». Глава «Первого отдела» Дмитрий Заир-Бек — о новых репрессивных законах и циничности силовиков

Вынужденный отъезд

- Кто такой Дмитрий Заир-Бек?

- Правозащитник и менеджер. В правозащитный сектор я попал три года назад, сразу после своего восемнадцатилетия: мой шапочный знакомый активист Сергей Фомин стал фигурантом “московского дела” [о массовых беспорядках во время митингов протеста «За честные выборы» в июле 2019 года], и я впервые пошел в суд – поддержать его.

[Специальный корреспондент «Новой газеты»] Елена Костюченко в одном из интервью сказала, что война – это воронка. Осмелюсь сказать то же самое про правозащиту. Однажды занявшись, выйти практически невозможно. Я начал с группы поддержки Сергея Фомина, потом был волонтером “Арестантов 212” [инициативной группы, которая помогала фигурантам “московского дела”], вместе с подругами делал кампанию в поддержку фигурантов дела “Нового величия”. Когда в России начался ковид, вместе с [правозащитницей] Александрой Крыленковой придумал и запустил “COVIDарность” — инициативу, объединяющую людей во время карантина. Успел поработать с [экс-директором “Открытой России”] Андреем Пивоваровым, который только что получил четыре года колонии [по обвинению в сотрудничестве с нежелательной организацией]. И чем глубже в это погружаешься, тем морально сложнее сказать себе: “Стоп, Митя, остановись”.

В “Команду 29” попал буквально по объявлению, им нужен был менеджер по краудфандингу. Выяснил это в процессе собеседования: я подавался на позицию руководителя медиа, но ее уже занял журналист Максим Заговора – поэтому меня взяли на другую должность, и это было к лучшему. Максим большой профессионал своего дела.

Еще я учился в Высшей школе экономики на программе “Бизнес-информатика”. Завершить обучение не получилось, потому что мое же государство выдавило меня из страны. Я уверен, что такая возможность будет, но пока у меня свободный год. Поздновато я родился, конечно.

- То есть, отъезд из России - это вынужденное решение?

- Было рискованно оставаться в России физически. Российские власти отождествили “Команду 29” с чешской неправительственной организацией, которую Генпрокуратура РФ признала нежелательной. Мы оценили риски и поняли, что на следующем повороте силовики начнут преследовать наших сторонников и нас самих. Государство дало нам сигнал - прекращайте работу или валите отсюда побыстрее. Прекращать работу мы не хотели, поэтому решили уехать.

У нас не было времени, чтобы подготовить отъезд. Ситуацию осложняло то, что мы не могли бросить наших доверителей. Адвокаты “Команды 29” передавали дела и уехали позже остальных сотрудников. Сам проект мы закрыли.

- Решение возобновить работу под другим названием вы приняли уже в Грузии, где находитесь сейчас?

- Да, в Грузии. Мы понимали, что раз столько хороших людей оказались в одном месте и без работы, то объединяться вновь можно и нужно. Я в какой-то степени взял на себя процесс реорганизации того, что было, в то, что есть. Кто-то называет нас правозащитным объединением, кто-то - проектом. Я предпочитаю название “проект”.

В “Первый отдел” вошла часть бывшей “Команды 29”. В Грузии мы в профессиональном плане познакомились с новыми людьми, некоторые присоединились к проекту, например председатель Либертарианской партии России Ярослав Конвей, он возглавил наш медиаотдел.

- Как принималось решение, что именно ты возглавишь организацию?

- Кадровые изменения назревали. Два года назад началось дело журналиста Ивана Сафронова [его обвиняют в госизмене], с тех пор руководитель “Команды 29” — и одновременно координирующий защиту Сафронова адвокат — Иван Павлов работал почти без выходных, на пределе возможностей. Ему постоянно вставляли палки в колеса, а в конце апреля 2021 года он вовсе стал фигурантом уголовного дела, уже собственного — о разглашении данных предварительного следствия по делу Сафронова. Во время переезда в Грузию на него легла дополнительная ответственность за коллектив.

В итоге он пришел ко мне с предложением возглавить “Первый отдел”, сказал, что сам будет заниматься новыми проектами, и на это ему нужны время и ресурсы. Я посовещался с коллегами и два месяца назад решил его принять.

Новое название, прежние дела

- Как работа “Первого отдела” отличается от работы “Команды 29”?

- “Команда 29” ходила в суды - это делали адвокаты Иван Павлов, Евгений Смирнов, Валерия Ветошкина, Антон Голубев и юристы Дарья Сухих, Максим Оленичев, Артем Кутловский — всех не счесть. “Первый отдел” работает по гибридной схеме: мы ищем адвокатов в России, которые работают в судах, ”на земле“, а грузинская команда помогает им удаленно.

- Как много адвокатов в России соглашаются с вами работать?

- Я очень не люблю слово “токсичный”, но государство старается сделать нас токсичными, опасными для сотрудничества. При этом коллеги продолжают с нами работать. И то, что в нашей команде есть иностранные агенты, их не смущает.

- Есть ли солидарность в адвокатском сообществе?

- В любом сообществе есть такие люди, кто говорит много, а делает мало. Мы постоянно слышим в свой адрес, особенно после того, как на нас начали давить: “Так им и надо! Что вы на них внимание обращаете?”. Они называли нашу работу “павловщиной”, а теперь еще и “талантовщиной” - после начала преследования адвоката Талантова.

Сейчас у Талантова большая группа поддержки. Это свободные люди, которые громко заявляют о несправедливости, проявляют солидарность. За ними будущее, не важно, сколько их - 100 или 10 человек.

- А что сейчас происходит в деле журналиста Ивана Сафронова?

- Дело выходит на финишную прямую, скоро будет приговор. Учитывая, что Ивану Сафронову вменяют два эпизода по госизмене, ему грозит до 25 лет лишения свободы, а не до 20, будь там всего один эпизод. Не сказать, что все радужно.

Арест адвоката Сафронова Дмитрия Талантова произошел, мягко говоря, некстати. Это плохо и по-человечески, и с процессуальной точки зрения. На Талантове лежал большой пласт работы. Его выдернули из дела, выключили.

- “Первый отдел” продолжает заниматься делами по шпионажу и госизмене, которые были в центре внимания “Команды 29”?

- Мы ведем эти дела, у нас отчасти те же доверители. Дело физика-теоретика Валерия Голубкина, которого обвиняют в госизмене, перешло от “Команды 29” к “Первому отделу”.

С началом войны появились и так называемые антивоенные дела. Мы защищаем двоих фигурантов дела “Весны”, которые проводили акции против [Роскомнадзор]. Работаем по сложным кейсам - у нас есть дело бывшего фотографа штаба Навального* Александра Струкова по статьям об экстремизме и призывах к терроризму.

- Иван Павлов написал колонку об ученом Дмитрии Колкере, которого суд отправил в СИЗО, несмотря на четвертую стадию рака. Там он умер через два дня. Главная мысль колонки - силовики хотели заработать “палку” на деле Колкера, и если бы он умер до ареста, то вся работа силовиков на протяжении нескольких месяцев пошла бы коту под хвост. Получается, предела циничности силовиков нет?

- У нас больше нет красных линий. Предел циничности - это бесконечность, то есть его попросту нет. Я не успел пожить при советской власти, но как мне рассказывают, в те времена были некоторые неформальные рамки: люди понимали, что делать можно, а что нельзя. Сейчас этого понимания нет ни у кого.

Наш коллега [глава правозащитной группы «Агора»] Павел Чиков опубликовал выдержку из протокола судебного заседания по мере пресечения для ученого, по которой видно, как следователь общался с самим Дмитрием Колкером. Колкер спросил: “А как вы считаете, доживу ли я до 29 августа [конца ареста]?”. Следователь ответил что-то в духе: “Конечно, доживете”. Колкера отправили под стражу, а спустя несколько дней он погиб в больнице.

Эта ситуация репрезентует отношение силовиков к тем, кого они считают врагами народа. Это апофеоз зла, с которым мы боремся каждый день. У них вообще нет тормозов, а результат всегда оправдывает любое действие. Я не понимаю, о чем может быть речь после отравления Навального. И даже до Навального - после отравления Кара-Мурзы и убийства Бориса Немцова. Эти методы - людоедские.

Во время затишья

- “Команда 29” много работала в направлениях доступа к информации, открытости власти. “Первый отдел” продолжит этим заниматься?

- Мы этим занимаемся, у нас есть такие дела. Сейчас мы начали исследовать эффективность работы комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий. Такие комиссии есть в каждом регионе и, как мы предполагаем, работают они не очень хорошо. К нам приходят люди, консультируются по поводу своих репрессированных, в том числе не реабилитированных родственников. Из разговора с ними становится понятно, что процесс почти остановился. В зависимости от результатов исследования будем подталкивать комиссии к более решительным действиям по реализации государственных обещаний в этой сфере, озвученных на самом высоком уровне.

- У “Команды 29” был классный медиаотдел. Журналисты вместе с правозащитниками делали лонгриды, карточки, видеоинтервью, даже игры. Все это, правда, пришлось удалить из-за риска уголовного дела. А что сейчас у “Первого отдела” со стратегией в медиа?

- Мы кое-что готовим, готовимся к концептуальному расширению. Больше пока сказать не могу, но большой медиаотдел у нас не просто так - он занимается сайтом и соцсетями.

У “Первого отдела” есть Telegram-канал, аккаунты в Instagram* и Facebook*, YouTube-канал. За юридической консультацией можно обратиться через Telegram-бот. В сравнении с аккаунтами “Команды 29” охваты у “Первого отдела” выше.

- Вы получали угрозы в последние месяцы?

- Мы периодически получаем сигналы, что раздражаем власть. Очень явный сигнал был 8 ноября, когда несколько уже бывших участников “Команды 29” были признаны иностранными агентами: юрист Максим Оленичев, бывший руководитель медиаотдела Максим Заговора, адвокаты Валерия Ветошкина и Иван Павлов, SMM-менеджерка Елена Скворцова. Это произошло еще до начала работы проекта “Первый отдел”.

Сейчас затишье в плане давления на нас, и это хорошо. Хотя у государства стало гораздо меньше способов нас изолировать, потому что мы уже уехали из страны. Способов посадить нас в тюрьму нет - можно только посадить в багажник машины и вывезти в Россию. Но я не думаю, что кто-то будет этим промышлять.

- Госдума этим летом, похоже, вернулась к режиму “бешеного принтера”. Так, 14 июля Владимир Путин подписал закон о наказании за призывы к действиям против безопасности России. Уголовных дел, когда, скажем так, можно будет сомневаться в виновности граждан, станет больше?

- Сейчас власти приняли новый пакет разного рода ужесточений, например, введено наказание за конфиденциальное сотрудничество с иностранными организациями. Не совсем понятно, как это будет применяться.

Допустим, есть какой-то иностранный фонд или организация, не обязательно политическая. Фонд открывает стипендиальную программу. И я как гражданин России попадаю в эту программу, вступаю в сотрудничество с фондом. Если государство посчитает, что это угрожает национальной безопасности, то теоретически против меня могут возбудить уголовное дело.

Проблема в том, что формулировки новых статей очень размыты. Это еще один способ надавить на граждан и напугать их. Неопределенность – источник страха. Было бы гораздо спокойнее, если бы в законе был четкий перечень, что делать нельзя, а что можно. Но его нет. Нет понимания, с кем можно общаться, а с кем нельзя.

Мы движемся вслепую, но не перестаем помогать людям, хоть и консультировать в этой реальности очень непросто.