«Мой статус беженца — не препятствие для активизма». Анархистка Евгения Сергеева — о жизни в политической эмиграции

«Анархистское движение в России сейчас очень слабое»

— Как вы стали анархисткой?

— Все началось с панк-рока, из-за него я узнала об анархизме. Он полностью отвечал моим взглядам на справедливое устройство общества. В интернете я узнала об антимилитаристской инициативе «Еда вместо бомб» [международное движение, участники которого раздают еду нуждающимся, демонстрируя самоорганизацию общества для борьбы с несправедливостью], нашла группу которая занималась этим в моем городе [Ижевске]. Ребята готовили вместе еду и раздавали ее бездомным каждое воскресенье в центре города, прохожим мы объясняли, что это не просто благотворительность, это наш протест против несправедливого распределения бюджетных средств: государство тратит миллионы на танки, вооружение, а люди голодают.

Также эта группа организовывала кинопоказы и согласованные акции протеста социального, экологического и зоозащитного характера. Я с энтузиазмом ко всему присоединилась и позже стала помогать организовывать эти мероприятия. Мои товарищи в Ижевске организовывали большие двухдневные фестивали фримаркетов и социальный киноклуб. Потом это все начало загибаться понемногу. Это было примерно в 2010–2011 году.

В 2016 году я уехала в Москву. Там у меня были товарищи из «Народной самообороны» [анархистское движение]. Они занимались борьбой с рейдерами и недобросовестными работодателями.

Добиваться результатов получалось, когда мы боролись с рейдерами и работодателями. Рейдеры переставали кошмарить людей, работодатели и разные мошенники возвращали деньги. Это отличная практика для демонстрации эффективности коллективного действия. Один человек обычно бессилен относительно организованной преступности, а полиция или проплачена, или им фиолетово, у кого там и что, мошеннические схемы-то надо расследовать.

В 2017 году мы решили, что нам нужно больше заниматься уличным активизмом, акционизмом. У нас была цель — развитие организаторских навыков у активистов, и эта деятельность достигала своей цели. Наши акции совсем не часто освещали СМИ, поэтому много людей о них не могли узнать. Но так как деятельность имела несколько целей, то она была вполне хорошей, на наш взгляд.

— Вы согласны с тем, что открытое выражение анархистских взглядов приводит к тому, что тобой рано или поздно заинтересуются правоохранительные органы?

— Да, конечно. Арестовывали Влада Барабанова, про него я знаю, что этот человек в анархистских кругах. На фотографиях [активистов, поддерживающих фигурантов дела «Сети»*] видела еще одного знакомого, он вроде себя называл анархистом три года назад.

Мне кажется, открытость своих взглядов не защищает как-то дополнительно активиста, а наоборот привлекает большее внимание со стороны органов. Полиция наблюдает за тобой и препятствует любой деятельности.

Про экстремистскую идеологию тоже верно, потому что мы [анархисты] выступаем за свободное общество равных людей без государства, и там нет места пыткам, силовикам, чиновникам и президентам. Мы ратуем против того, что и защищают полицейские.

— Как вы оцениваете масштабы анархистского движения в России?

— Однозначно можно сказать, что анархистское движение в России сейчас очень слабое, если сравнивать с 2017 годом, когда в десятках городов России анархисты проводили акции протеста и солидарности, и органы даже подсчитали их количество — где-то 250 акций за год во всей России. Сейчас движения будто нет, хорошо, если 10 акций в год проводится. Также я видела в интернете, что анархисты проводят вечера солидарности с политзаключенными. Это очень хорошо и важно. Но чтобы анархисты выходили на улицы с какой-то своей повесткой, распространением анархистских взглядов — такого нет. Только в интернете различные ресурсы пишут статьи и анализируют новости.

— А что вы думаете о приписывании «Народной самообороне» тех акций, к которым движение было непричастно?

— Думаю, полицейским было удобно приписать взрыв [теракт в Архангельске 31 октября 2018 года, когда анархист Михаил Жлобицкий подорвал себя в здании управления ФСБ] на активную группу анархистов. Чтобы было больше поводов для пресса.

Но очевидно, что Михаил действовал один. И, думаю, силовикам тоже очевидно, иначе «Народная самооборона» давно была бы в списке террористических организаций.

В России «Народная самооборона» почти уничтожена. Лишь изредка можно увидеть активность на улице. Возможно, что именно это одна из причин, почему нас не объявили террористической организацией, так как угрозы мы не несем, и людей, которых можно было бы посадить, почти нет.

[Нападение на офис «Единой России»] — это не план организации. Это сделали конкретные люди, некоторые даже взяли ответственность за акцию на себя. Я в этом не принимала участия.

Пытки и обыски

— В марте 2018 в вашей квартире был обыск. Что изъяли? Что произошло потом?

— Были обыски после этой акции [нападения на офис «Единой России»]. Но не из-за нее, а перед президентскими выборами. Под предлогом, что мой сосед выложил видео с разбитым окном.

Забрали всю технику, стикеры, трафареты, литературу тоже. После обыска [анархиста Святослава] Речкалова повезли кататься с мешком на голове по Москве и пытали, чтобы он признал себя лидером анархистского движения в России и ответственным за все акции. Заставляли называть имена товарищей. Говорили, что если не будет оговаривать людей, то лидерство повесят и на меня.

Я, конечно, была шокирована. Я тогда долго сидела в отделении и видела, как привели Святослава, у него было бледное лицо с зеленоватым оттенком, я очень переживала за него, он мне показал пальцем, что все очень плохо. Поздно ночью меня отпустили, а Святослава оставили и разрешили попрощаться со мной, он прошептал, что его пытали и нужно срочно сообщить в СМИ, потому как с освещением задержания и пыток в СМИ полиция вряд ли будет пытать снова.

Дозвонилась в «ОВД-инфо» я не сразу, и телефона у меня не было. Поэтому я спрашивала в два часа ночи у прохожих телефон. А дал мне позвонить в итоге охранник «Магнолии» [продуктовый магазин].

Мне спокойно сказали, что ищут адвоката. В 9 утра его еще не нашли, и я очень боялась, что без адвоката к Славе придут снова и будут пытать, потому что у следователя он не стал говорить то, что от него требовали под пытками. В 11 утра нашли хорошего адвоката, и я успокоилась.

— Вы общаетесь сейчас с ним и другими активистами?

— Очень редко и не со всеми. Святослав до сих пор в розыске. Сейчас он беженец в Европе.

Ему приписывают лидерство в «Народной самообороне», упоминают в связи со Жлобицким. Формально его обвиняют как соучастника по предварительному сговору в нападении на офис «Единой России». За это могут дать до семи лет. Но могут на него и что-то еще повесить.

Мы с ним не видимся. Во Франции просителям беженства обычно не дают жилье. Все живут, где придется, и могут свободно перемещаться по стране. Но за пределы Франции можно выехать уже только со статусом беженца и разрешением от префектуры на выезд.

— В нападении на офис «Единой России» также обвиняют аспиранта мехмата МГУ Азата Мифтахова. Вы были знакомы? Следите за ходом его дела?

— Я не знакома с Азатом, но я очень переживаю, что невиновный человек подвергался пыткам и уже больше года оторван от свободы по сути за то, что называет себя анархистом. Никаких доказательств его виновности нет. Тайный свидетель? Брови [засекреченный свидетель, по словам адвоката, опознал Мифтахова по «выразительным бровям»]? Ну это абсурд. Все понимают, что это политическое дело. Как говорится, был бы человек, а статья найдется. А сейчас была статья, и надо кого-то посадить по ней. Российское бесчеловечное правосудие и репрессивный аппарат.

Бегство из России

— Многие СМИ про вас писали так, будто вам удалось вытянуть счастливый билет и уехать в Европу, но, думаю, все было не так радужно. Какие были сложности?

— Я нелегально добралась в Европу. Так что никаких процедур не проходила. У меня был только загранпаспорт, визы не было. Не могу рассказать, как именно получала убежище. Его я попросила уже в Париже. Позвонили в Ассоциацию помощи беженцам и назначили встречу. Там меня оформили как просителя убежища, и началась процедура. Самое тяжелое — это ожидание интервью и ответа. Без французского, конечно, тоже мучительно жить. Мне на нем до сих пор тяжело говорить, больше по-английски общаюсь.

И запара с жильем. Негде было жить. Знакомые отправили нас в деревню к своим знакомым и мы жили долго в очень холодном доме без отопления, зимой было очень тяжело. Я просто мечтала вернуться в Россию, это было самое жесткое время в моей жизни, даже моя довольно крепкая психика надломилась от жалости к себе.

Позже мы с другом нашли другое жилье. Нас позвали жить к себе деревенские художники. Выделили нам маленькую комнатушку и были очень добры к нам.

Но в деревне все равно довольно напряжно жить. Ничего нет, скучно, даже в магазин приходится ездить в соседний город автостопом. И комната очень влажная, от грибка на стенах нет спасения, очень боюсь заболеть туберкулезом, скоро уж год как в ней живу.

Также тут непросто с бюрократией. Французы очень педантичны в вопросах документации, и им надо, чтобы все было по их правилам.

По ошибке с августа мне перестали платить пособие, и я осталась без денег. В октябре я начала разбираться, и дали мне деньги только в конце января за декабрь. За остальные месяцы, по ходу, не собираются возвращать и пишут отписки. А я жила, можно сказать, в долг, соседи меня подкармливали и платили коммуналку за меня. Некрасиво все получается, и, видимо, придется судиться.

— Как семья и друзья отнеслись к вашему отъезду?

— Мама несколько месяцев не знала, что я уехала. Да и про задержание не знала. Потом сказала ей, она огорчилась очень, плакала. Ждет, когда я наконец вернусь обратно, и я этого очень жду.

Друзья частично были рады, что я уехала, что у меня теперь нет проблем с полицией. Но тоже грустили, что мы теперь далеко друг от друга. Ну и зная, что мне тут очень тяжело, зная мои депрессии, горевали вместе со мной.

— Вы планируете вернуться в Россию? Ваш статус позволяет возвращение?

— Я планирую вернуться в Россию, когда мне и моим товарищам не будут угрожать сроки. Мой статус не позволяет вернуться в Россию. Только когда я стану гражданкой Франции, смогу вернутся. Для этого нужно прожить минимум пять лет во Франции и сдать тест по французскому языку.

— Какие у вас права и обязанности как у беженца?

— Теперь я имею право на работу, могу проживать на территории Франции 10 лет. Но я не могу ездить на территорию России, должна менять документы своевременно, ну и соблюдать французское законодательство.

— Как быстро удалось устроиться работать? Французская сторона помогала с поиском работы?

— Я все еще не могу устроиться из-за бюрократической волокиты. После получения статуса мы долго искали, кто может из французов меня зарегистрировать к себе домой, чтобы по этому адресу я могла пойти на биржу труда. Сейчас я месяц буду ждать встречи для биржи труда (все очень долго). Меня оформят, и начнут искать работу, и будут давать пособие по безработице в течение поиска. Пока что у меня в жизни ничего не поменялось, я все так же жду и жду.

— Вы следите за политической активностью во Франции? Планируете здесь как-то выражать свою позицию?

— Да, я читаю новости. Иногда выезжаю на протесты «желтых жилетов». Я очень симпатизирую этому движению. У них довольно радикальные требования, и это движение без лидеров. Правда, сейчас оно находится на своем закате жизни. Все меньше участников, и менее радикален протест, и полиция все жестче.

Со временем я бы хотела быть активнее, пока что помеха — языковой барьер, и я не до конца понимаю французов и ситуацию во Франции, чтобы определить, какая форма деятельности здесь была бы эффективна. Пока что могу быть только группой поддержки местным протестным движениям.

Мой статус беженца — не препятствие для активизма. Хотя я слышала, что некоторым политически активным беженцам в итоге отказывают в гражданстве.

«Полиция очень жестокая»

— Как сами французы относятся к местному анархистскому движению?

— Французы относятся положительно к анархистам. Но это, конечно, с моей колокольни. Просто мы общаемся с простыми небогатыми французами. Среди наших знакомых мало кто называет себя анархистами, но по сути их взгляды, деятельность и выбор методов довольно анархичны. На протестах тут больше людей из старшего поколения, которые близки по взглядам к анархистам. В России, наоборот, антиавторитарное движение было на поколение моложе.

— Как полиция работает на массовых мероприятиях? В чем отличия между Францией и Россией?

— Полиция очень жестокая. Людям выбивают глаза флэшболами (резиновый шар с металлическим ядром), избивают дубинками, щедро поливают протестующих газом, отчего также страдают астматики и люди с детьми на протесте.

На самом деле здесь полиция даже жестче действует на протестах. В России активно задерживают и мутузят дубинкой. Здесь реально увидеть людей без глаз, с окровавленными лицами. Здесь люди серьезнее относятся к борьбе за свои права. Они знают, что система несправедлива, они видят социальное расслоение и готовы жертвовать многим ради лучшего будущего.

Тут это, конечно, связано с богатым историческим опытом сопротивления: и Французская революция (везде на госучреждениях написано «Свобода, равенство, братство», люди каждый день видят этот лозунг), и, конечно, май 1968 года, когда студенты активно сопротивлялись капитализму, авторитаризму.

Французы гордятся своей историей, извлекают опыт и стараются быть достойными своих предков. Ну и многая французская молодежь романтизируют май 1968 года. Много где можно увидеть красивые фотографии бунтующих студентов.

— А в России в последние годы политическая активность усилилась или наоборот, как считаете?

— Я бы не сказала, что активизм стал сильнее. Если говорить про летние и осенние крупные протесты [массовые несогласованные акции в Москве в поддержку незарегистрированных кандидатов в Мосгордуму, разгоняемые силовиками] как про активизм, то это было больше как вспышки. Они не продержались долго, но были многочисленными.

Да и не приходится говорить про сплоченность различных политических сил. Разного рода независимые политические группы задавлены. Хотя были и такие яркие моменты, как сопротивление строительству храма в Екатеринбурге, тогда екатеринбуржцы сплотились и отстояли сквер — это было круто и сильно. Ну и Шиес очень долго держится и сопротивляется. Но вообще мне трудно сказать, я не вижу этого всего изнутри

— Последний вопрос немного наивный: о чем вы мечтаете?

— Последние лет семь я мечтаю о лучшем устройстве общества. Как-то один друг мне процитировал фразу из фильма «Курьер», что у человека обязательно должна быть мечта. И я тогда сразу поняла, что еще с 16 лет я начала мечтать об обществе счастливых людей. Тогда я как раз и стала анархисткой. И до сих пор я мечтаю об идеальном обществе без угнетения человека человеком, где каждый свободен и здоров.

И знаете, прикол мечты и есть в том, что это не просто желание, прихоть или цель. Это нечто большее, можно сказать, несбыточное. И я не считаю анархическое общество утопичным! Но я трезво смотрю на вещи и знаю, что идеал почти недостижим. Поэтому это мечта. Даже если завтра не станет государства, я не скажу: «Ура, анархия!», и забуду про все, и буду заниматься любимыми вещами. Я буду знать, что для мечты нужно работать и дальше, потому что она легко может превратится в мрачный ужас, как советский «коммунизм». Анархизм не полагается на партию, диктатуру вождей партии. Анархизм — это все о людях. Об их благополучии, об их взаимодействии и осознанной ответственности за то, что происходит вокруг. Поэтому анархизм против государства, и поэтому это — моя мечта.

---

«Народная Самооборона» — это «общественно-политическая организация непартийного типа, идеологией которой является социально-ориентированный анархизм», говорится на сайте движения. Является отколовшейся в 2013 году частью организации «Автономное действие» — движением «Автономное Действие (Социал-Революционное)».

В 2014 организация была переименована в «Народную самооборону». Движение занимается борьбой с мошенниками, рейдерами, недобросовестными работодателями, просвещением об анархистской позиции, уличной агитацией и активизмом.

Евгения Сергеева родилась в Ижевске в 1992 году. Оттуда она переехала в Киров учиться, потом год жила в Саратове, затем вернулась в Ижевск и после переехала в Москву. В Москве она боролась против вырубки парков и участвовала в акциях в поддержку политзаключенных

В ночь на 31 января 2018 года в офисе «Единой России» на Онежской улице в Москве разбили окно и кинули внутрь дымовую шашку. Силовики связали эту акцию с движением «Народная самооборона».

Утром 14 марта в квартире Святослава Речкалова, Евгении Сергеевой и их соседа прошел обыск. Их задержали и доставили в отдел дознания ГУВД Москвы.По словам Речкалова, во время поездки его пытали током, требуя, чтобы он признал себя организатором движения «Народная самооборона». Также ему якобы угрожали приобщением к делу «Сети»*. Сергеева и ее сосед по квартире вышли из отдела дознания в ночь на 15 марта, Речкалова отпустили на следующий день.

Уголовное дело по статье «Вандализм» было возбуждено против активистов Елены Горбань, Андрея Ейкина, Святослава Речкалова и Алексея Кобаидзе. Горбань, Ейкин и Кобаидзе признали вину, и суд в качестве меры пресечения избрал для них подписку о невыезде. Кобаидзе и Речкалову удалось выехать из России.

Как указывает движение «Народная самооборона»: «Хотя акция явилась предлогом для арестов, сами задержания начались после несанкционированного марша анархистов на Мясницкой улице в центре Москвы», а обыски в квартирах московских анархистов, по словам анархистов, прошли по прямому указанию президента РФ Владимира Путина.

В сентябре 2018 года расследование уголовного дела о нападении на офис «Единой России» было приостановлено. Следствие возобновилось в феврале 2019 года, когда был задержан новый подозреваемый, аспирант МГУ Азат Мифтахов. Дело было переквалифицировано на более тяжкую статью «Хулиганство». Мифтахов содержится находится в СИЗО.

* «Сеть» — запрещенная в России террористическая организация