«Приходится подбирать слова, чтобы никто не оскорблялся». Архангельский журналист Алексей Рэдфорд — о влиянии законов о «фейках» и неуважении к власти на работу региональных СМИ

О «фейках» в федеральных СМИ

— Поменялся ли стандарт работы с информацией после вступления в силу одного из «законов Клишаса» — закона о фейковых новостях?

— Естественно, если мы хотим продолжать работать, то мы должны соблюдать законы, подстраиваться под них. Закон о фейковых новостях вступил в силу незадолго до 1 апреля. В этот день мы перестали шутить, хотя юристы говорят, что это закон не запрещает. Но на всякий случай давать какую-то новость как достоверную, а потом опровергать ее, говоря, что это была первоапрельская шутка, больше не будем. А проверяли информацию мы и до вступления в силу закона о «фейк-ньюс», так что в этом плане ничего не изменилось в редакции.

— А в целом какое у вас отношение к этому закону?

— Двоякое. Порой, например, федеральные СМИ становятся авторами фейковых новостей, и им за это ничего не бывает. Это становится элементом пропаганды. Например, организация «Баренц-Пресс», в которой я состою, проводила в апреле этого года в Мурманске семинар. Он был посвящен как раз фейковым новостям. На самом семинаре я не был, но были мои коллеги, с которыми я говорил. Там участники обсуждали ремесло журналистики, то есть механизмы проверки информации, никакой политики вообще. Но пришел корреспондент «России 24» и сделал сюжет о том, что скандинавские преподаватели учат российских журналистов, как врать. Это как бы «минус» закона. Вторая сторона, которая в нем заложена, — не публиковать недостоверные новости — вроде бы «плюс». Но, извините меня, и 100 лет назад было неприлично и стыдно выдавать непроверенные новости.

— Вы не опасаетесь, что этот закон, как и другой «закон Клишаса» о неуважении к власти, станут применять как средство давления на независимые СМИ, которые, подобно вашему телеканалу, позволяют себе критику действий власти?

— Есть оппозиционные лидеры, которые приходят к нам в студию и говорят свое мнение, которое власти не нравится. Пример с мусорной реформой. Активист Олег Мандрыкин рассказывает про обязательную переработку мусора, которой нет в территориальной схеме обращения с отходами. Чиновникам это не нравится. Как за это можно привлечь телеканал? Я не вижу. Это именно мнение отдельного активиста, даже формат называется «особое мнение». Мы даем ему право высказать его. В прошлом году у меня в программе была гостья — юрист Ирина Федина. Она написала заявление в прокуратуру с просьбой проверить законность действий администрации Северодвинска при выборе площадки под межмуниципальный полигон в Рикасихе. В интервью она обмолвилась, что в этой ситуации глава города Игорь Скубенко якобы, как ей кажется, руководствуется какими-то сиюминутными интересами. И вот за это интервью на нас и на Ирину Федину подали два иска о защите чести, достоинства и деловой репутации. Суд мы выиграли, поскольку никакого оскорбления тут не было. Но это было еще до принятия закона о неуважении к власти. У нас в редакции есть юрист. Какие-то спорные материалы на этапе редактирования мы вместе с юристом смотрим и обсуждаем. Если есть сомнения, что мы можем нарушить закон, мы это убираем.

— Это можно назвать цензурой или самоцензурой?

— Цензуры в том плане, что выдаваемая информация может не понравиться властям, у нас нет. И даже не было попыток со стороны чиновников как-то вмешаться в редакционную работу. Есть работа над текстом, проверка написанного на соответствие действительности.

«Журналисты оказываются незащищенными»

— Закон о явном неуважении к власти практически сразу после принятия применили в отношении СМИ. Роскомнадзор блокировал ярославские издания 76.ru и «Яркуб» за новость о бранной надписи «Путин *****» на здании УМВД. Теперь СМИ будут остерегаться давать подобные новости?

— Мы уже видим, что сейчас с помощью этого закона пытаются надавить на экоактивистов, выступающих против строительства мусорного полигона в Архангельской области. Заведено несколько административных дел за комментарии, в том числе есть дело за фразу «Они совсем оборзели». Журналисты здесь тоже, конечно, оказываются незащищенными. Юристы говорят, что закон сырой, с очень расплывчатыми понятиями. Я общался на эту тему с известным московским медиаюристом Федором Кравченко. Он сказал, что пока невозможно понять, к примеру, кто будет экспертом в подобных делах. Вот «они оборзели» — это оскорбление? Один филолог скажет, что да, а другой возразит, что это просторечие. Четкая грань не проведена, и это вызывает вопросы и опасения. Когда чиновник у меня в студии сидит и я его критикую, я говорю: «недальновидный подход». Он может обидеться и оскорбиться. На чью сторону встанет закон с размытыми формулировками, сейчас не вполне ясно. Мне довольно часто пишут в соцсетях люди: «Что вы, Алексей, постоянно критикуете власть, губернатора?» Есть такая категория людей, которая считает, что неприлично критиковать кого-либо. Так они вообще могут по любому поводу оскорбиться.

Для чего нужен в итоге этот закон, сказать трудно. Возможно, это какие-то тайные идеи наших государственников. Путину был задан этот вопрос на недавней «прямой линии». Он сказал, что в законе имелось в виду оскорбление государственных символов: герба, флага, гимна. Но на практике фраза «они оборзели» над гербом не глумится. Поэтому опять, получается, закручивание гаек. Обычные люди не защищены от штрафов, а СМИ — тем более. В моей голове этот закон приводит, конечно, к самоцензуре. Приходится подбирать слова, чтобы никто не оскорблялся. Кроме того, у нашего телеканала есть группа «ВКонтакте», и люди там оставляют комментарии. Конечно, стоит фильтр на бранные слова, и такие комментарии автоматически удаляются. Но, насколько я понимаю, если кто-то напишет комментарий в духе «они совсем оборзели», то могут привлечь телеканал, поскольку это происходит на нашей площадке. Придется убирать это в ручном режиме.

— Были ли звонки, письма из Роскомнадзора к телеканалу СТВ с просьбой удалить ту или иную информацию?

— Не было. Все СМИ подвергаются плановым проверкам, о которых Роскомнадзор предупреждает. Но от таких требований или блокировок никто не застрахован.

— Если такое требование поступит, что вы сделаете?

— Я не учредитель телеканала. Это будет решать учредитель в итоге. Если есть угроза закрытия телеканала, я бы удалил материал. Целый телеканал, мне кажется, в этом случае важнее сохранить, чем один сюжет.

О цензуре и стоп-листах в региональных СМИ

— В каких отношениях, как вы считаете, должны находиться власть и СМИ, журналист и чиновник?

— У меня была учительница, которая говорила мне еще в 1980-х годах, что естественная позиция прессы — оппозиция власти. Я думаю, с тех времен ничего не изменилось. То есть оппозиция не в смысле «долой» кричать, а занимать критическую позицию. Это мой индивидуальный подход. Другие журналисты могут отвечать на этот вопрос по-другому.

— До того как прийти на телевидение Северодвинска, вы работали ведущим и были шеф-редактором в государственной телерадиокомпании «Поморье». Насколько сильно отличается работа на частном и государственном канале?

— Там на информационную политику, насколько я понимаю, оказывают влияние контракты с властью. При этом «Поморье» стало мне за восемь лет работы родным в чем-то телевидением. Мои отношения с коллегами остались дружескими. А вообще, мне очень не нравится, когда между СМИ начинаются какие-то разборки. Например, редакция одного из областных медиахолдингов, зарабатывающего на контрактах за освещение деятельности правительства области (к АГТРК «Поморье» данный пример не относится), после нашего репортажа, в котором губернатор области Игорь Орлов сказал знаменитое уже на всю Россию слово «шелупонь», посвятила этому целый эфир. Они всю программу разбирали наш сюжет. Это никуда не годится, я считаю. Подавать информацию как угодно в связи с заключенными контрактами — их право. Но критиковать другое СМИ со своей редакционной политикой, по-моему, недопустимо. Я бы не стал делить журналистов на государственных и негосударственных — конкретных людей, я имею в виду. Журналисты сами выбирают, где им работать, это их дело. А каждой редакции в выборе информационной политики Бог судья.

— Но вы признаете, что есть цензура в некоторых региональных СМИ?

— Признаю, но перечислять не буду. Хотя если сравнить наш регион с другими регионами, допустим с Краснодарским краем, то можно даже сказать, что в Архангельской области журналистика сейчас очень свободная. Там года два назад мне коллеги рассказывали, ведущая прогноза погоды сообщила о штормовом предупреждении и грозе с градом. После этого в редакцию позвонил чиновник и попросил убрать этот прогноз и сделать так, чтобы было солнце. То есть цензура дошла до погоды. Я помню, что при прежнем мэре Северодвинска Михаиле Гмырине в городе пытались объявить жесточайшую цензуру, просили убирать неудобные вещи из сюжетов. Сейчас до такого не доходит.

— Тем не менее есть ли список тем, которые региональные СМИ не могут поднимать по причине цензуры?

— Уверен, что есть стоп-лист и запреты на освещение конкретных тем. Опять же, перечислять не буду. Вы можете мониторить наши СМИ и сами увидите, какие темы вообще не обсуждают. Кроме того, я думаю, не очень приветствуются вообще материалы критической направленности в отношении власти. Я считаю, что это чистой воды политика. Это выбор учредителя, кого-то, может быть, из регионального правительства, а не зрителей или читателей. Когда появляются какие-то финансовые зависимости между СМИ и властью, неизбежно появляются разные стоп-листы. И рядовые журналисты здесь пострадавшая сторона, потому что они не могут делать материалы на определенные темы.

— Как можно изменить эту ситуацию?

— При нынешней системе эту ситуацию вообще нельзя изменить. В Норвегии, например, каждый житель платит налог на существование государственного телеканала NRK, и, соответственно, это гарантирует его работу без цензуры, поскольку зритель может этого требовать прямо. У нас же такого нет, хотя государственные телеканалы частично и существуют благодаря деньгам налогоплательщиков.