Успешное и устойчивое демократическое будущее России должно быть обусловлено двумя факторами: ее неизбежным поражением в противостоянии с Западом и воспитанием гражданской добродетели в следующих поколениях россиян. Почему так — объясняет историк и независимый политический аналитик и приглашенный лектор Европейского гуманитарного университета Василий Жарков. Недавно Василий стал гостем подкаста Reforum Voice; выпуск был посвящен ценностям россиян и европейцев. Продолжение и развитие темы — в новой статье.
Несмотря на текущий кризис идентичности и обусловившее его противостояние путинского режима с Западом, Россия остается европейской страной: текущая конфронтация мало затрагивает образ жизни в массе своей урбанизированного и секулярного населения страны. Более того, поражение Кремля в противостоянии с западным альянсом приведет к еще большей европеизации русской жизни.
На кону последний камень на пути превращения России в современную европейскую страну — демократизация ее политического режима. Российское общество мало отличается от западного по бытовым ценностям, но политическое устройство и идеология государства радикально расходятся с принятыми на Западе после Второй мировой войны. Последняя волна вестернизации нашей страны еще впереди, и она требует развития республиканских ценностей общественной солидарности и добродетели. Люди должны начать больше доверять друг другу, перестать бояться политики и начать участвовать в общем деле самоуправления.
В этой колонке я и разбираю ключевые ценностные отличия между современным российским и европейскими обществами и доказываю тезис о неизбежности новой волны вестернизации России в будущем. В заключении я даю свое объяснение того, что такое ценности общественной добродетели, и почему они критически важны с точки зрения задач демократизации российского политического устройства.
Путинизм — цитадель «старого порядка»
Чем отличается сегодняшний россиянин, сидящий в кафе на Большой Никитской, куда приехал на арендованном электросамокате, или заказывающий еду домой через мобильное приложение, от своего собрата в Нью-Йорке или Лондоне? Их родство на уровне ценностей ограничивается экономической и бытовой сферами. Они одеты и причесаны похожим образом, их повседневные привычки мало отличимы. Уровень электронных сервисов в Москве и других крупных российских городах может оказаться даже выше среднеевропейского, но в отношении политического режима и возможностей общественного участия между Россией и Западом — пропасть.
Любопытно, что в политическом плане Россия все-таки похожа на Европу, правда, в ее уже довольно далеком прошлом. После падения железного занавеса в начале 1990-х представители новой «демократической» элиты из числа бывшей номенклатуры КГБ, компартии и их идеологической обслуги устремились в магазины, кафе и клубы Парижа и Амстердама. Но реалии современной европейской жизни показались им не слишком приятными: на улицах многовато непривычных взгляду азиатов и африканцев, профсоюзы устраивают забастовки общественного транспорта, сексуальные меньшинства и феминистки открыто требуют соблюдения своих прав. Идеальный европеец для поколения нынешних правителей России, выросшего на фильмах про Штирлица и французских комедиях 1970-х, — белый цисгендерный мужчина за рулем элегантного кабриолета или в кафе где-нибудь на улице Гента в окружении «старой Европы» с ее почтением к социальной иерархии, показной набожностью и неприкрытым расизмом по отношению к жителям эксплуатируемых колоний в Африке и Азии.
Европа 1930–1940-х, Европа Гитлера и Черчилля, остается идеалом для Путина и людей его круга. Плюс немного «немецкого порядка», очаровавшего их в годы службы в Дрездене. Не случайно ГДР 1970–1980-х годов считалась образцовой страной «социалистического лагеря». Сегодняшняя Россия и есть нечто среднее между гитлеровской Германией и послевоенными странами «народной демократии» в Центральной и Восточной Европе. При этом Путин, обладая властными полномочиями Людовика XIV, силами наемников и рекрутов ведет войны за присоединение принадлежащих соседним странам «исторических территорий» ради увеличения собственного податного населения, наделенного единственным политическим правом — быть лояльным своему государю и умирать за славу отечества.
Конституцию России 1993 года писали по образцу Франции генерала де Голля, но в итоге оказались в Европе генералов Франко и Ярузельского с военными амбициями курфюрста Фридриха II. Сей причудливый винегрет из европейской архаики — сущность сегодняшнего политического режима в России и пропагандируемой им идеологии. Россия служит цитаделью «старого порядка» в век интернета, искусственного интеллекта и растущего трансграничного мирового общества.
Поражение Кремля как условие прогресса
Путинское государство, сочетающее в себе элементы Европы прошлого, не имеет исторических перспектив и будущего. Совокупная экономическая, военная и культурная мощь евроатлантического альянса при сохраняющемся нейтралитете заинтересованных в западных рынках сбыта растущих экономик глобального Юга делают исторический бунт Кремля обреченным на поражение. Есть шанс, что это поражение приведет к демократизации российской политической системы по современному западному образцу.
В своей статье 2015 года для «Новой газеты» я писал, что противостояние России с Западом выступает «побочным эффектом российской модернизации и одновременно стимулом для ее продолжения». Это значит прежде всего, что все основные волны преобразований в российской истории были вызваны неудачами в столкновении со странами Европы (позднее Запада) и приводили к культурным, идеологическим и технологическим заимствованиям у победившей стороны. Поражения на международной арене век от века приводили к прогрессу внутри России и последующему росту внешнеполитических амбиций.
Так, реформы Петра I стали ответом на долгую череду неудачных столкновений с соседями в Северной Европе XVI–XVII веков, когда Швеция и другие абсолютные монархии Европы стали образцом для превзошедшей их по мощи Российской империи. Точно так же поражение царского режима в Крымской войне вызвало либеральные реформы Александра II, приведшие к стремительной модернизации городской жизни России в последующие полвека. Большевики заимствовали в Европе марксизм, сделав его секулярной религией нового государства, родившегося из поражения России в Первой мировой войне и превзошедшего по мощи царскую Россию. Наконец, поражение СССР в холодной войне спровоцировало неолиберальные реформы 1990-х, экономические результаты которых в последующие десятилетия привели к масштабному росту внешнеполитических амбиций путинской Российской Федерации.
Каждый раз по итогам сменявших друг друга волн преобразований Россия становилась более европейской страной. В результате петровских реформ была европеизирована дворянская элита, в ходе модернизации второй половины XIX века европеизировались разночинные слои в городах. Большевистская власть с ее культурной революцией и урбанизацией сделали советскую Россию более европейской на уровне широких масс, что признавал даже не симпатизировавший русскому коммунизму философ Бердяев. Наконец, последние 30 лет российской истории не прошли даром с точки зрения приобщения общества к европейским практикам рынка и потребления. Это процесс продолжается до сих пор.
Грядущее неизбежное поражение должно продемонстрировать главное — неэффективность авторитарной модели управления Россией, служащей сегодня главным препятствием на пути более успешного развития страны. Авторитаризм сковывет ее творческий потенциал, заставляет нерационально расходовать национальные ресурсы. России будущего, если она хочет сохраниться как значимая сила на мировой арене, придется заимствовать у Запада политический режим, основанный на верховенстве права, разделении властей и гарантиях прав меньшинств и социальной защиты народа в целом. Это и есть либеральная демократия в современном понимании этого слова, ее утверждение в России станет последней точкой на ее долгом и трудном пути в европейское международное общество. Не стоит ждать этого завтра, но такая задача может быть поставлена как приоритет национального развития в ближайшие несколько десятилетий после крушения путинского режима.
Демократизация поставит точку и в периодически сменяющих друг друга фазах противостояния России и Запада. Согласно концепции демократического мира Майкла Дойла, современные устойчивые демократии не воюют друг с другом. И это правда! «Вечный мир» был установлен в Западной Европе после того, как Франция, ФРГ и сопредельные страны стали либеральными демократиями. Демократическая Польша и демократическая Литва оставили спор о Вильнюсе далекому прошлому. Страны, где граждане контролируют власть, не начинают войны, которые неизбежно приводят к невосполнимым людским потерям. Поэтому демократизация служит универсальным средством умиротворения любого государства.
Возможна ли мирная демократическая Россия в будущем? Мой ответ однозначно положительный, хотя вряд ли такую Россию успеет увидеть мое поколение сегодняшних 50-летних. Но это главная задача развития страны в XXI веке. Она не будет решена по мановению волшебной палочки. Многое в успехе этого «безнадежного дела» зависит от готовности россиян, нашего общества развить в себе гражданскую добродетель.
Необходимость общественной добродетели
Перейдем ко второму обязательному условию истинной демократизации страны. Оно близко касается каждого из нас и особенно — наших детей.
В преамбуле проекта конституции для будущей России Артемия Магуна, Евгения Рощина и Григория Юдина говорится о необходимости следовать «высшим образцам добродетели», воспитание которой в гражданах должно стать одной из ключевых функций нового республиканского государства. В среде российских оппозиционеров, особенно право-либертарианской направленности, это предложение вызвало бурю негодования и протестов. Однако наличие гражданской добродетели является важнейшим условиям того, что в политической философии называется республиканским устройством.
Поскольку различия между республикой, демократией и либерализмом не имеют значения для массового читателя, в отличие от авторов конституционного проекта, я не буду концентрироваться на них. Эти различия играют принципиальную роль в политической теории, но на уровне конкретной практики вполне совместимы. Соединенные Штаты могут быть описаны и как республика, и как демократия, и как оплот либерализма. Суть будет неизменной: США представляют старейший и устойчивый образец государства, где права и свободы человека поставлены превыше всего, где государство находится под контролем общества и происходит постоянная легитимная смена власти. Очевидно здесь и то, что наличие гражданской добродетели с самого начала американской истории было условием устойчивости ее политической модели.
Гражданская добродетель, в отличие от идеологий тоталитарных государств, не регламентирует частную жизнь и не требует от человека ничего противного его природе, как это было в советские времена. Она требует лишь посильного содействия процветанию общества, в котором он живет. При этом каждый имеет право на свое понимание общего блага. Единственное минимальное требование к гражданской добродетели – понимание общего блага должно присутствовать, и крайне желательно участие человека в решении задач по его достижению хотя бы в рамках своего местного комьюнити. Добродетельный гражданин – тот, кто думает о благе своего сообщества и принимает то или иное деятельное участие для его достижения.
И тут во весь рост встает фундаментальная проблема нашего общества, принципиально отличающая ценности россиян и современных европейцев и американцев. Русский человек не доверяет никому, кроме себя и близкого круга родственников и друзей. Он привык подозрительно относиться к государству и его должностным лицам, особенно в погонах. Государство воспринимается в России не как защитник, но как самый большой и жестокий грабитель. Незнакомые лично люди не вызывают доверия по той же самой причине: они могут оказаться мошенниками, грабителями или доносчиками. Поэтому Россия остается страной самых высоких заборов в Европе, самого большого количества бронированных дверей и решеток на первых этажах домов. Взаимное недоверие, по Гоббсу, ведет к войне всех против всех, которая продолжается в России все 30 с лишним лет после крушения советской власти.
Описанное Джефри Хоскингом тотальное недоверие времен сталинского тоталитаризма в России 1990-х дополнилось либертарианской утопией, где на руинах советского общества социальных гарантий каждый стал сам за себя, каждый боролся исключительно за собственное благополучие и был готов перерезать глотку любому, кто мог этому помешать. Из этого гоббсианского мира родился путинский режим, в котором один самый крутой бандит сумел на какое-то время подчинить себе всех остальных. Понятия справедливости, равенства и добродетели были осмеяны и выброшены на свалку. Что получилось вместо этого, нам хорошо известно. Либертарианство постсоветского периода привело к установлению жестокой криминальной диктатуры, использующей все доступные технические возможности для личного обогащения вопреки существующим правовым рамкам. То, что телеграм используется главным образом русскими и криминальными элементами в остальном мире, — лишнее свидетельство того вреда, что несет в себе либертарианская война всех против всех.
Наряду с поражением путинской системы и выдворением на скамью подсудимых всех причастных к ее созданию и распространению государственных и негосударственных агентов, для демократизации России необходимо возвращение или фактически развитие заново гражданской добродетели. Для начала в лексикон российской политики должны вернуться такие слова, как «справедливость», «равенство» и «общее благо». Добродетелью должно стать публичное обсуждение этих понятий и предложение различных подходов к их реализации. Подобный шаг запустит долгий процесс дебатов и согласований, который должен дать ответ на вопрос, возможна ли свободная, равноправная и самоуправляющаяся Россия в XXI веке.
Сергей Владимиров
