Охранник ГУЛАГа: «Я сколько служил — никогда никого не стреляли». Отрывок книги «58-я. Неизъятое»

Иван Савельевич Гайдук родился в 1925 году городе Славянск Краснодарского края. В октябре 1943 года был призван на фронт. В октябре 1946 года его направили проходить срочную военную службу в конвойных войсках МВД. Через год он вместе с пятьюдесятью другими солдатами был оставлен на службе в Печорлаге. Первые полгода работал охранником, затем прошел обучение на должность инструктора служебной собаки.

Я с Кубани, когда война началась, мне 17 с половиной лет было, а вот нужно для родины, и пошел на войну.

Ростом я был метр 35, весом 32 килограмма. Винтовка выше, чем я. Какое мне оружие давать? Дали автомат. Пол-Украины прошел. Меня бьют, убивают, а я целый. Наверное, что малый. Шустрый, шустрее, чем пуля летит. Войну я кончил в Германии, город Вальденбург. 

После войны наш полк расформировали, нас назад отогнали, на родину. Меня оставили в армии. Рассказали: так и так, вы будете сопровождать эшелон арестованных. Конвойные войска.

СЫРАЯ СОБАКА

Посадили нас 50 человек в поезд с заключенными. Едем, едем... На третий день спрашиваю: куда везете? «В Печору, куда!» Заключенных взяли на пересыльный пункт, нас оставили в вагонах жить. Потом приходят офицеры, говорят: так и так, по распоряжению начальства вы остаетесь в Печоре служить.

Ну, служить так служить. И отправился я в Печору: первый взвод, 14-й карьер.

Поставили меня на вышку. Четыре часа стоишь, мерзнешь, чечетку отплясываешь. Послужил я полгода, думаю: о, это дело дурное, ну его. А тут приезжает с Печоры инструктор сэ-рэ-сэ, служебно-разыскной собаки. Я посмотрел, как он... Сам себе хозяин, собакой занимается, никому ничего не подчинен, с заклю- ченными общается, ловит за побег. Мне понравилась эта служба. И я пошел в собачные начальники.

* * *

Учили меня девять месяцев в Княж-Погосте. Дали собаку Салют, сырую. Когда собаке девять месяцев, считается, что она взрослая, а раньше — сырая. Мы как-то сдружились с ним.

Салют у меня был злой, суровый, сильнее, чем я. Сангвиник. Есть типы людей и типы собак. Не типы, типусы, это греческое слово, необидное. Так вот он по типусу сангвиник — и я сангви- ник. Я хоть годами был малый, но проворный и находчивый.

Тренировать надо в основном на следовую работу и на обыск местности. Выделяли мне помощника-солдата, закапывали. Ну, не в земле: ямку выкопают, ветками прикроют, замаскируют. Участок, где его схорóнили, я делю на квадраты 10 на 10 метров. И слежу за собакой, за поведением. Завиляла хвостом — ааа! Значит, что-то такое нашел. Иду туда с ним на поводке. Без поводка нельзя, навалится, и никто солдату не поможет. А это уже минус инструктору. И вообще могут судить.

* * *

Я имею три задержания (заключенных, совершивших попытку побега. — Авт.). Один раз заключенного догнал. Он недалеко, километров 15 ушел. Мне дали еще двух человек. Если бы бежал во- оруженный — дали бы больше, но все невооруженные бегали.

И вот догоняем по следу. Я — выстрел вверх:

— Стой!

Он видит, что некуда ему деваться.

— Сдаюся, сдаюся!

Упал. Ну, я подошел. Бойцы (мне нельзя) сделали ему обыск, нет ли ножа или заточки, и сдали обратно на колонну. Я получил поощрение. А собака ничего не получила, у собаки и так хороший паек.

* * *

Другой раз вызвали на побег в Джентуй, это очень большущий лагерь. Обошел я его кругом, никакого следа нету. Где-то, значит, спрятались тут.

А заключенные есть разные. Есть те, которые хотят сделать для охраны хорошего. Если хорошего сделал, бумажечку командир тебе напишет — смотришь, у тебя уже срок сбрасывают...

Как хорошего сделать? Например, предупредить о побеге. Один заключенный в Джентуе рассказал: так и так, у нас делают подкоп, будьте начеку. Начертил схему. Оказалось, они прокопали туннель уже метров на 40, почти до вышки дошли. Там мы их и накрыли.

КАК НА ОХОТЕ

Как срочная служба закончилась, остался на сверхсрочной, стал получать зарплату, 125 рублей — хорошие деньги!

Собака тоже хорошо получала. 400 граммов крупы, овсянки. Овощи, жир 30 граммов. Натуральное мясо: баранину, свинину, что на складе есть. Что сами мы ели, то и она получала. Повариха взводная и солдатам кушать готовит, и собакам. Сварит каждой 3,5 литра, чтобы были справные, хорошие.

Служили, как говорится, на славу. Каждый год нас вызывали в Печору, проверяли. Вызывают какого-то солдата и не говорят, куда он пошел. Даю его рукавицу собаке: «Ищи! Ищи след!» Салют всегда находил. Как найдет, надо обязательно потрепать. Удовольствие такое, что дело большое сделал: догнал и потрепал. Дальше даешь выстрел, как будто ты солдата убил. Он падает. А собака идет гулять.

* * *

Азарт... Азарт, конечно, был. Как на охоте. Поймал беглеца, привел — ты в почете, честь тебе и хвала.

Я люблю служить. Я, как говорится, служака. Вот на вышке: туда посмотришь, сюда... Надоедает. А тут разнообразная работа. Надо соображать, сортировать людей, мысли их читать. Быть активным, передовым, в хвосте не волочиться.

Вот сопроводили заключенных на лесоповал, запретную зону выставили. «Расходись на работу!» Постою немножко, потом собаку оставляю, оружие сдаю солдату и иду без оружия. Прихожу, замечаю, кто не работает.

— Почему не работаешь? Силы готовишь, бежать хочешь? Ладно, я тебе это припомню!

С понтом говорю, чтобы он работал, трудился. Смотрю, начинает работать. Думает: ну, раз тебя уже заметили — бежать бесполезно.

Где какая бригада подозрительная — там и появляюсь. Не по дороге, из леса, чтобы заключенные думали: «О! Его здесь не было, а вышел. Он, наверное, здесь сидит». На испуг, как говорится, на понт беру. Пятьдесят, сто глаз тебя увидят — и достаточно, пошел к другой бригаде. И так целый день. Кроме обеда.

ПУСТЬ В ШИЗО КУШАЕТ И ОТДЫХАЕТ

Тесно мы с заключенными не общались, на это есть надзиратели. Пока ведешь их на работу — молчат, они с тобой говорить не обязаны. Но если кто подходит к запретной зоне, ты его у ворот отводишь в сторонку, заводишь на вахту и беседуешь: «Почему подошел? Чего там не видел?»... Одни вслушивались, понимали: на правильный путь жизни их направляешь. А другим говори — не говори...

Политзаключенных у нас жило человек 50. Работали они также: катали тачки, разрабатывали выемку. Старалися дать, как говорится, не менее 110%. Если больше ста заключенный выполняет, ему считается день за три. Но специально их не гоняли. В кино посмотришь, немец кричит: «Шнель-шнель-шнель!» — мы так не делали.

Заходишь в лес: зима, холодно, у солдат костер горит. Но с ними разговаривать нельзя, ты солдат отвлекаешь разговорами от службы, от бдительности. Заключенные тоже не дураки, раз ты разговариваешь, думают: командир отвлекает солдата, можно сделать побег. Поэтому я Салюта около солдат оставляю — с собакой к заключенным нельзя — поводок положу: «Охраняй!» Он ложится, лапы на поводок — и охраняет. А я к костру заключенных иду.

— Здравствуйте, мужики!

— О, гражданин начальник, садись! — вежливо относились, хорошо. На меня невежливо нельзя, а то попадешь в изолятор. И вот разговариваешь: кто, откуда, как срок получил. Большинство, конечно, говорит, что по дурости.

Был такой бригадир Кан. Он рассказывал, как сел. Попал в бандитскую группу, уйти не мог, а то его бы в расход пустили. Грабил. И не насмерть убил человека, но порезал. Попал в бытовую колонну, стал бригадиром. Ему способности позволяли управлять этими людьми. Бригадир какой должен быть? Требовательный. Человечный. То есть не бить. Если бьет какой-то заключенный другого, ты разнимаешь, на того, который виновен, пишешь рапорт, и его отправляют не домой, в барак, а в ШИЗО — штрафной изолятор. Посадят там на голые нары, пусть кушает и отдыхает.

Другой мужик у нас был — бывший политработник. Рассказывал: ну, сказал лишние слова, что не так нужно управлять страной, а вот так. И сел, как нарушитель партии и правительства, 58, пункт 1, 10 лет. Конечно, оно несправедливо, по сути дела. Надо было ему дать 58—10, тогда бы он по пропуску ходил. А так — под стражей, под винтовкой... Но все и под винтовкой ходили нормально, не сопротивлялись. Политзаключенных гораздо легче охранять, чем уголовников. Они послушные и не нарушают.

НЕ БОЛТАЙ!

Такого, чтобы на колонне кто-то помер — такого не было. Кормили заключенных хорошо: и супы давали, и чай, и кашу, и мясо. Компот, конечно, нет, но кисель из овсяной крупы, кисло-сладкий. Но одному на пользу идет это питание, а другой, смотришь, кушает, кушает, а все равно тощий.

Еще бывало, есть в зоне главный блатной, главарь: Железный, Копченый, а бывает просто — дядя Петя. Или: Поликарпович. На работу не ходит, а если пойдет — сидит у костра, морду наедает, и все перед ним на цырлах. Если получил кто посылку — должен ему показать. Главарь посмотрит, что ему надо, заберет. А работяги доходят, потому что головореза кормят и еду свою не получают. Таких доходяг лекпом — лепила (помощник врача. — Авт.) — оформлял на колонну, где они не работали, а только месяца три отдыхали, кушали и спали. Поправлялись.

С блатными администрация и надзирательский состав вели беседы. Если он не того, куражился, то лагадминистрация решала вопрос, отправляла его на штрафной лагпункт. Там уж перевоспитывали! Но чтоб били, колотили, водой обливали и на мороз, как в литературе пишут, такого не было. И чтобы ненавидели заключенных — тоже. И не жалели. Я это дело к сердцу... не того. Если за политику попал — сам виноват. Не болтай.

* * *

Как-то весной слышу — позывные по репродуктору такие жалобные, как в военное время. Мол, будет важное сообщение. Собрался народ, и политработники объявили: умер Сталин. Многие плакали, в том числе я. Жалко было! Я и до сих пор говорю: надо нам Сталина. Потому что порядка нету.

СКУЧАЛ. КАЖЕТСЯ, ДАЖЕ ПЛАКАЛ

В 54-м году вижу: амнистии, амнистии, амнистии, ой... Сколько людей было, а тут колоннами освобождают! Разваливается наш Печорлаг...

Охрану тоже начали увольнять. Думаю: у меня специальности нету, а тут в Печоре открыли учкомбинат, шоферóв и трактористов готовят.

Тут же получил расчет, приехал в Печору, поступил на курсы шоферов, на самосвал. Жалко мне с Салютом было расставаться... Скучал. Жалел. Может, даже плакал. Сколько лет проработал... Однажды осенью мы в розыске были, а там река Дурная — это название такое — быстрая-быстрая. Ну, думаю, Салют намочится, легкие может простудить. А не что, я молодой, горячий, дурной... Так я его на руках через реку перенес...

Зимой спали мы с ним. Он обнимет меня лапами, я к нему жи- вотом, и он меня греет... Со своей собакой я не боялся нигде и никак!

Вообще-то его не Салют зовут. Кличку собаки нельзя разгла- шать, чтобы заключенные не могли позвать, когда собака работа- ет. Поэтому для заключенных он — Салют. А для меня — Сынок.

Сынок, Сынок, Сыночка, ко мне... Наши сэ-рэ-сэ, у кого кобели, все называли своих Сынками. А у кого сучки — Дочками.

Летом, если, к примеру, жарко, я кричу: «Жарко!» — и он с меня снимает фуражку. Зубами. И в зубах подает. Скучал по нему. Фотокарточку достану и вспоминаю, как мы баловалися, как че-нибудь делали... Не знаю, куда он делся, кому попал в руки, своею ли смертью помер...

ЭТО ВСЕ ЛОЖЬ, БРЕХНЯ И ПРОВОКАЦИЯ

Перестройка... Это все ложь, брехня и провокация. Я читал брошюры всякие, там такие вещи пишут, ой! Одна чушь и наговор на советскую власть.

Вот говорят: расстреливали. Целыми котлованами, аж земля дышала. Чекисты. Я как чекист — у меня была форма чекистская — в это не верую. Я сколько служил — никогда никого не стреляли.

И от голода не умирали. Может, в Воркутлаге и было, но в Печорстрое — там не было. Чтобы заключенным руки крутили, били их плеткой или издевались... Нет, ничего не было.

Может, конечно, где-то и случалось, чтобы расстреливали. Вон, поляки имеют на нас недовольство за эту, Като... Как? Катынь, да. Что там постреляли офицеров ихних, поляков. Но это ж не мы, это немцы! Ну и что, что Медведев признал, что это мы. Он говорит, а я этому не верю. Путин тоже сказал: «Вы, фронтовики, получите машину «Ока». И где?

Вообще, это мы уже начинаем разговаривать на политическую точку зрения. А я этому противник. Просто мое отношение к работе не изменилось. Как трудился честно — так и трудился.

* * *

Я теперь в школы часто хожу. Они интересуются, чтобы я им рассказал, что за война, какие бои. Хотят поднять молодежь на патриотическую какую-то жизнь, вдохновить, чтобы они дурной мыслью не играли. А про работу в МВД я не рассказываю. Не спрашивают меня. Но я все равно ею горжусь. Я работал быстро, решительно и правильно. И в душе у меня еще, как говорится, есть огонек.

* * *

Я человек верующий. Спасибо Господу Богу, что я прошел такую адскую войну. Я на фронте молился. Все время молился Богу. Молился Богу и просил, чтобы он меня защитил от смерти. И в лагере, когда беглых преследовал, молил Бога, чтобы он меня защитил. И Бог был со мной.