В Москве, Ижевске и Рязани 16 октября силовики обыскали и допросили врачей, которые подписывали коллективные обращения с требованием оказать медицинскую помощь политзаключенным и, в частности, расследовать смерть Навального. Эти обращения медики адресовывали Генпрокуратуре, Следственному комитету и Путину.
В день обысков сотрудники ФСБ пришли в том числе к детскому неврологу Анне Селивановской из Ижевска. Ей 54 года. Она 30 лет работала в разных поликлиниках, в последнее время — в городской клинической больнице №6. Силовики забрали у нее телефон, ноутбук и стационарный компьютер. Ночью после визита ФСБ Анна уехала из России. «7х7» поговорил с ней о причинах преследования, эмиграции и планах.
- Каким было утро обыска?
- Я пила чай, вдруг пропало электричество - погас свет, перестал работать холодильник. Я вышла в подъезд. Там стоял молодой оперативник с корочками. Он заявил: "Мы будем у вас обыск проводить". Он кому-то позвонил. С улицы пришли еще один сотрудник с двумя понятыми.
- Понятые были из соседей?
- Нет, я их не знаю. Я еще удивилась, что место жительства понятой-девушки - город Агрыз [это Татарстан]. Мне сказали, что она тут в гостях.
Сотрудников ФСБ [которые пришли к Селивановской] зовут Косарев Павел Вячеславович и Зарецких Кирилл Сергеевич. Я записала их имена.
Они приходили два раза. Я посмотрела по камерам. Сначала в семь утра, но я в это время уходила гулять с собакой. Потом пришли в около восьми утра.
- Они предъявили какие-то документы, кроме корочек?
- Они мне показали постановление Верховного суда Удмуртской Республики. В нем говорилось: проверить Селивановскую Анну Сергеевну, проживающую по такому-то адресу, на причастность к экстремистской деятельности в публичном пространстве, что-то такое. Также меня попросили расписаться в какой-то бумаге, там было написано, зачем они пришли. Но я не помню, там было о проведении обыска или осмотра помещения. Я не стала подписывать документ, сказала, что ничего не понимаю в их юридических бумагах, подписывать без адвоката не буду. Они мне сказали: "Зовите адвоката". Я ответила, что у меня нет адвоката. В общем, я их впустила. "Ну надо, так проводите, ищите гранаты, лимонки, наркотики", - сказала им.
- Вы спрашивали, что значит “экстремистская деятельность” и каким образом вы можете быть причастны к такой?
- Да. Мне сказали: “Вопросы здесь задаем мы, а не вы”. Потом сказали, что это связано с тем, что я состою в "Клубе опальных медиков" - чате врачей. Правда, я из него уже давно вышла.
Группа врачей организовала этот чат [позже его название изменилось, но Анна не знает новое] для быстрого сбора подписей под обращениями об оказании медицинской помощи для больных политзаключенных. Например, кто-то знает, что есть заключенный и ему нужна медпомощь, как Игорь Барышников. Его срочно надо прооперировать и госпитализировать, а этого не делают. Создается обращение, которое врачи из чата быстро подписывают. Без чата подписи собирались бы медленнее.
- Сколько обращений подписывали вы?
- Я, наверное, четыре письма подписала: за [калининградца Игоря] Барышникова, [Алексея] Навального, [московского депутата Алексея] Горинова, [политика Владимира] Кара-Мурзу… Я даже не знаю, кто такой Барышников, кем он работал. Знаю, что он из Калининграда.
Анна Селивановская и ее пес Мирт перед отъездом из Ижевска. Фото «7х7»
- Как вы подписывали эти обращения? Указывали ФИО, паспортные данные?
- Надо было написать фамилию, имя, отчество и свою специальность.
- Вы не создавали обращения, только подписывали?
- Да.
- Сколько человек было в чате, когда вы в нем состояли?
- Я не уверена, что об этом нужно говорить. Скажем так, несколько десятков.
- В Ижевске, кроме вас, кто-нибудь еще попал под преследование? Были у кого-нибудь из медиков осмотры, обыски?
- Я не знаю, был ли еще кто-то из Ижевска в этом чате. Я стараюсь осторожно об этом говорить, боюсь кому-то повредить, кого-то подставить. В Удмуртии прошло все лайтово, в других регионах - нет.
- Что значит "в Удмуртии прошло все лайтово"?
- Осмотрели квартиру только. На балкон заглянули, спросили: "Что это у вас на балконе такой бардак?" А у нас же ремонт. Забрали телефон, ноутбук и стационарный компьютер. Я им не дала пароль от компьютера, из-за этого они забрали [его]. Они мне сказали: "Если вы не хотите, чтобы мы забирали технику, введите пароль, мы при вас все посмотрим". А я подумала, что они могут найти там что угодно и использовать против меня. "В России за сережки в виде радуги задерживали", - объяснила я им. Они мне сказали, что в Удмуртии такого нет, "у нас все культурно". Да, в Удмуртии все культурно, все хорошо, только так противно, что словами не передать! Только начали нормально жить, только ремонт в квартире начали!
- А что значит “в Удмуртии все культурно”?
- Они мне сказали: «Мы же с вами спокойно говорим, не угрожаем, физическое насилие не применяем». Это действительно так, но это, оказывается, у нас уже бонус. Я согласна с тем, что у нас обстановка более-менее доброжелательная, и мне повезло больше, чем другим.
- Вам не мешали уезжать?
- Я у них спросила: "У меня есть какие-то ограничения?” Мне сказали, что нет. Я уточнила: "Я могу уезжать?" Они сказали - да. В их документе было написано об изъятии техники. Я сразу начала собираться. Я не хочу жить в стране, где к тебе могут в семь утра прийти и обвинить непонятно в чем. Не хочу, чтобы ко мне приходили молодые люди и учили, что можно, а что нельзя делать. Что такое хорошо для моей страны и что такое плохо. Я в своем возрасте уже умею сама определять.
Я не могу смотреть, как политзаключенные страдают в тюрьмах, они граждане моей страны и имеют право на качественную медпомощь. Я знаю, какие это страдания — полинейропатия та же [как у Кара-Мурзы]. Что такое жить без легкого, как [живет] Горинов, что такое онкология, как у [хабаровского учителя, политзаключенного Захара] Зарипова. При этом в тяжелых условиях. Очень странно, что благородный порыв врачей помочь страждущим мог трактоваться как экстремизм. Мягко говоря, странно. Мы никаких политических требований не выдвигали, не агитировали идти голосовать за какую-то партию. У нас был обычный чат, как на любой работе. Там не было ничего такого, обычное общение. Может, [к нам пришли, потому что] мы попросили провести повторное расследование причин смерти Навального. Но это не преступление - требовать соблюдения законности. Я даже не помню, подписывала я его [обращение по поводу Навального] или нет.
- Вам помогали эмигрировать?
- Да, много разных людей.
Анне пришлось за день собрать вещи для эмиграции и найти, кому оставить Мирта. Фото «7х7»
- Кто у вас остался в России?
- Слава богу, что мне не надо было вывозить детей. Они уже взрослые, у них своя жизнь. Муж работает на вахте. Но у меня остался папа, ему 80 лет. Он почетный гражданин Ижевска. У нас разные взгляды. Он считает, что я не права, что Россия должна быть единой. Но я уважаю его мнение, он — мое. Также в России остались животные: пес Мирт и две кошки. Все подобраны с улицы. Мирт — моя большая боль. Он всего боялся, когда мы его забрали: людей, машин, велосипедистов. И только у него все стало налаживаться, я, получается, его бросила. Мирта забрали в добрые руки.
- Какие у вас планы?
- Я точно не планирую возвращаться. Собираюсь работать онлайн. Хочу реализоваться в профессии, приносить людям пользу. Сегодня знакомые меня приглашали работать в другую страну. Может, соглашусь. Но если ничего не получится, готова работать физически. Животных хочу вывезти, но пока не понимаю, как.
