Социальной журналистики не существует, убеждена журналист и писатель Катерина Гордеева. Этим утверждением она открыла конференцию «ЗаЧем будущее социальной журналистики?», прошедшую в Москве 24 октября в день основания Агентства социальной информации (АСИ). «7x7» публикует основные тезисы выступления Гордеевой.
Социальной журналистики не существует, кто бы что бы вам ни говорил. В основном студенты представляют себе социальную журналистику так: «Я пишу о бедненьких, убогеньких, больных детках с рачком. Пишу о них, а они поправляются». Тогда я спрашиваю: «А до какого момента вы готовы заниматься социальной журналистикой? До какого момента вы готовы писать о больных раком детях, а потом переставать писать? Ведь вы же понимаете, что вопрос обеспечения лекарствами этих детей — это вопрос политический. Вы же понимаете, что такое количество бедных в нашей стране — это, как правило, вопрос политический». И мне отвечают: «Не-не, про политику писать не хочу, я хочу заниматься хорошим делом».
Социальная журналистика всегда приведет к политике, потому что любая журналистика — это информирование, просвещение, справедливость, обеспечение доступа к правде людям, противодействие лжи, возможность быть кем-то и право задавать вопросы.
Закрытая сфера
Тем, кто пишет про НКО, все время кажется, что они выполняют какую-то миссию. Спасают детей, взрослых, меняют интернет, меняют лицо общества, какие-то важные вещи. Это нормальная мотивация, внутренняя, дома за чашкой чая. На самом деле они делают все то же самое, что и остальные. Все то же самое, что и в бизнесе, все то же самое, что и в социальной сфере, в политике, везде. Люди, которые много работают и отдают себя своему делу, которые работают честно и бескомпромиссно, с видением перспектив заслуживают того, чтобы о них писали и говорили. И если они работают в какой-то особой сфере — не значит, что о них нужно писать как-то по-особенному.
Задача журналистов, которые работают с благотворительностью — не дать им расслабиться. Не дать возможности подумать, что мир переменился, что все хорошо. Почему, когда появляется любое интервью с представителем благотворительной сферы — это обязательно комплиментарное и фандрайзинговое интервью? Наши герои — все те же самые люди, которые встречаются в любых других сферах. Это точно такие же люди, которые работают, которым можно задавать вопросы. Да, безусловно, сфера особенная и мы относимся к нашим героям так, как к людям, которые могут поменять мир.
Вообще благотворительность и фонды — одна из самых закрытых сфер, хуже только оружейный бизнес. Это связано с тяжелой травмой девяностых, когда считалось, что благотворительность создавалась для того, чтобы крупные корпорации отмывали деньги.
Все люди врут. И представители благотворительного сектора — не исключение. Другой вопрос, считается не очень этичным ловить представителя благотворительного сектора на вранье. Это связано с имиджем и с тем, что мы работаем ради всего хорошего против всего плохого. Перестаньте так делать. Вы же другого человека из другой сферы будете ловить. Вы же журналист. Это должно работать.
«Давайте разделим фандрайзинг и журналистику»
Отношение благотворительных фондов к любым сведениям о них как к фандрайзинговым материалам должно поменяться. Не должен каждый текст о благотворительном фонде, его подопечных и далее превращаться в сбор средств. Давайте разделим фандрайзинг и журналистику — это все-таки разные вещи. Ваша задача состоит в том, чтобы рассказать о человеке, явлении, проекте, попытке изменить мир и попытке изменить несправедливость. Ваша задача не состоит в том, чтобы заработать деньги для фонда. Если вы работаете на фонд, то фандрайзинг является вашей задачей.
Это то, что вы ошибочно называете социальной журналистикой. Рассказывает тот, кто стирает грань между собой и объектом своего повествования. Это очень сложный жанр, он требует очень тонкой кожи, требует высочайшего уровня компетенции. Вы не можете стирать грань, если ничего не знаете. Вы не можете становиться кем-то, если про этого «кого-то» вы прочитали две строчки из описания от вашего редактора или просто получили редакционное задание. Вы не можете рассказывать о войне, если там не побывали, вы не можете рассказывать о больнице, если не были внутри. Вы не можете рассказывать о человеке, если за 15 минут не познакомились с ним так, что могли бы представить, как он может действовать в той или иной ситуации.
Сопричастность — единственное, что может победить ложь. Общество, смотрящее, читающее, слушающее, очень устало от лжи. У них есть ощущение, что их все время где-то обманывают.
Жития святых
Истории про солнышко встало, птички запели — миленькие, но они человека не меняют. Даже классная, хорошо закончившаяся история должна иметь завязку, экспозицию, драматическую развязку и финал. Чтобы человек, читая, смотря и слушая, испытывал некоторую гамму чувств и менялся от начала к концу.
Почему все интервью, которые мы встречаем о благотворительных фондах — это какие-то жития святых? Это не очень интересно. У ваших героев есть своя позиция. Конфликты благотворительных фондов, которые замалчиваются в прессе — тоже интересно. И писать об этом надо.
И если мы об этом пишем, то мы не нарушаем никаким образом права благотворителя, не нарушаем никакую систему. Мы наоборот позволяем ей быть здоровой и расти. Только здоровая критика и только критический взгляд позволяет чему бы то ни было расти и развиваться. Люди, работающие в НКО, ничем не отличаются от других людей. Они едят, врут, сплетничают, мало или много работают, делают правильные или неправильные вещи, они меняют мир или не дают ему меняться. Но во многом они не ищут развития. Они хотят сохранять статус. Есть очень много ответов, почему так происходит. Один из этих ответов — мы от них этого не требуем. Мы как журналисты должны все время бежать с маленьким кнутом и поторапливать НКО на развитие.
Как заставить людей читать то, что выпишете?
Никак. Надо писать интересно. Этому никто не может научить. Есть пара секретов, которые очевидны. Вам самому должно быть интересно. Нет рамок, которые мы себе искусственно возвели.
Мы часто не можем что-то говорить, нас часто просят фонды о чем-то не говорить, нас просят подопечные фондов. И получается 11 тыс. текстов, которые люди читают из вежливости. А потом переводят деньги, потому что это норма. Поверьте, люди и так переводят деньги. Сейчас уже принято переводить деньги. Просто нужно сделать этот процесс для них более творческим.
Социальная журналистика — это журналистика, в которой есть компетентные эмпаты. На самом деле компетентную часть может каждый себе наработать, а вот эмпатию — нет. Нужно понять, есть ли у вас это свойство. Сопричастность, сострадание, соучастие — все то, что нужно человеку, который пишет о людях. Мы должны знать, о чем мы говорим и как-то относиться к тем, с кем мы говорим. Любите своих героев, восхищайтесь своими героями, ненавидьте. Испытывайте к ним какие-нибудь эмоции и постарайтесь это донести до читателей. Расскажите о нем, как рассказали бы за чаем на кухне.
Почему телевидение сейчас не так популярно, а популярны длинные видосы из интернета? Потому что они не монтированы. Потому что люди хотят знать, что на самом деле думает человек, а не то, что от него оставил редактор новостей.
Размер не имеет значения. Сейчас люди склонны смотреть, слушать и читать длинные вещи. У всех много времени в пробках, в метро, в кафе, дома. Женщины по-прежнему гладят под телевизор, только теперь вместо телевизора у них YouTube. К интересным текстам люди возвращаются и читают. Некоторые тексты читают раз за шесть. А некоторые трехчасовые видео досматривают в течение недели. И это очень удобно. Никто тебя не гонит. Когда хочешь, тогда читаешь, смотришь, слушаешь.
Если ваш редактор говорит, что нужен объем в 1000 знаков, то смело шлите его, если ваша тема на 10 тысяч знаков. Пишите. Будьте чуть увереннее в себе. Это очень важно. Если вы уверены, что ваш текст крутой, если у вас классный герой, драматический сюжет, то лучше поменяйте редактора. Это доставит гораздо больше удовлетворения и вам, и миру.
«Не согласовывайте материал с героями»
Я категорически не рекомендую согласовывать материал с героями, кроме цитат. В цитатах вы можете накосячить. Заграничная пресса, например, высылает полную цитату и добавляют контекст, в котором эта цитата будет использована. Никто никогда не согласовывает полные тексты. Это важный момент. Это сохраняет свободу творчества, человеческое достоинство. Потому что журналист, который согласовывает все до буквы перестает быть журналистом.
«Мы все сейчас ищем язык, которым можно рассказывать о благотворительности»
У людей, которые много и часто пишут о подопечных, о людях из фондов замыливается глаз. Все эти одинаковые обороты: голубенькие глазки, Максим любит, чтобы ему читали сказки, а мама плачет, вздыхает, смотрит в окно, он мечтал о школе, все это уже абсолютно не работает… Когда журналистика была изобретена, тогда это работало. Тогда эти вдруг появившиеся слова стали касаться человека. Сейчас таких текстов очень много. Они пишутся по лекалам.
Когда вы впервые видите больного ребенка без лейкоцитов, это поражает ваше воображение. И это круто, это нужно использовать, эту заметку нужно писать. Но в десятый раз вас настолько это не поразит, что десятый текст будет похож на первый. В потоке такие вещи, к сожалению, не работают.
Мы все сейчас ищем язык, которым можно рассказывать о благотворительности. Этого языка не изобретено. Как только он будет изобретен, так два-три года он будет выглядеть свежо, а после скиснет. Нужно будет придумывать новый. Самое главное в этой истории — не путать журналистику с фандрайзингом.
