Далее я продолжаю предполагать обстоятельства, существенно ограничивающие возможности возвращения свободы, разнообразия и демократии в Россию. Важно: эти ограничения существенны, но не фатальны, при желании и настойчивости их можно обогнуть, преодолеть, завуалировать и даже использовать в своих интересах. С моей точки зрения, сегодня очень важно само признание приведенных ниже ограничений и препятствий. Само видение опасности уже вооружает. Одновременно я начну в первом приближении формулировать и некоторые конкретные предложения в перечень либерально-демократических намерений.
V.
У российских либеральных демократов нет монополии на послепутинскую Россию, они не являются единственной альтернативой путинской диктатуре. В наше время само по себе падение/загнивание/умирание путинской диктатуры не ведет автоматически к свободе и либеральной демократии, их надо будет добиваться в жесткой конкуренции с другими претендентами на власть в России.
По-моему, очень важно отметить существенное отличие политического статуса демократических сил в позднем СССР от политического статуса либеральной демократии при позднем Путинском режиме.
В годы Перестройки становление российской демократии и либерализма происходило под эгидой самого правящего коммунистического режима в лице генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачёва и его обновленческого коммунистического окружения. Демократическая революция 1991 была бы невозможна, если бы массовые низовые демократы не признали своим лидером прогрессивного коммунистического функционера Бориса Ельцина. То есть новая демократическая Россия вызрела в недрах старого коммунистического режима, а новоиспеченные демократы и либералы пришли к власти в коалиции с обновленческим крылом Коммунистической партии, причем, скорее, в роли младшего, чем равного партнера. Последнее было обусловлено не столько происками коммунистических функционеров (они были серьезно деморализованы в основной своей массе), сколько неготовностью бывшего советского большинства видеть во власти уж совсем новых людей. Одним словом, демократия и либерализм были единственной альтернативой социализму и советской власти, но, благодаря союзу советских либерал-демократов с прогрессивными коммунистами. Более того, многие, если не большинство публичных советских демократов и либералов, были бывшими коммунистами, в том числе и потому, что в позднем Советском Союзе (при Михаиле Горбачёве) за демократические и либеральные взгляды и их пропаганду не репрессировали, даже коммунистов.
Совсем иной политический статус российской либеральной демократии при путинской диктатуре – она третируема, маргинализована властями, вытеснена за границу, загнана в подполье. Если какая-то новая политическая сила и вызревает в недрах путинской диктатуры, так это «людоеды». То есть к моменту открытия «окна возможностей» у российской либеральной демократии не будет того карт-бланша, который был у советских демократов. И это не страшно. Просто к будущей безжалостной конкуренции за послепутинскую власть нужно готовиться.
Российское общество намного сложнее советского. Несравнимо сложнее и разнообразнее и его политическая матрица, несмотря на годы диктатуры.
В этот раз демократы/либералы/западники будут оспаривать власть не только у правящего режима. Свои права на управление страной заявят и разнообразные, привычные и соблазнительные для российского большинства «путинисты без Путина»; и националисты во многих своих обличиях; и популистские движения «нового ресентимента», недовольные ходом или результатами Путинской войны, которые в любом хаосе будут собирать толпы под мифологию «похабного мира» и «удара ножом в спину»; и проснувшиеся к политике российские олигархи наверняка предложат стране собственные солидные и ресурсоемкие политические проекты по украинским и белорусским олигархическим образцам; возможно, и вдохновленные окном возможностей, что-то стоящее, наконец, родят и российские левые. И это мы еще не знаем, какие формы политической активности изобретут «народные патриоты» и «народные людоеды».
Протискиваясь в «окно возможностей», весь этот аморфный и полумаргинальный политический конгломерат за считанные месяцы самым естественным образом и под суровым присмотром больших олигархических денег кристаллизуется в несколько серьезных конкурентноспособных политических проектов.
Одним словом, власть не упадет в руки демократов/либералов/западников, как это ненадолго случилось в том же 1991 году. За власть с самого первого раскрепощающего момента нужно будет биться и в социальных сетях, и на избирательных участках, и, возможно, на улицах. И биться не только с отжившим свой век режимом, но и с молодыми политическими волками, с жаждущими победы и власти левыми и правыми популистами, с легкостью укореняющимися в теле нации. Мы даже представить себе не можем, сколько больших новых людей вынесет на российский простор грядущее окно возможностей, каким бы оно ни было. А, возможно, и не одно.
Поэтому шансов на то, что «сразу после Путина» российская либеральная демократия с наскоку завоюет парламентское большинство или как-то иначе единовластно въедет в Кремль, пусть даже в составе максимально широкой демократической коалиции, по-моему, немного.
Однако шансы либеральной демократии вписаться во власть После Путина существенно возрастают в коалиции с какими-то более или менее приемлемыми и влиятельными на тот момент нелиберальными силами, например, с умеренными националистами, какими-то левыми или неопутинистами. Но даже гипотетический расчёт на такую коалицию предполагает очень серьёзные изменения в наших умонастроениях, в проектировании и стилистике нашей публичной политики. Одной из предпосылок такой коалиции может быть согласие её потенциальных участников на ЧЕСТНУЮ ДЕМОКРАТИЮ как главный и общий для всех вход в Россию после Путина.
VI.
Идеологемы «демократии», «либерализма», «прав человека» и т. п. утратили в России (и не только в России) свою мобилизующую силу: сами по себе они никого никуда и ни к чему не зовут.
«Демократия», «права человека», «гражданское общество» в хаосе 90-х и в политическом словоблудии раннего путинского режима утратили в российском большинстве свою первоначальную позитивную коннотацию, были социально обезврежены в бюрократических практиках и превратились в пропагандистские симулякры – риторические формы без содержания.
В 90-е людям сказали, что они живут при демократии, с правами человека и в гражданском обществе, но жили они плохо. В 2000-е, несмотря на стремительное развитие «структур гражданского общества», пространство свобод, прав и возможностей гражданского влияния постепенно сокращалось, но люди при этом жили значительно лучше, чем в 90-е, благодаря раскрывшей свои объятия нефтегазовой ренте. В результате в подсознании многих россиян свобода и демократия разошлись с безопасностью и благополучием.
Слова «либерал» и «либерализм» и вовсе превратились в ярлыки чего-то чуждого, антинародного, иностранно-враждебного («либерасты» и т. п.). Произошло это, с одной стороны, усилиями путинской пропаганды, а, с другой стороны, в результате все большего отрыва самих либералов от путинского режима (что естественно), а с ним (что странно) и от поддерживающего его народа. Вспоминая немецкую пословицу: вместе с путинским режимом российские либералы выплеснули и народ (Народ вообще никогда ни в чем не виноват, ибо, в отличие от власти и элит, народ не субъектен, – он как погода, как любая стихия. При этом народ действительно обладает суверенитетом, но являет себя этот суверенитет именно как стихия, лишенная единого волевого начала, – как массовое стихийное согласие или как массовый стихийный саботаж, от которых зависит очень многое в обществе, как от погоды в природе).
Возвращаясь в Россию, российской либеральной демократии как идее и как проекту контрпродуктивно делать в риторике ставку на привычную, набившую в народе оскомину либерально-демократическую лексику. Нужны свежие в ареоле современности и простоты синонимы, метафоры, раскрывающие самую суть привычных идеологем простые слова.
Не надо забывать, что права человека – это МОРАЛЬНО-правовые нормы, призванные защищать ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДОСТОИНСТВО личности от ПРОИЗВОЛА, НЕУВАЖЕНИЯ, БЕЗРАЗЛИЧИЯ власти (публичной власти: государственной и общественной). Права человека – это публичная всеобщая защита человека от УНИЖЕНИЙ, причиняемых теми, у кого больше силы.
Свобода – это прежде всего пафос и этос ОСВОЖДЕНИЯ (всякому есть от чего освобождаться). Свобода – это личное переживание потребности в САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ и НЕЗАВИСИМОСТИ. Борьба за свободу – это борьба с ухудшающими жизнь ОГРАНИЧЕНИЯМИ. Свобода – это отсутствие неприемлемых ограничений волеизъявления. Стремление к свободе – это действия по преодолению неприемлемых ограничений волеизъявления.
Демократия – это одна из возможностей для простого человека ВЛИЯТЬ НА ВЛАСТЬ для своей ПОЛЬЗЫ.
Демократия, помимо прочего, – это гражданское/народное влияние на власть и разрешённое законом гражданское/народное СОПРОТИВЛЕНИЕ ПЛОХИМ РЕШЕНИЯМ ВЛАСТИ. Демократия – это способ заставить власть УВАЖАТЬ ИНТЕРЕСЫ простых людей/регионов/молодёжи/стариков/сельских жителей и т. д. По-моему, уже не надо говорить о «народовластии», мне кажется, что уже мало кто способен обманываться этим словом. Суть демократии для простого человека не в его участии во власти, а В ЕГО ПРАВЕ ВЛИЯТЬ НА ВЛАСТЬ так, как ему это УДОБНО, и тогда, когда ему этого ЗАХОЧЕТСЯ.
И так далее.
В либерально-демократической пропаганде идеологические абстракции должны повсеместно замещаться конкретными намерениями. Добиваясь власти, большевики в массовой пропаганде не предлагали тогдашним простолюдинам «строить социализм» и «добиваться общественной собственности на средства производства». Они предлагали: «мир – народам, землю – крестьянам, фабрики – рабочим». Правда, последнее послание, в отличие от двух других, было вопиющей утопией, но и оно было также невероятно конкретным и понятным по смыслу («будем хозяевами фабрик – будем сами устанавливать себе зарплату и продолжительность рабочего дня» – так наивно это понимали тогдашние рабочие). Это я не о пользе обмана в пропаганде, а о политической силе простых и понятных намерений.
Одним словом, хватит всуе на публике бесконечно твердить «демократия», «свобода», «права человека» и т. п., тем самым подтверждая свою связь с неудачными для простого человека девяностыми и либеральную слабость к «пустым абстракциям». Говорить надо о том, что конкретно мы предлагаем людям, имея в виду их реальные интересы, а не наши ценности (наши ценности ведут нас, а не всё человечество, в лучшем случае, оно может быть благополучателем эффектов от реализации наших ценностей). При этом, несмотря на свою абстрактность и заезженность, сегодня эти термины, безусловно, сохраняют свою важность для нашего внутреннего квалифицированного общения как символы и маркеры «либерально-демократической веры» и как базовые идеологические категории (но не научные).
То же самое касается нашего неистребимого желания «покончить с властью Путина» – это уже штамп, общее место, всеми ожидаемый от нас повод для экзальтации и в общем-то все та же абстракция. Уже давно пора перейти на следующую ступень – что конкретно даст людям отсутствие Путина в Кремле, кроме все тех же «свободы» и «демократии». При этом надо иметь в виду, что, например, такие сверхважные для нас вещи, связанные с уходом Путина, как «прекращение войны» и «свобода политзаключенным» сегодня имеют минимальный мобилизационным потенциалом в «большом народе». Возможно, пока.
