Иван Асташин – фигурант дела АБТО* (уголовного дела о серии поджогов, которые были квалифицированы ФСБ как террористическая деятельность: две группы поджигателей были искусственно объединены следствием в одну не существовавшую в реальности организацию). В 2012 году Асташин был приговорен к 13 годам строгого режима, но затем срок снизили до 9 лет и 9 месяцев. Публикую его новое письмо о бездействии со стороны аппарата уполномоченного по правам человека, а точнее его представителей.

Уполномоченный не уполномочен

Российские правоохранительные и судебные органы критикуются изо дня в день — и не зря, но нынче я буду критиковать другой институт — тоже государственный, но позиционирующий себя как правозащитный. Я говорю об Аппарате Уполномоченного по правам человека в РФ.

Данный институт и лично Татьяна Москалькова часто фигурируют в публикациях оппозиционных СМИ как поборники свободы и справедливости, как защитники маленьких людей от государства, да и просто как неравнодушные люди. Однако у меня складывается впечатление, что уполномоченный по правам человека (вне зависимости от того, кто это — Татьяна Москалькова, Элла Памфилова или кто-то еще) появляется и предпринимает какие-то меры только там, где имеется политическая необходимость показать человечность путинского режима. Поэтому имя уполномоченного и фигурирует часто в новостях, связанных с громкими политическими процессами.

А в остальных случаях, когда к омбудсмену обращаются простые граждане, ответ один: уполномоченный не уполномочен; ничем помочь не можем.

Первый раз

Сразу оговорюсь, что буду излагать фактическую сторону проблемы, не подвергая деятельность уполномоченного юридическому анализу.

Представлю взгляд простого заключенного, осужденного российским судом.

Первый раз я обратился к уполномоченному по правам человека — было это в 2015 году, в бытность обмудсменом Эллы Памфиловой — по, казалось бы, не очень значительному поводу, но на самом деле затрагивающему тысячи заключенных. Я просил разъяснить мне, законно ли видеонаблюдение и видеозапись в помещениях и местах, где подозреваемые, обвиняемые и осужденные отправляют естественные надобности, принимают пищу и спят.

Дело в том, что я находился (и нахожусь) под обзором видеокамер 24 часа в сутки, в т. ч. во время сна. Кроме того, операторами службы видеонаблюдения зачастую являются женщины, которые, соответственно, наблюдают, как я раздеваюсь, одеваюсь, ложусь спать, просыпаюсь, о чем я также указал в своем обращении к омбудсмену. Притом на тот момент я находился в обычных условиях отбывания наказания, проживал в т. н. общежитии-бараке, - т. е. даже не считался никаким особо опасным преступником (сейчас я признан злостным нарушителем режима и нахожусь в строгих условиях отбывания наказания, содержусь в камере).

Ответ из Аппарата Уполномоченного по правам человека, подписанный замначальника отдела защиты прав человека в местах принудительного содержания Леоновым А. В., выглядел как насмешка вертухая. Товарищ Леонов с первого абзаца включил режим Кафки, написав, что от меня поступила жалоба — внимание! — «о запрете администрацией учреждения находиться на спальных местах в не отведенное для сна время»! Как вы понимаете, ни о чем подобном в моем обращении не было ни слова.

Я привык к тому, что прокуратура, ФСИН и другие ребята в погонах перевирают суть обращений к ним, но то, что этой же грязной практикой не брезгуют в Аппарате Уполномоченного по правам человека, было для меня открытием. Одно это уже бесповоротно отвратило меня от Главного поборника прав Человека в Российской Федерации.

Но это не все. Далее Леонов указал на то, что я не соблюл условия подачи жалобы уполномоченному, предусмотренные ФКЗ «Об Уполномоченном по правам человека в Российской Федерации», «что предусматривает возможность отказа в принятии жалобы к рассмотрению в соответствии с п.п.4 п.2 ст. 20 указанного выше Федерального конституционного закона».

Здесь лишь отмечу, что с ФКЗ «Об Уполномоченном...» я тогда не был знаком, как не знаком с ним и сейчас. Ибо зэк в России фактически лишен права знать о своих правах — администрация пенитенциарного учреждения, за редким исключением, в лучшем случае ознакомит с УИКом (Уголовно-исполнительный кодекс РФ) и ПВРом (Правила внутреннего распорядка исправительных учреждений, утвержденные приказом Минюста от 16 декабря 2016 года №295). Распечатки же законов, отправленные со свободы, во многих зонах не пропускают.

Ну и под конец товарищ Леонов проявляет невиданное милосердие: «Вместе с тем, в виде исключения, Ваша жалоба рассмотрена и по результатам рассмотрения принято решение направить ее по компетенции в ГУФСИН РФ по Красноярскому краю».

Спасибо Вам большое, милостивый государь! Такой щедрости, как направление моего обращения в региональное управление ФСИН, по чьей указке и ставятся видеокамеры во всех зонах Красноярского края, я никак не ожидал!

Впрочем, даже из Красноярского ГУФСИН я никакого ответа не получил. А история закончилась тем, что меня вызвал замполит Литынский Болислав Витальевич и ознакомил со ст. 83 УИК РФ. На мои же уточняющие вопросы о том, где могут стоять видеокамеры, а где их не должно быть, он отвечал: «Надо посмотреть» (но так никаких документов мне впоследствии не предоставил). На вопрос о том, как переодеваться, замполит ответил предложением вешать занавеску, что прямо запрещено ПВР ИУ (Приказ Минюста России от 16.12.2016 N 295 (ред. от 27.06.2019) "Об утверждении Правил внутреннего распорядка исправительных учреждений", раздел III п.17).

Золотые слова!

Во второй раз я обратился к уполномоченному по правам человека в связи с отчаянной ситуацией, возникшей при обжаловании мной этапирования в колонию за тысячи километров от места проживания. Об этой эпопее я не раз рассказывал, например, в интервью Максиму Собескому для киевской редакции «Нового региона».

В июне 2017 года я, казалось, одержал значительную победу в борьбе с системой — Верховный Суд отменил отказные решения нижестоящих судов и отправил дело по обжалованию этапирования на новое рассмотрение в Замоскворецкий районный суд г. Москвы. Однако тот, проведя судебное заседание без моего участия и не уведомив о нем моего представителя (адвоката), вынес решение, аналогичное отмененному.

Конечно, я подал апелляцию, но перспектива снова ждать месяцы и годы — на тот момент процесс продолжался уже более трех лет, - чтобы получить такие же отказные решения, мне совершенно не улыбалась. И я написал Татьяне Николаевне Москальковой.

Описав в своем обращении всю эпопею от начала и до конца, я подытожил:

«Итогом трех лет судебных тяжб, отягченных невероятной волокитой, стало возвращение к тому, с чего все начиналось, а я все также нахожусь за тысячи километров от дома, на Крайнем Севере, словно сейчас не 2017-й, а 37 год прошлого века.

В связи со всем вышеизложенным я обращаюсь к Уполномоченному по правам Человека в РФ с просьбой оказать содействие в восстановлении моих прав, а именно: в этапировании меня максимально близко к моему месту жительства — г. Москве — для того, чтобы я имел возможность в полной мере реализовать законное право на краткосрочные и длительные свидания с семьей».

Наивно, конечно. Но я рассчитывал, что, быть может, юристы Аппарата Уполномоченного по правам человека подготовят грамотную апелляционную жалобу и наряду с моей она будет направлена в Московский городской суд. Или, на худой конец, от омбудсмена поступит мотивированное обращение во ФСИН о необходимости соблюдения моих прав...

Но нет. В ответе, датированном следующим днем после рассмотрения моей апелляции в Мосгоре, сообщалось, грубо говоря, что уполномоченный ничем помочь не может.

В то же время ответ начальника отдела защиты прав человека в местах принудительного содержания Юношева А. Ю. от 27 декабря 2017 года на вид качественно отличался от отписки товарища Леонова.

Во-первых, письмо Юношева начиналось со слов о том, что моя жалоба рассмотрена — а это уже приятно.

Во-вторых, Юношев сам — а не посредством лагерного замполита — разъяснил мне положения УИК РФ.

Потом, правда, Юношев ссылался на ФСИН и суд, которые мне отказали, и как бы говорил: «Ну а мы-то с Татьяной Николаевной тут при чем? Мы ж тут так, для мебели». Выражал даже сожаление по этому поводу, прежде чем распрощаться: «С учетом изложенного, к сожалению, по данному обращению принять иные меры кроме разъяснения положений действующего законодательства не представляется возможным».

Однако самое интересное было в предпоследнем абзаце данного письма, и я процитирую его полностью:

«Одновременно информирую, что анализ поступающих в адрес Уполномоченного обращений граждан по данному вопросу свидетельствует о необходимости внесения изменений в соответствующие правовые нормы. В этой связи Уполномоченным разработан законопроект „О внесении изменений в статьи 73 и 81 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации“ (в части направления и перевода осужденных для отбывания наказания в исправительные учреждения, расположенные вблизи места жительства близких родственников), который в настоящее время проходит процедуру согласования перед внесением на рассмотрение законодательного органа уполномоченным на то должностным лицом (органом)».

Золотые слова! Ведь такой закон в случае его принятия способен будет помочь не одному з/к, а тысячам осужденных, отбывающих наказание за тридевять земель от дома. И даже если я не успею попасть под его действие — на тот момент до конца срока мне оставалось меньше трех лет, - то уже будущее поколение зэков будет сидеть недалеко от места жительства — так думал я. Это был, напомню, декабрь 2017 года.

А что с законом-то?

Прошел год, и я снова написал Татьяне Москальковой. Напомнил об анонсированном законопроекте, поинтересовался его судьбой и попросил также проинформировать меня, «принимаются ли какие-либо еще меры, чтобы прекратить массовое нарушение права заключенных, предусмотренного ст. 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод».

Ответ из Аппарата Уполномоченного по правам человека я получил спустя четыре месяца. Писал знакомый наш товарищ Леонов, был он при той же должности. Ответ его был коротким, Леонов сообщал, что в соответствии с п.п. 3 п. 1 ст. 20 ФКЗ «Об уполномоченном...» мое обращение направлено во ФСИН и в Минюст. «Ответ Вам будет дан из данных компетентных органов».

Что ж, вполне в духе кафкианского бюрократа Леонова. Он — человек-функция, задача которой, по всей видимости, давать самые абсурдные отписки гражданам, чтобы они больше никогда в жизни не думали заваливать обращениями офис уполномоченного. И, должно быть, Леонов хорошо справляется со своей задачей — был при должности во времена Эллы Памфиловой, остался при ней и в бытность Татьяны Москальковой, будет, видимо, и при следующем уполномоченном, но, наверное, уже начальником отдела. А как иначе? Уполномоченные уходят и приходят, имитируя сменяемость, а человеки-функции остаются. Зачем менять хорошо работающий механизм, деталь бюрократической машины?

***

В итоге получается, что есть лицо, говорящая голова — непосредственно сам омбудсмен, - а есть бюрократический аппарат, скрывающийся за вывеской «Уполномоченный по правам человека», который действует точно так же, если не хуже, как и другие государственные органы, на которые законодательством возложены надзор и контроль, в т. ч. за соблюдением прав граждан.

Все эти органы вместе с Аппаратом УПЧ метафорически мне порой представляются в виде железных монстров, питающихся обращениями граждан: жалобы, заявления, предложения монстр пережевывает и проглатывает, а с отрыжкой из его чрева вылетают какие-то отдельные буквы, которые ложатся на стандартные бланки в виде каких-то абсурдных фраз.

Но это уже лирика. А если серьезно, то возникает вопрос: так кого больше защищает уполномоченный по правам человека — граждан от произвола государства или государство от праведного гнева граждан?

P.S. — Касаемо же заявленного уполномоченным по правам человека законопроекта из Минюста мне вот что написали:

«Полагаем возможным сообщить, что Министерством юстиции Российской Федерации разработан проект федерального закона „О внесении изменений в статьи 73 и 81 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации“ (далее — законопроект), устанавливающий право осужденного на перевод в исправительное учреждение, расположенное вблизи места жительства осужденного или его близких родственников.

Кроме того, законопроектом предлагается установить возможность направления осужденного в исправительное учреждение, расположенное в субъекте Российской Федерации, в котором проживает один из его близких родственников.

Законопроект согласован с заинтересованными государственными органами и организациями и в установленном порядке внесен в Правительство Российской Федерации».

Такие дела.

Политзаключенный Иван Асташин, июль 2019 года