Губернатор сидел в ресторане "Иван Васильевич", города Глупово и словно в забытьи, сдувал пену с холодного капучино.
-Ну что за дрянь! Вот мои предшественники ходили на кофэ в Римские Каникулы, пили настоящее итальянское кофе. Куда все делось?
Вот скажи мне Иван - обратился он к Министру Цензуры Ивану Наушкину, - что там народ про нас в интернетах и маршрутках говорит?
- Правду говорить или как? - встрепенулся оторвавшись от айфона Иван Наушкин.
- Или как я и без тебя, от Ворониной, знаю. Ты все как есть, без прикрас, не жалея, как "Вид Сбоку" - руби!
- Да сказывают, что все беды от того, что Крест у казаков ваш Атаман украл, вот снег и не ложится на землю, ёлка не горит, и всякая чертовщина творится.
Говорят еще в маршрутках, что вкруг Почтовой поставили заколдованные ёлки, а с них с поздней ночи до самого утра - в самое колдовское время - взлетали вверх массово горящие лампочки от гирлянды, но ни одна на землю не упала, а все выстроились в небе в таинственный сложный знак и улетели, матерясь, неведомо куда.
Рассказывали шёпотом из уст в уста, что за памятником Ленина ларьки скучковались и сгрудились настолько, что затолкали в ад само пространство, и что один мужик как-то пошёл туда, а вышел - шиворот-навыворот, да так и ходит теперь, и куда глянет - там Майдан начинается, и дети рождаются с постмодернистскими отклонениями.
Старики же говорили, что Глупов каждые 10 лет корчит и перекорёживает, ибо построен он на ленте Мёбиуса.
Губернаторское сердецо индевело от ужаса. Иван Наукин говорил такие слухи, от которых у добрых горожан идёт горлом такая ересь, что стыдно в Фейсбук заходить.
Говорили, что ночью на перекрёстке улицы Радищева пляшут по субботам черти, а от танца того поднимаются цены на ЖКХ, а которые не поднимаются - хаотически скачут.
Поговаривали, что запретят скоро Нефтезаводской бензин, и всё станут ездить только на американской соляре - но это была, скорее, хорошая новость, хотя Иванов сосед по местной Думе, либеральный недобиток Перешерстюк, и тут был недоволен. Наушкин говорил, что Перешерстюк за своим бензобаком не видит светлого будущего, и что глаза ему застит мировая закулиса. Будет так - говорил Наушкин, посверкивая очками - выдумают в Кремле новое солнце, и то солнце будет крохотное, с виду никакущее, но сиять будет почище Олимпийских Капищных Костров, что пол-Крыма сейчас озаряют льготным огнём. Солнце то в кармане у Президента растёт, он его каждый день тёплым дыханием своим согревает да ласковым словом воспитывает. И как выкатится то солнце из Кремля, так и всему конец. Конец войнам, конец невежеству, конец дурной вере и американской языческой пропаганде. Отвалится от России-матушки жареная короста тухлого зарубежного образа жизни, расправит она крылья кожистые, Скопинским кружевом отороченные да кровью дедов геройских пропитанные, и воспарит надо всею скверной Прошлого Мира.
- А что же тут останется? - спрашивал Ивана неугомонно-ехидный Перешерстюк.
- Не боись, Перешерстюк, - успокаивал его Наушкин и уверенно вбрасывал в себя стопку коньяка. - Не боись. Ничего апосля не останется. Всё с собой заберём, не забудем. И даже тебя, дурака, возьмём.
Сылтыков Щедрин
