Помню черное мерзлое утро. Я глубоко внутри себя — крошечный сонный комочек тепла посреди безбрежного холода. Долго, беспредельно, бесконечно длится за Полярным кругом зима — нескончаемая ледяная ночь. Мама больно тянет за руку, дергает раздраженно. Мы опаздываем в детский садик «Чипполино», где противные запахи ползут из туалета и с кухни, где равнодушная воспиталка и тошнотворные пенки в какао, и комки в каше.
Папа ушел осенью. Махнул мне рукой, усмехнулся: «Я на рыбалку!» И ушел.
Весной стало полегче. Постепенно осел и растаял грязный снег, ручьями утек толстый лед. Когда нас из детского садика выводят на прогулку и светит солнышко — улыбку сдержать невозможно!
Наша младшая группа вбегает на площадку, где уже гуляют дети постарше. Я замешкался, приотстал и налетел на пристальный взгляд мальчика в песочнице. Мальчик поманил лопаткой. «Смотри!» — копнул своей лопаткой ямку в песке. Я заглянул. В ямке стояла грязная вода. «Я детский сад утоплю. И твой дом утоплю», — раздельно проговорил злой мальчик, глядя в мои глаза.
Ужас отсек глухой стеной солнечный мир. Будто обрушилась ледяная Полярная ночь. Ноги подломились и кончился воздух. Всю прогулку мальчик монотонно ковырял лопаткой в своей ямке, повторяя: «Детский сад утоплю, твой дом утоплю». Я ничего не видел от слез.
По дороге домой мама была особенно раздражена: я брел молча, угрюмо глядя под ноги. Обычно-то я оживленно щебетал — и это ее тоже всегда раздражало. Пережитый страх продолжал ледяной грязной водой заливать мой дом и немилый детский сад. Мама больно тянула и дергала за руку, и одновременно я продолжал сидеть возле той ямки в песке.
Наверное, всю ночь я беззвучно проревел, оплакивая неминуемую смерть в потопе. Один против безжалостного мира. Маме нельзя ничего говорить о бедах и радостях, о победах и поражениях. О невыносимом ужасе. Маму надо беречь. А то она станет кричать, ругаться и больно побьет. А потом, когда я засну на зареванной подушке, растормошит и будет больно тискать и плакать, и кричать, и просить прощения, и это вдвойне невыносимо. Назавтра тот мальчик в песочнице уже ждал, ждал именно меня. Я подошел и молча сел на свое вчерашнее место перед ямкой в песке. Воды ужаса сомкнулись высоко надо мной, снова отсекли от света и жизни. Слезы капали с подбородка.
Вечером за мной в садик нежданно пришел папа! Он вернулся с рыбалки. Мне не выговорить слово «БМРТ» — «большой морозильный траулер». Я не выговариваю букву «р». На траулере папа надолго-надолго уходит в Атлантику. Папа радостный и поддатый. Я не могу объяснить смысл слова «поддатый», но это видно — он такой веселый, шумный и щедрый. А я задавлен ужасом и улыбаюсь через силу, будто лицо замерзло в пурге.
Папа неумело помогает мне одеться, мы уходим из садика. Мы отходим совсем немного и останавливаемся. Папа опускается передо мной на корточки, пристально и озадаченно дышит в лицо крепкими надежными запахами. Не может поймать взгляд, не может: мои глаза видят только ужас, потоп и смерть.
— Да что случилось, сынок?
Слезы прорываются неудержимым потоком. Соленая вода потопа отгораживает меня от суши, швыряет на самое дно.
Папа легко и проворно выдергивает меня на поверхность:
— А ты скажи ему, что твой дом на высоченной горе!
Ошеломленно глотаю воздух.
По дороге домой я говорю-говорю-говорю, сочиняю веселое, мы хохочем. В уме вертится неостановимый волчок. Не забыть, не забыть, не забыть: мой дом на горе!
В кровати долго лежу с распахнутыми во мрак глазами. Из соседней комнаты звякают посудой и бубнят гости, и различается песня: «Не пройдет и полгода, и я появлюсь, чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода». Я снова и снова обдумываю спасительные слова.
«Все так! Вот залив, от него нужно подняться на улицу Сивко. Она выше залива. Потом улица Сафонова — она еще выше. А мой дом на Корабельной — на сопке. Это совсем высоко. Мой дом на горе!»
Наутро жестокий мальчик снова ждал меня в песочнице. Я помчался к нему, торжествующе и нетерпеливо ловя зловещий взгляд. Он забеспокоился, недоуменно привстал навстречу. «Мой дом на горе! Мой дом на высокой горе!» — кричу радостно и победоносно. Его лицо съежилось, и он разревелся злыми слезами. А я освобождено полетел навстречу играм, счастью и солнцу.
Вечером за мной придет папа. Он умнее любого ужаса и зла. Мой дом на высокой горе.
P. S. Вспомнил этот рассказ про детство в связи с законом об оскорблении власти, и вот о чем думаю:
Если бы тогда жестокий мальчик с ревом не сломался, сейчас он мог быть членом партии Единая Россия и видным депутатом Госдумы. А то и членом Совета Федерации, или сидел бы в Администрации президента. Порушил говнюку судьбу на самом взлете, а остальные — похожие на него — состоялись, законы принимают…
