Сравнительный анализ деяний «сталинских палачей» и палачей — наших современников

Достаточно давно слежу за публикациями, раскрывающими ужасающий произвол в системе исполнения наказаний. Поначалу мой разум отказывался верить, что изощренный садизм может быть настолько распространен в современном обществе, среди главных ценностей которого гуманизм и опыт которого — вся трагическая история 20-го столетия. Увы, количество репортажей «с петлей на шее» только возрастает, а от описываемых жертвами и свидетелями исправительно-воспитательных процедур пыток и издевательств волосы встают дыбом. 

Когда в годы перестройки обрушился вал материалов о репрессиях 30–50-х годов, стали говорить о «сталинских палачах». Как будто на Колыме, Соловках или Вятке лично Сталин держал на службе моральных уродов и советовал им глумиться над заключенными. Или этот термин подразумевает, что «вождь народов» несет ответственность за создание карательного механизма, где облеченные полномочиями негодяи могли безнаказанно ими злоупотреблять? Тогда чьими палачами со временем назовут негодяев, что в наши дни в различных уголках архипелага ФСИН возрождают и с творчеством маньяков превосходят традиции ГУЛАГа? 

Приведу примеры «воспитательной работы», характерные для лагерей эпохи тоталитаризма, в сравнении с новейшими «педагогическими» технологиями, применяемыми в СИЗО Омска (Мордовии, Карелии, Владимира). О первых повествует замечательный русский писатель Олег Волков, проведший 28 лет в советских тюрьмах, лагерях и ссылках. О вторых рассказывает журналист «Новой газеты» Елена Масюк, член Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, член ОНК г. Москвы по осуществлению общественного контроля за обеспечением прав человека в местах принудительного содержания. 

«Надо сказать, что этот барин и тут, в унизительной для человека позиции, вынужденный догола раздеться, раздвинуть ягодицы и приподнять мошонку под пристальным взглядом тюремщика, что он и тут, переконфуженный и жалкий, старался держаться с достоинством и даже независимо», — пишет Волков о Якове Ивановиче Бутовиче, тульском помещике и коннозаводчике. 
А вот эпизод, который приводит Масюк из показаний вышедшего нынешней весной на свободу человека: «Я отказался есть этой ложкой. Там на полу лежал раскатанный матрас и подушка обоссанная. Они меня начали макать, втыкать. Сотрудников СИЗО было человек шесть-семь. Они мне ноги растянули на матрасе, со всех сторон держат, стянули с меня штаны, трусы и стали ложкой засовывать мне эту кашу в задний проход. Ложек шесть-семь, наверное, кинули, а потом полтарелки высыпали и просто черенком швабры заталкивали в задний проход».

Волков вспоминает католического священника: «Хождение в уборную „соборне“ оставалось для него пыткой… Он заливался румянцем, стыдясь под чужими взглядами справлять нужду. А много ли находилось народу, достаточно милосердного, чтобы отвести глаза от пана Феликса, наконец решившегося забраться с подобранными полами сутаны на толчок!».

Теперь цитаты двух заключенных из материала Елены Масюк: «Очнулся я в клетке. Снова голый. На голове были наволочки и сверху шапка. Когда я просился в туалет, отвечали: „Ходи под себя“ и „Он в санчасти висел. В этих клетках видно, что сверху постоянно кто-то висит, потому что на железе даже краска отошла. В последний раз Фролов после пыток еще три дня там висел. Они его не кормили. Они когда подвешивают, заправляют штаны в носки. Они же в туалет не выводят, и если в туалет захочешь, чтобы прямо в штаны это все, чтобы ничего на пол не попадало».

Олег Волков свидетельствует: «У нас на глазах людей избивали, перегоняли с места на место, учили строю, обыскивали, пугали нацеленными с вышек винтовками и холостыми выстрелами. Падающих подымали, разбивая сапогами в кровь лицо. Отработанные ловкие удары кулаком сбивали человека с ног, как шахматную фигурку с доски…». 

В наше время говорят так: «На меня набросились три человека, завернули руки, надели на голову мешок и поволокли в кабинет, надели наручники на руки, связали ноги. На голову сверх мешка надели шапку-ушанку и обмотали скотчем и еще скотчем обмотали шею. Затем надели на безымянные пальцы обеих ног провода, облили тело водой и прицепили провод на гениталии и били меня током. Когда я терял сознание, они снова обливали водой и били по скулам». Или так: «Зэки в этой зоне как зомби. В карантине заставляют прыжки делать, как будто бабочек ловишь, ходить как гусеница, иглы под ногти загоняют… Очень страшно, когда на спину ложат, руки-ноги связывают, два-три человека на тебя на живот сядут, голову держат, нос прищепкой закрывают, чтобы нос не дышал, потом с бутылки тебе воду льют в рот. Это до того страшная пытка! Когда они воду льют, то глотка как будто разрывается, до того больно». 

Было и есть место юмору у служителей Государства Российского. Слова О. Волкова: «Охранники развлекались и вне лагеря. Нас большими партиями выводили за зону, чтобы позабавиться зрелищем, как ошалевшая от страха, окриков и избиений толпа мечется и старается вокруг явно нелепого дела». 

Сейчас развлекаются, к примеру, так: «Еще заключенных заставляли здороваться с собаками. Был там сотрудник, так он одевал ошейник на шею человеку и заставлял осужденного на карачках бегать, как собачка, и команды разные давал: фас — кусать осужденных, голос — лаять, бегом…». 

Параллели можно бы проводить и дальше, но соглашусь с Олегом Волковым: «Описывать дальнейшее пусть и возможно, но вряд ли следует: все это слишком страшно, слишком жестоко, подводит к полной утрате веры в добро…»

«Может быть, все они лгут?» — первая и вполне нормальная человеческая реакция на все вышеописанное. Легче поверить в ложь страшных признаний, нежели в воплощение нашего государства как абсолютного зла, представленного уполномоченными чудовищами в погонах, пожалуй, гораздо более опустившимися и кровожадными, чем вверенные им осужденные. Но если таких свидетельств уже многие десятки? Плюс психология. Когда в выдавленных из груди словах, в каждом слове, такие боль и отчаяние, что в их искренности нельзя сомневаться. Мы все так или иначе переживали унизительные моменты, и кто о них лишний раз старается говорить? Душевную травму носят в себе, не открываясь даже самым близким, так как это слишком тяжело, мучительно, стыдно. И если пострадавший отваживается вспоминать, как его тело и душу топтали изверги, то значит, ими была перейдена черта, за которой молчание становится просто невыносимым. 

…«Так вот помни: если с бандитом можно, то и с тобой можно. А с тобой нельзя только потому, что и с бандитом так нельзя. Только потому! Помни! Помни! Пожалуйста, помни это, и тогда ты будешь себя вести как человек. В этом твое единственное спасение» (Юрий Домбровский, русский писатель, проведший 13 лет в советских тюрьмах, лагерях и ссылках).

Оригинал