В конце декабря в Петрозаводске прошли презентация и общественное обсуждение итогов журналистского расследования «Переписать Сандармох. Кто и зачем пытается изменить историю расстрелов и захоронений в Карелии». Мероприятие организовала карельская редакция межрегионального Интернет-журнала «7х7». На презентацию были приглашены «эксперты по истории Сандармоха и военной истории, исследователи политических репрессий, журналисты и все интересующиеся».
У автора этих строк к обсуждению был особый интерес. В первую очередь он связан с тем, что само мероприятие манифестировало проявление того, что в современной литературе признано называть публичной историей. Во-вторых, в настоящее время в поле изучения исторической памяти продуцируется множество исследований, выполненных в направлении научно-популярной истории, но довольно редки случаи проведения именно журналистских расследований.
Здесь начальной точкой рассмотрения стоит признать тезис, в соответствии с которым в современном мире — и Россия, конечно, не исключение — усложняются социальные изменения, внутри профессионального исторического сообщества назревает необходимость содержательного переосмысления той динамики, что обнаруживается на границе исследований коллективной памяти и актуального общественно-гуманитарного знания.
В данном контексте проявляется важность обсуждения того, как «работают» прежние классические теоретические идеи и понятия в изучении коллективной памяти, возможна ли их адаптация и модификация с учетом современных общественно-политических реалий. В определенном смысле это есть проблема социальной верификации тех процессов, которые формируют ткань прошлого и задают отношение к смысловым рамкам коллективной идентичности. Публика стремится сформировать пантеон героев и жертв, ответить на очень важные вопросы о том, какое прошлое надлежит помнить (а какое забыть) и как может происходить это запоминание (и забывание).
Журналистское расследование, проведенное Анной Яровой, поставило в центр внимания ситуацию, разворачивающуюся вокруг версий захоронений в карельском Сандармохе. Как известно, в начале 2017 года с подачи государственных институтов начал ставиться под сомнение сам факт массовых репрессий, жертвы которых были там обнаружены.
«Старая» история, безоговорочно указывающая на массовый террор 1930-х годов, стала позиционироваться как «советская диссидентская идея о том, что есть некая власть, которая давит, навязывает, манипулирует». И дескать совсем не факт, что убитые в Сандармохе не были расстреляны оккупационными финскими войсками в 1941–1944 гг.
Конечно, можно было бы сразу заключить, что именно таким образом потенциал государства используется в интересах откровенно ангажированной политики памяти; а идеализация прошлого со всеми преступлениями и провалами служит идеализации настоящего.
Собственно говоря, вокруг линии обсуждения этого положения и выстраивала свое расследование Яровая. Однако при этом она предпочла поддержать не строго академический регистр говорения, а публично-исторический. Именно поэтому в основу материала положены обширные интервью с финскими исследователями, которые в системе формально логических умозаключений декларируют отсутствие массовых расстрелов советских военнослужащих в Сандармохе.
Казалось, было бы верно отойти в сторону и предоставить возможность российским и финляндским историкам-профессионалам провести совместные исследования. Но Яровая формулирует главную тему обсуждения следующим образом. «Почему новые версии о захоронениях в Сандармохе возникли только сейчас, через 20 лет после открытия мемориала, связано ли это с политическими трендами или только с научным интересом?»
Строго говоря, научный интерес вполне может быть предопределен общественно-политическими настроениями. Историческую науку не стоит выводить вне контекста запросов, которые формулируются и актуализируются в обществе. Ведь здесь важно привлекая прошлое для подкрепления своих ценностных конструкций не начать дискуссии в технике коллажа, когда участники обсуждения спешат заполнить контуры «удобной» в функциональном отношении схемы путем механического соединения элементов разных представлений об истории. При этом мало кто заботится о «правдоподобности» аргументов, ведь вырванным из контекста символам прошлого приписываются радикально новые смыслы. Для одних это — расчеловеченные финские оккупанты, для других — НКВД-шные палачи, потомки и наследники которых почему-то автоматически записываются в ряды тех, кто оправдывает неправосудные приговоры, пытки и казни тысяч ни в чем не повинных наших сограждан.
Коллажная технология позволяет обозначить контуры собственных представлений о «своих» и «чужих», но, однако, не может обеспечить формирование представлений о коллективном прошлом, настоящем и будущем, ибо исходно на это не нацелена.
Именно в отношении использования приемов говорения о прошлом и пролегала демаркационная линия участников презентации, которые в какой-то момент сформулировали: «Отступать нам нельзя». Для многих присутствующих, обеспокоенных общепринимаемостью представлений о сандармохском прошлом, устойчивость «старой» истории выступает безоговорочной ценностью, а любые попытки «дополнительных исследований» воспринимаются исключительно в логике легитимации нынешнего политического курса.
Конечно, не стоит в происходящем искать желание отразить актуальный спектр общественных настроений. Это преломление действительно сложной дискуссии о «социальном склеивании» через прошлое, через время, вызывающее горечь и стыд у сограждан. Это обострение сложносочиненной памяти, о которой можно говорить языком сомнительного качества максим про историю, которая обязательно повторяется, а можно через освоение уроков трагической национальной истории, нацеленных на то, чтобы она не повторилась. Жертвы невозможны без палачей, последние не могут существовать вне системы, которая им потворствует. Отказ от разговора о том, как это работало и работает, оказывается не только неправильным, но и производящим впечатление ностальгии по старым временам, исключающим продолжение научного поиска и «переписывание Сандармоха».
