Трудно быть Обломовым. Сердечная быль

То, что случилось со мной ровно год назад, когда до шестидесятилетия оставалось два месяца, было для меня впервые и вновь. Впервые везла меня с ревущей сиреной скорая помощь. Впервые я оказался на операционном столе, а затем в реанимации. Вообще впервые попал в больницу в качестве пациента, а не журналиста или посетителя. В общем, в первый раз в жизни случился со мной обширный инфаркт миокарда.

Если бы я был верующим, ну, скажем, католиком, то решил бы, что это расплата за смертный грех гордыню. В возрасте, когда пора подумать о душе, я стал больше думать о теле и возомнил себя спортсменом. В стародавние времена я был чемпионом Сыктывкара по плаванию среди юношей, а теперь решил стать чемпионом того же города среди дряхлых стариков.

На городской фестиваль плавания среди ветеранов я пришёл с твёрдым намерением занять первое место, но узнал, что таких умников в категорию «старше 55 лет» записалось аж пять человек. Причём трое были моложе меня. И понял: борьба за золотую медаль предстоит не на жизнь, а на смерть. Кто знает, может среди моих соперников есть мастера спорта и экс-чемпионы мира или, на худой конец, Республики Коми?

И меня охватил мандраж, подобный тому, что случался со мной на соревнованиях 45 лет назад, когда волноваться мне ещё было не вредно.

Наш заплыв оказался первым. На старт вызывали поимённо, но, к своему изумлению, из всей пятёрки вышел я один. Куда подевались основные – до сих пор понятия не имею. Но явление единственного старичка на старте вызвало бурные одобрительные аплодисменты. И я решил публику не разочаровывать.

50-метровую дистанцию я преодолел на максимально возможной скорости, но результат в секундах так и не услышал. В груди что-то сильно защемило. Я не без труда выполз и сел отдохнуть в надежде, что боль утихнет.

Увы, она не утихла. Я дождался получения заветной золотой медали, постоял минуту в одиночестве на пьедестале почёта и поплёлся домой.

Я не мог понять, что со мной происходит, только когда я поднялся к себе на третий этаж, началась сильная одышка. И жена, даже не спросив у меня о результатах соревнования, немедленно вызвала скорую помощь.

Люди в малиновых куртках прибыли довольно быстро и действовали уверенно и слаженно: уложили меня на диван, сняли электрокардиограмму и тут же отправили мою жену срочно искать мужика.

– Доктор, вы что – меня уже списали, жена пусть ищет нового мужа? – нелепо пошутил я вместо того, чтобы задать вопрос: «А зачем нужен мужик?»

– Нет, но без ещё одного мужика мы не сможем вас донести до машины, – спокойно и серьёзно ответил врач.

– Да не надо никакого мужика, я сам дойду. Я от бассейна до дома дошёл, а уж вниз спуститься…

– Лежите и не двигайтесь, – не дал мне договорить человек в малиновой куртке.

Спустя полчаса я лежал на операционном столе кардиоцентра и ловил кайф. Кайф был вызван уколом морфия, который сделали медики скорой помощи, дабы заглушить боль в груди. Так что ещё одно ощущение было для меня «впервые и вновь» – эйфория от действия наркотика.

В это время хирург и медсестра возились почему-то не с сердцем, а с правой рукой, постоянно глядя на подвешенный монитор. Позже я узнал, что мне через артерию в руке каким-то образом поставили стент – такую микроскопическую пружинку, которая, достигнув места тромба, расширяет артерию и тем самым обеспечивают нормальную циркуляцию крови и работу сердца.

Но самое страшное ждало меня впереди – в реанимации.

В реанимационном отделении я умирал. Умирал от тоски. Я лежал на кровати, укрытый лёгким одеялом и чувствовал себя никем. Ну, то есть полным нулём. У меня не было ничего – ни документов, ни вещей, ни даже одежды – её ещё в приёмном покое отдали жене. У меня было только тело, но и им я не мог распоряжаться. Телом занимались доктора.

А мне почему-то нестерпимо хотелось вернуться в бассейн и вновь проплыть ту самую дистанцию и даже больше. Или отправиться на Стефановскую площадь, чтобы принять участие в каком-нибудь кроссе наций. Когда ко мне подошёл дежурный врач, я взмолился:

– Доктор, отпустите меня домой! Я совершенно здоров. Я – симулянт, никакого инфаркта у меня не было.

– Так говорят все больные, когда им становится легче, – равнодушно ответил врач. – Лежите спокойно, миокард должен отдыхать.

Какой ещё миокард? Почему он должен отдыхать, когда так хочется бегать и плавать? Оказалось, что во время инфаркта происходит выброс адреналина, поэтому несчастных сердечников тянет на подвиги.

Чтобы хоть как-то развлечься, я стал оглядывать пространство и нашёл только один стоящий объект – симпатичную рыжеволосую медсестру. Я смотрел на неё и думал: «Ну, вот почему голый я, а не она? Конечно, между нами ничего бы не было (хотя секс в реанимации – это было бы круто!), но хоть не так скучно было бы лежать».

Когда она подошла поправить мне подушку, я игриво, как при лёгком флирте, предложил:

– А давайте анекдоты друг другу рассказывать.

– Вы что – хотите, чтобы я вам рассказывала анекдоты?

– Ну почему же вы? Давайте я буду рассказывать.

Но и этого удовольствия она меня лишила, вернувшись на своё место за столом. Более того, оказалось, что и кормить меня никто не собирается, поскольку опять же злосчастный миокард должен отдыхать. Пришлось взбунтоваться, напомнить, что я с утра ничего не ел, а уже успел принять участие в соревнованиях, пережить инфаркт и операцию, а потому имею право подкрепиться. В конце концов мне принесли тарелку с тушёной капустой и стакан жидкого компота без фруктов и ягод.

Через пару дней, пролежав после реанимации в палате интенсивной терапии, я попал в общее отделение. И вот тут наступили три недели «обломовщины».

Надо сказать, что во мне постоянно борются два героя бессмертного романа Гончарова – деятельный Штольц и любитель валяться на диване Обломов. Как правило, побеждает Штольц. Я всё время что-то делаю, хожу на разного рода мероприятия, что-то пишу, участвую в каких-то общественных делах, до изнеможения плаваю в бассейне. Но при этом всё время думаю о том, что как было бы хорошо вместо всего этого валяться на диване.

Осуществить мечту мешает совесть. Меня с детства приучили к тому, что лениться нельзя, надо заниматься общественно-полезными делами, а также физкультурой и спортом. Вот я этим всю жизнь и занимаюсь.

А тут представилась возможность осуществить мечту так, чтобы совесть не страдала. Я теперь лежал – правда, не на диване, а на кровати, – вынужденно. Мои близкие и друзья снабдили всем необходимым, чтобы обломовские дни были не скучными – книгами, видеоплеером и даже нетбуком, подключённым к Интернету.

Заодно я выяснил, что же случилось со мной такого, что привело в кардиоцентр. Оказывается, обширным инфарктом миокарда я расплачивался за совсем другой смертный грех – чревоугодие.

В невесёлые девяностые, активно занимаясь общественно-политической деятельностью, я попадал на разного рода собрания, семинары, съезды, пленумы. И очень часто все эти мероприятия заканчивались банкетом. В начале нулевых меня на полтора года занесло на работу мэрию. Здесь банкеты были столь же обыденным явлением, как и планёрки. В результате я неуклонно набирал вес.

И вот когда к 55 годам я достиг веса в 95 килограмм, артериальное давление в среднем держалось на отметках 160 на 90, иногда добираясь  до 220 на 110. Я понял, что так жить нельзя, поскольку жизнь может закончится гораздо раньше, чем мне бы хотелось. Хотя, по правде говоря, мне бы хотелось, чтобы она вообще не заканчивалась.

Тогда я стал срочно худеть: сам себе придумал диету, после сорокалетнего перерыва занялся плаванием и за несколько месяцев сбросил 20 килограмм, почувствовав себя молодым и здоровым. Давление нормализовалось. Начались лучшие годы моей жизни.

Профессия журналиста позволяет работать на несколько фронтов, причём писать заметки и большие статьи не выходя из дома. Учитывая пенсию, делать это можно, не особенно напрягаясь. Не надо по утрам вставать и бежать на работу, нет у меня ни начальников, ни подчинённых. Кроме того, уже розданы долги – дети выросли, а последнее, что я мог сделать для своих родителей, это поставить им памятники на городском кладбище.

Итак, я жил и наслаждался жизнью. Работал от души, плавал в бассейне, а летом гонял на велосипеде. По предложению Леонида Зильберга, мы с ним расширили велосипедное пространство до уровня всей Европы: объехали вулкан Этна в Сицилии, затем прокатились по Швейцарии от Цюриха до Женевы и собирались на следующий год проехать от Лондона до Парижа.

Вкушать далее все эти прелести жизни помешал мой прежний грех, искупить который оказалось не так-то просто. Про его материальное воплощение мне поведала мой лечащий врач:

– Пока вы там с приятелем по Европам катались, один ваш сосуд был забит на 98 процентов.

Иначе говоря, я жил под дамокловым мечом. Обильное чревоугодие породило в одном из сосудов холестериновую бляшку, готовую при первой же возможности сорваться и закупорить артерию, питающую сердечную мышцу, называемую миокардом. Во время соревнования в бассейне от волнения у меня подскочило давление, пока я плыл, участился пульс, и случилось то, что случилось. К счастью, мне вовремя сделали операцию стентирования…

Нечто подобное несколько лет назад произошло с моим близким другом Леонидом Чисталёвым. Это был Штольц в квадрате. Вечно спешил, забегал в гости на полчаса и куда-то уносился, занимался медициной, психиатрией, преподаванием, бизнесом. Богател и разорялся, женился и разводился, занимался увековечиванием памяти своего отца и ссорился с матерью. И однажды какая-то малюсенькая холестериновая бляшка навсегда остановила этот вечный двигатель.  В вагоне московского метро возле станции «Савёловская» он внезапно схватился за сердце и упал, а через три дня его уже отпевали в крохотном помещении клиники Склифосовского.

Я же отделался значительно более мягким наказанием – 24 днями лишения свободы в кардиоцентре.

Впрочем, какое это наказание! Это жизнь при полном отсутствии забот. Даже о собственном пропитании не надо думать, еду приносят прямо к палате. Устройство кровати позволяет пользоваться такими благами цивилизации, как Интернет и видеоплеер, не отрывая своей задницы и даже спины. Но мне почему-то очень хотелось на волю. Настолько, что я стал считать дни до предполагаемой выписки.

И тут мне вспомнилась служба в армии, когда я также считал дни до вожделенного дембеля. Тогда я решил ввести в своей палате «дедовщину».

Суть моей больничной «дедовщины» сводилась к следующему. Реанимация – это «курс молодого бойца». Тот, кто лежит в больнице первую неделю отпущенного срока, когда ему запрещено вставать, «салага». Во вторую неделю пациентам разрешается перемещаться по палате, и они переходят в разряд «черпаков». Ну а вступившие в третью неделю – «старики». Им можно свободно гулять по больнице. Наконец те, кто прошёл беговую дорожку (на ней проверяют, как реагирует сердце на умеренные нагрузки), уже «дембеля». Их готовят к выписке.

 Моя «дедовщина» в корне отличалась от армейской, где «салаги» делают работу за «стариков». В больнице должно быть всё наоборот. У «салаг» – лежачий режим, поэтому что-то делать по палате должны «старики». Правда, делать ничего особенного не надо, разве что принести кипячёную воду в графине. Да и это, по идее, должностная обязанность медсестры, но мы, пациенты, умудрялись обзавестись водой до того, как это сделает она. Всё-таки – какое ни на есть, а развлечение в унылых однообразных буднях.

К счастью, больница – это не армия, а то я бы обязательно схлопотал если не «губу», то пару нарядов вне очереди. Например, за то, что будучи «салагой», провожал навещавших меня жену, детей и внуков до лифта. Или (страшной преступление!) в палате интенсивной терапии имел наглость самостоятельно сходить в туалет. А так я отделался замечаниями и покачиванием головой лечащих врачей.

Но всё когда-нибудь кончается, и срок моей неволи успешно завершился. Беговую дорожку моё сердце выдержало с блеском, и на следующий день я получил долгожданную свободу. И тут же окунулся в привычную суету. Первым делом отправился на «место преступления» – в бассейн и проплыл полтора километра, хотя врачи рекомендовали не больше одного.

Затем пошли обычные мероприятия, привычная писанина, семейные хлопоты. Я снова стал Штольцем. И теперь, спустя год, с особой теплотой вспоминаю те беззаботные 24 дня, что провёл в кардиоцентре. Мне снова хочется стать Обломовым.

Между тем именно Обломов, а не Штольц в романе Гончарова умирает от инсульта.