История нулевая -Начало

Для сравнения: в России XVIII века горожане составляли не 40 и не 20, а всего 3 % населения.

Где живут «нахлебники» — все эти художники, ремесленники, ученые, которые могут позволить себе не работать в поле, а покупать продукцию у крестьян? В городах, естественно.

Город — производитель цивилизации. В то время как село — производитель еды.

На западе Европы города становились центрами ремесел, культуры, науки, торговли. В России же городское население росло медленнее, а сами города имели не столько торговое, сколько военное значение. Крепость или острог на рубеже державы для защиты от кочевников — вот зачем строился город в России. Для военного гарнизона и проживания чиновничества, собирающего налоги, а не для торговли и уж тем более науки.

Короче говоря, развитие городов в России, во-первых, отставало от их развития в Европе, а во-вторых, носило искаженный характер. Страна попала в своего рода замкнутый круг — низкие урожаи делали предложение прибавочного продукта слишком малым, а небольшое количество «нахлебников», потребляющих этот продукт, в свою очередь, представляло собой слишком узкий рынок, чтобы стимулировать огромную массу крестьян применять новейшие агротехнологии. А если крестьянин не имеет денег (деньги можно получить только в городе, обменивая на них свою продукцию), значит, он не стимулирует развитие городских ремесел: ремесленникам некому продавать свой товар — нет рынка! В результате крестьянин вынужден вести натуральное хозяйство, тратя время не на свое основное дело — производство продуктов питания, а производя для себя одежду, обувь, предметы быта и труда. Таким образом, нищета потребителя оборачивалась нищетой производителя.

В средневековой Европе рост городов самым естественным образом стимулировал повышение урожайности (заставлял крестьян применять новые агротехнологии), а рост урожайности, в свою очередь, давал дополнительный продукт, с помощью которого могло прокормиться больше «нахлебников», что еще сильнее стимулировало рост городов, то есть развитие рынка и науки. Образовалась положительная обратная связь, вызвавшая взрывной рост городов в Европе. То есть взрывной рост цивилизации. Города изобретали новенькое и закидывали изобретения в село, которое на них поднимало урожайность. Чем больше было изобретений, тем быстрее росла урожайность. Чем быстрее росла урожайность, тем больше было горожан и, соответственно, изобретений.

«И российский помещик, и российский крестьянин смотрели на землю как на источник скудного пропитания, а не обогащения, — пишет Ричард Пайпс. — Да и в самом деле, ни одно из крупных состояний России не вышло из земледелия… В России вся идея была в том, чтобы выжать из земли как можно больше, вложив в нее как можно меньше времени, труда и средств… Общеизвестная «безродность» русских, отсутствие у них корней, их «бродяжьи» наклонности, столь часто отмечаемые западными путешественниками… в основном проистекают из скверного состояния русского земледелия, то есть неспособности главного источника национального богатства — земли — обеспечить приличное существование».

Землю русский крестьянин ненавидел. Главной его мечтой было сорваться и уйти. Но куда? Городская площадка узка, а сорваться мешало крепостное право. Так и жили — без перспектив, скрипя зубами, в тоске, нищете и беспросветности.

Любопытно, что эта неукорененность, эта готовность сорваться с места и уйти в сторону сказочного штампа — «за тридевять земель», где «кисельные берега и молочные реки», — сохранялись в русском характере аж до самого излета крестьянской эпохи — до середины XX века. В сплошь обмундированном, насквозь милитаризованном Советском Союзе сталинской поры один из советских писателей с гордостью отмечает родовую черту советско-русских: «У нас умеют садиться на поезда и уезжать за тысячу верст, не заглянув домой».

Европа — дом. Россия — пространство.

В Европе отказались от сохи, заменив ее плугом, еще в Средние века, а русский крестьянин до середины позапрошлого века пахал сохой. Почему? Ведь плуг дает лучшее качество обработки земли и, соответственно, лучший урожай? А потому что плуг требует большей тягловой силы и большего времени обработки. А у русского крестьянина нет ни того, ни другого. У него и вегетативный период короче, а потому надо успеть вспахать хоть как-нибудь; и скот полудохлый, потому что полгода стоит в зимнем стойле, к весне питаясь уже соломой с крыши… Все попытки помещиков завезти в Россию породистый европейский скот заканчивались одинаково — породистые голландские буренки быстро вырождались в тутошних условиях. Ну и какое мироощущение может быть при таком раскладе? И какая власть?

Интересно проследить за тем, как эволюционировала эта самая власть, как она развивалась от самых ее «одноклеточных» форм. Причем проследить, попутно разрушая мифы, по сию пору сидящие в русских головах.

Характерная особенность исторического процесса в России заключается в том, что, в отличие от Запада, где власть, идеология и собственность оказались разделенными, у нас они срослись в единый уродливый нарост. Благоприятные для земледелия условия Западной Европы быстро размножили население, которое вступило между собой в конкурентную борьбу на ограниченной площадке. Конкуренция социальных образований в виде герцогств, княжеств, феодов, королевств и прочей евромелочи сыграла самую благоприятную профессорскую роль. А неплохие урожаи позволяли прокормить и ученых, и скульпторов, и воинство, и правителей, и торговцев. Тесные торговые связи породили многочисленный класс людей, ни к жрецам, ни к воинам, ни к правителям, ни к крестьянам не относящийся, — людей, разбогатевших на торговле. Они — не власть, не потомственная аристократия. Но они имеют силу. Силу денег! А сила денег требует и политической силы, политического влияния. Усложняющееся общество порождает все более сложные механизмы взаимодействия — в виде юридического права. Деньги офаничивают власть силы… Наконец, появляется класс людей, не имеющих ни земли, ни товаров, но живущих исключительно головой, — адвокаты, журналисты, писатели, инженеры… Им тоже нужно представительство во власти, чтобы защищать свои экономические интересы! Так западный мир через буржуазные революции постепенно вкатывался в современность.

Таким образом, власть и собственность в Европе были разделены, конкуренция обеспечивалась, а вот миропонимание, напротив, было общим, поскольку общей была идеология — христианство. И при этом идеология была независимой от национального правителя; Идеологический глава сидел в Ватикане и никакой властью, кроме моральной, не обладал. Зато мог отлучить от церкви особо зарвавшегося барона. Это создавало некое общее смысловое пространство, которое и послужило зачатком грядущего объединения Европы.

А что же в России?

У нас все было не так. В России торговцев — кот наплакал: в условиях малого прибавочного продукта нечего и некому продавать. Зато пространства — до хрена! Крестьяне — потомки славян-переселенцев — ведут свою неспешную жизнь в глухой деревне, а где-то там, далеко, в укрепленных острогах и кремлях живут грабители, которые приезжают за данью. Но можно не платить. Можно сняться и уйти. Воля! Леса бесконечны. Тем более что поначалу славянские колонисты, которых еще и русскими назвать было нельзя, вели примитивное подсечноогневое земледелие. Вы, конечно, помните, что это такое. Расчищается от леса пространство, из бревен делаются избы, а кустарник, пеньки и прочий валежник поджигаются. Затем на этом черном, выгоревшем пространстве сеют. Никакой особой обработки земля не требует: не знавшая зерна и насыщенная золой, она дает достаточный для прокорма урожай. Подпитаться можно грибами и ягодами, рыбой и диким медом. Правда, из-за бедности почв надолго этой земли не хватает — через несколько лет урожаи резко падают, и нужно сниматься с места и уходить на новое. Не проблема — тайга бесконечна! Так и расползалась будущая Россия на север и на восток. Нужда гнала.

Однако если с краю ойкумены можно было уходить все дальше в леса, к Тихому океану, то что было делать тем, кто «в серединке»? Там уже начинало окукливаться государство. Там уже приходилось окончательно оседать и менять технологии эксплуатации природы на более щадящие — переходить на трехполье. А что такое оседлость? Это уязвимость. Тебе уже некуда бежать от грабежа, от дани, от налогов. А с грабежа начинается государство. Бандитское «крышевание» — иллюстрация государства в миниатюре. Бандит отнимает у тебя часть тобой заработанного, а взамен берет на себя обязательства по защите от других бандитов.

Откуда же взялись на Руси бандиты, положившие начало государству? Они были пришлыми. В океан бесструктурного и первобытного крестьянства вторглись скандинавские дружины и начали его постепенно покорять, сами того не особо желая. Мы все в школе проходили «Слово о полку Игореве», у нас в памяти остались полузабытые древнерусские князья — Олег, Игорь, княгиня Ольга какая-то… Мы уже не помним, чем они знамениты и что делали, зато твердо знаем, что они занимались междоусобицей и были вполне русскими. Это верно лишь отчасти. Они не были русскими в том смысле слова, который мы в него вкладываем сегодня. Они были шведами. Да-да, первые русские — это шведы. А мы — те, кого в современном мире называют русскими, — потомки покоренной шведами туземной народности. При этом в силу бедности земли и, соответственно, народа, ее населявшего, норманнские захватчики первое время даже не испытывали особого желания покорять здешние места. Они пришли сюда с другой целью…

Дело в том, что ухудшение климата, начавшееся в VIII веке, повыдавило со Скандинавского полуострова, как пасту из тюбика, местное население, обильно расплодившееся в теплую эпоху конца VII — начала VIII века. Викинги добрались аж до Гренландии и Америки в поисках новой жизни, а уж Европу буквально затерроризировали. Они осаждали Рим, высаживались на юге Франции и на Балеарах, брали Лиссабон и Севилью. Викинги доходили до Константинополя и Арабского халифата. Пришли они и на Русскую равнину.

Варяги были народом разбойным и судоходным, а потому сначала обосновались по озерным северам — в первую очередь на Ладоге, а потом начали перемещаться на своих драккарах по рекам на юг. Они освоили водные артерии и начали торговлю с осколком Римской империи — Византией. Варяжские купцы вели эту торговлю, опираясь на ряд крепостей, сооруженных по рекам. Вот такая была точечная колонизация: острог, где сидел иностранный оккупант скандинавского происхождения, то есть, по сути, командир гарнизона, а вокруг — океан леса с проплешинами, на которых копошились какие-то невзрачные славянские варвары. Варягов не интересовала скудная местная земля, едва дававшая прокорм аборигенам, они ограничились сбором дани с ближайшего населения — для содержания гарнизона крепости. Это были две совершенно разные культуры, что видно по характеру захоронений: варяжские сильно отличаются от славянских того же периода.

Одним из городов, основанных северными разбойниками, был Киев. Иными словами «отец городов русских» был на самом деле городом шведским. А человек, известный нам как князь Олег, который стянул в одно плечо торговый перегон Новгород — Киев, на самом деле носил скандинавское имя Хельг. Много позже, когда завоеватели постепенно «ославянились», в летописях скандинавские имена были заменены славянскими. Именно поэтому Хельг стал Олегом, Хельга — Ольгой, Ингвар — Игорем, а Вальдмар — Владимиром. Было это сделано из идеологических соображений или имена изменились сами, ославянившись по созвучию, сейчас сказать сложно. Но тот факт, что колыбель русской цивилизации принадлежит вовсе не русским, российских патриотов и прочих славянофилов всегда очень напрягал. Это вылилось в длительные и нервные дискуссии «норманистов» с «антинорманистами»: последние силились доказать, будто взлету русской цивилизации русские вовсе не обязаны западным пришельцам. Однако знаменитый историк Георгий Вернадский (сын всем известного академика Вернадского, введшего понятие ноосферы) уверен: «Не может быть сомнения, что в девятом и десятом веках под именем «русские» (русь, рось) чаще всего подразумевались скандинавы». В подтверждение он приводит несколько любопытных фактов.

В 839 году к императору Людовику в составе византийской делегации прибыло несколько «русских», как их называли византийцы. Однако сами эти «русские» упорно называли себя шведами.

В византийском договоре 911 года, который империя заключила с «русскими» (в лице князя Олега), перечислялись имена «русских» послов — все сплошь скандинавские.

В 945 году византийский император Константин Багрянородный написал книгу «Управление империей», в которой названия днепровских порогов южнее Киева даны на славянском и «русском» языках. Так вот, как отмечает Вернадский, «большинство «русских» названий обнаруживают скандинавское происхождение. Следовательно, неоспоримым является то, что в девятом и десятом веках название «русь» употреблялось по отношению к скандинавам. А если так, то вся полемика между норманистами и антинорманистами основана на недоразумении со стороны части последних, и все их усилия в лучшем случае можно назвать донкихотством».

Иными словами, имя этой земле и проживающему на ней народу было дано «оккупантами». Точно так же, как завоеватели франки, вторгнувшиеся в Галлию, дали ей новое название — Франкия, или Франция. Варяги не только основали главные русские города, но и были вместе со своими дружинами совершенно отдельным социальным слоем, или, как называет этот слой Пайпс, «обособленной кастой», которая просто собирала дань с туземного населения.

С тех пор вся история России похожа на матрешку: это история «вложенных» народов, или «народа в народе», — серой крестьянской массы и узкой пленки правящей элиты, которая и говорила на другом языке, отличном от языка массы, — сначала на шведском, потом на французском. Они существовали, практически не пересекаясь. Вернее, пересекались не больше, чем человек и обслуживающие его микроорганизмы в желудочно-кишечном тракте. У меня и моих микробов нет общего смыслового пространства. Я хочу, чтобы мои микробы, которые питают меня, перерабатывая куски пищи в усваиваемые молекулярные соединения, жили хорошо. Но лишь потому, что они — мои рабы и кормильцы. Иногда я не прочь приглушить их водкой — в порядке развлечения.

Итак, норманнские завоеватели, выдавленные климатической невезухой с родного полуострова, понастроили городов-укреплений на водных артериях и занялись торговлей, ибо земля сия была скудна и использовалась в основном как транзитное пространство. Через какое-то время, однако, торговая лафа начала заканчиваться. Расплодившиеся по югам кочевники стали мешать торговле, а европейские христиане постепенно начали теснить арабов, освобождая от них Средиземное море. А поскольку морская перевозка со времен Адама дешевле сухопутной, центр тяжести постепенно вновь сместился туда. И норманнским оккупантам пришлось переходить на подножный корм, все больше обращая внимание на ту скудную землю, где стояли их города и которой раньше они мало интересовались. Вот тогда-то и началось постепенное ославянивание варягов, которые начали растворяться в местном этническом океане и дали ему свое имя — «русские».

Способ управления территорией, сложившийся при этом, историки называют вотчинным или деспотическим. Это означает, что и территория, и люди на ней воспринимаются князем как неотчуждаемая личная собственность, доставшаяся от отца. Такой способ управления начался с норманнских дружин и их «блок-постов» на торговых путях. Начался как военно-оккупационный, да таким и остался на протяжении веков, несмотря на этническое растворение оккупантов. Слившись с местным населением этнически, власть не слилась с ним граждански.

Как отмечает уже упомянутый исследователь, в России «государство не выросло из общества… Оно росло рядом с обществом и постепенно заглатывало его по кусочку». Он имел в виду, что безграничная власть норманнского «пахана» распространялась только на захваченную им территорию и его рабов. А вокруг был безграничный лес с вольным населением, платящим дань или не платящим ее вовсе. То есть сначала природа была покорена земледельцами, не объединенными в государство, а живущими родами, племенами и семьями. А затем состоялось вторичное покорение этой «оживленной» природы чужеродной властью. И те привычки, которые князья-паханы выработали, безраздельно управляя своими поместьями, уделами, вотчинами и рабами, они переносили на покоряемую дикую вольницу. А прибавочный продукт, производимый землей, был слишком скуден, чтобы заявить о себе политически, как это случилось в Европе, где крестьянство разживалось городскими деньгами, и множились на деревенских харчах самостоятельные городские граждане вольных профессий…

Российский самодержец искренне считал, что страна принадлежит ему на правах собственности — вместе с населением. И даже богатый вельможа называл себя при обращении к государю «царским холопом» — точно так же, как, обращаясь к богу, называл себя «рабом божиим», искренне полагая бога своим всевластным господином, а себя — его вещью.

(Строго говоря, политические процессы, аналогичные западноевропейским, шли и в России, но, в силу климата, более «замороженно». В результате этого Россия всегда отставала от Европы на шаг-другой, и об этом мы еще поговорим. А пока, забегая вперед, скажу лишь, что последним рецидивом «русской болезни» по имени деспотизм был сталинизм, проявившийся в острой тиранической форме. Все снова было сосредоточено в одних руках — власть, закон, имущество, идеология.)

Очередной гирькой на ту же рабскую чашу легло и татаро-монгольское нашествие, включившее в среде русских властителей отбор «на худших» — на самых подлых, самых жестоких по отношению к собственному населению, самых беспринципных.

Татаро-монголы действовали на Русской равнине так же и по тем же причинам, что и прежние завоеватели — викинги. Если плодородный Китай, например, был ими оккупирован, поделен и заселен, то скудные русские почвы и русские леса в этом смысле никакого интереса для степняков не представляли. И потому монголы ограничивались здесь «командировками» с перманентным сбором дани. Даже крупных гарнизонов в русских городах они не держали, доверяя проводить оккупационную политику по отношению к своему народу самим русским: дань они поручили собирать тем, где лучше знал сии бедные пределы и потому мог выжать с населения максимум, — местным князьям. При этом ярлык на княжение получал тот, кто больше обещал ограбить своих соотечественников, а недовольным, не стесняясь, грозил татарской плеткой. И не раз бывало, что приходили на Русь татары, ведомые русским князем, — усмирять русских сепаратистов.

Наиболее ярким примером такого отбора на худших стал князь Александр Невский — еще один миф отечественной истории, раздутый церковью, патриотической историографией и лично товарищем Сталиным.

 

Глава 2

Настоящий татарин

Церковь назначила этого предателя и палача святым; Сталин велел снять про Невского кино и нашлепал орденов его имени. Гвоздь мифа был так плотно вбит в народную голову, что и по сию пору имя Александра Невского развевается, как знамя русского патриотизма. Многие Невского ценят не меньше, чем Сталина, и в 2008 на телеканале «Россия» его даже назвали символом нации. Весьма символичный символ! Любит русский человек ярмо и того, кто это ярмо ему надевает, благоговейно называет «Хозяин». Так и говорят: «Хозяина нам нужно… Хозяина не хватает…» Напомню, что тогда, в 2008 году, Сталин едва не выиграл титул «Имя России» у Невского. Два Хозяина…

Однако более объективные и менее ангажированные патриотической тусовкой ученые (и западные, и российские), считают Невского предателем своего народа. Историк Алексей Волович отмечает: «Практически вся европейская историческая мысль сводится к тому, что «именно коллаборационизм Александра по отношению к татаро-монголам, предательство им братьев Андрея и Ярослава в 1252 году стало причиной установления на Руси ига Золотой Орды». Мало кто может отрицать, что именно Александр Невский способствовал 240-летнему рабству великороссов. Именно он повелел народу покориться Золотой Орде без борьбы».

Аналогичного мнения придерживается и английский историк Джон Феннел, подробно аргументируя его в своей книге «Кризис средневековой Руси: 1200–1304». О том же пишут историки Данилевский, Белинский, Афанасьев… Любопытно, что даже в советской историографии Александр Невский считался предателем до 40-х годов XX века. Но потом товарищ Сталин решил иначе: ему нужен был хоть какой-нибудь русский полководец, разбивший немцев, и на эту историческую должность был назначен Александр Невский. Так предатель отечества стал спасителем отечества. Для сталинской эпохи такие пируэты, такие превращения черного в белое — не редкость.

А ведь изображаемый отечественной мифологией как защитник Руси, Невский фактически был не просто предателем и капитулянтом, не просто «власовцем» той эпохи, а еще и изувером, не единожды заливавшим русские города кровью соотечественников, осмелившихся поднять голову против татарского ига. Пообещавший ободрать Русь как липку и заслуживший тем самым у Батыя одобрение и ярлык на великое княжение, князь Александр с восторгом принялся за дело. И начал свою деятельность с предательства родного брата. Это у них в роду, видимо…

Дело в том, что Александр был сыном князя Ярослава Всеволодовича, который княжил в суздальской земле. Когда Батый пришел на Русь, папа Александра сопротивления захватчикам не оказал, а с готовностью сдался и начал с оккупантами активно сотрудничать, выполняя полицейские функции и собирая дань для татар с русских земель.

В знак того, что он будет честно выполнять свою работу и никогда не изменит любимому Батыю, Ярослав Всеволодович даже отправил своего родного сына Александра, который в будущем получит кличку «Невский», аманатом (заложником) в Батыев стан. Так что воспитывался Александр не в русском, а в татарском духе, проведя в Орде часть детства и всю юность. Если обратиться не к канонизированной церковью и подправленной советскими историками биографии Невского, то окажется, что Александр попал в Орду совсем мальчишкой и прожил там, воспитываясь в семье Батыя, одиннадцать или тринадцать лет. Мало кто знает, но Александр так проникся татарщиной, что стал даже приемным сыном Батыя и названным братом батыева сына Сартака.

Для того чтобы подогнать биографию Невского под Невскую битву, официальные биографы состарили князя на десяток лет, записав годом его рождения 1220-й. Однако исторический анализ показывает, что в реальности сын Ярослава Всеволодовича Александр родился в 1230 году (плюс-минус год) и, соответственно, ни в какой Невской битве участвовать не мог просто по малолетству. А уже в 1238 году он отправился жить в Орду. И просидел там аж до 1249 (по другим данным — до 1252) года, о чем сохранились исторические свидетельства очевидцев.

Если бы, как того хотелось официально-церковной историографии, Александр действительно родился в 1220 году и уехал в Орду восемнадцатилетним юношей, он никак не мог бы стать названым братом Сартака. Дело в том, что монгольский обряд братания с надрезанием рук, смешиванием крови с кумысом и питьем этого розового пойла в знак вечного братства проводился только в детском или подростковом возрасте. А с шестнадцати лет человек там уже считался взрослым мужчиной.

Кроме того, сын Батыя Сартак должен был быть примерно одного возраста с побратимом. Когда же родился Сартак? Точно это неизвестно, в энциклопедиях указана только дата его смерти, но попробовать вычислить можно, что и сделал историк Владимир Белинский путем нехитрых рассуждений. Отец Сартака Батый появился на свет в 1208 году, значит, его старший сын мог родиться лет через двадцать, то есть в 1229–1231 годах. Все сходится…

Иными словами, в Невской битве, которая состоялась в 1240 году, Александр Невский не мог принимать участие по двум причинам: во-первых, ему тогда было всего 10 лет, а во-вторых, он в это время пил розовый кумыс с Сартаком. По тем же причинам не участвовал он и в битве на Чудском озере в 1242 году. Впрочем, сожалеть об этом не стоит, поскольку ни та, ни другая битва не были не только судьбоносными для России, но и вообще сколь-нибудь заметными. Битва на Неве была мелкой стычкой с пришлыми шведами, высадившимися на берегу. И участвовало в ней менее трехсот человек с обеих сторон. Сколько погибло шведских «туристов» неизвестно, а с нашей стороны потери составили двадцать человек.

Битва на льду Чудского озера с немцами также прошла незаметно для русских летописей и была упомянута лишь немецкими источниками, которые отмечают потерю двадцати рыцарей — то ли убитыми, то ли провалившимися в этой «битве» под лед. Причем, что интересно, эти немцы вовсе не «напали на Русь», а просто преследовали отряд русских, вторгшихся в их владения слегка пограбить, и догнали грабителей на Чудском озере, где и произошла стычка…

Таким образом, участие Александра Невского в этих раздутых для важности сражениях было придумано в более поздние времена, по всей видимости, при Екатерине II. Тем не менее справедливости ради нужно отметить, что впоследствии Александр, выросший и сформировавшийся в степи, впитавший все обычаи степняков, их державный дух и всю свою жизнь татарам беззаветно преданный, не только собирал для Орды дань и подавлял антитатарские выступления русских, но и защищал окраины огромной татаро-монгольской империи от западных соседей. Именно этот факт — защиту Северного улуса ордынской империи (чем фактически являлась тогда Русь) историки-патриоты и ставят Невскому в заслугу!

Надо сказать, институт заложничества был широко распространен с самых древних времен. Одним из самых известных заложников был греческий историк Полибий, который еще с юности был отправлен в Рим вместе с сотней других знатных отпрысков греческих семейств — в знак смирения покоренной Греции. Тому, что Полибий, выросший в знатной римской семье, стал римлянином, удивляться не следует: ребенок, проведший детство в некоей среде, этой средой неизбежно пропитывается, что естественно, — это обычная биология, нормальный приспособительный механизм, выработанный эволюцией для адаптации потомства. Дети всех теплокровных легко обучаемы, потому что в их поведении заложено подражание. Эффект Маугли… Именно поэтому выросший с детства в Орде Александр Невский стал ордынцем. А кем еще он там мог стать? Не волком же…

А его папенька тем временем вовсю работал на Орду. Работой Ярослава Всеволодовича по обиранию Руси Батый остался весьма доволен, и в 1242 году даже повысил его, посадив на киевский престол, то есть назначив главным князем всех русских князей. Правда, до Киева папа Александра Невского так и не доехал, скончавшись в дороге.

Опуская незначительные подробности, скажу, что через несколько лет часть русских князей, сговорившись, решила выступить против татар единым фронтом. В этот тайный союз вошли брат Невского Андрей, правивший в Ростове, князь Даниил Галицкий и Ярослав Тверской. Они предложили вступить в их антитатарский союз и Невскому, позабыв, что тот давно перестал быть русским по духу и отатарился в Орде по самое дальше некуда. Невский кивнул и тут же сдал всех с потрохами, включая родного брата.

За это предательство хан назначил Александра князем Владимирским и дал ему войско — по сути, карательный отряд во главе с мирзой Неврюем, который пришел на Русь и навел там огненного шороху. Было угнано в рабство множество людей и сожжена уйма деревень; каратели полностью уничтожили Переяславль… Это был первый раз, когда Александр Невский пришел на Русь с карательными отрядами неприятеля. Но не последний. Любые проявления русского сепаратизма Невский карал самым жесточайшим образом, устраивая в покоренных татарскими руками городах массовые казни и зверские пытки — сажал на кол, выдирал людям глаза, отрезал носы («оному носа урезаша, а иному очи выимаша»).

И этот человек стал у нас святым и защитником отечества!

Не раз со своей дружиной, усиленной татарскими войсками, Невский ходил усмирять Московию и Новгородчину. Он провел не менее пяти карательных экспедиций, в которых «федеральные» войска подавляли русский сепаратизм в Ростове, Ярославле, Суздале, Владимире. Невский буквально заливал кровью свое отечество. Любопытно, что антитатарское восстание в Новгороде возглавил сын Александра Невского Василий, назвавший отца предателем. Новгородское восстание Невский подавил, а собственного сына пленил.

Удивительно, что советские коммунисты, почитавшие Карла Маркса как одного из главных столпов своей религии, предпочитали не замечать слов основоположника об Александре Невском. А Маркс как раз охарактеризовал его как «смесь татарского заплечных дел мастера, лизоблюда и верховного холопа». Сей «спаситель земли русской», как его именуют уже официальная историография и церковь, настолько «любил» русскую землю, что из одиннадцати лет своего правления почти половину времени провел в Орде, а не в своем улусе, ибо степная жизнь и степные обычаи были ему намного ближе.

Для того чтобы русские исправнее выплачивали Орде дань, татары руками Невского провели в Суздале и на Новгородчине перепись населения, обложив каждого переписанного подушным налогом и запретив покидать «место прописки» без разрешения оккупационных властей. По сути, закрепостили население. Это вызвало в Новгороде возмущение, поскольку Новгород татарами покорен не был. Батый этот город не взял. Новгород был покорен для татар Александром Невским.

Итальянский путешественник Иоанн де Плано Карпини, посетивший Русь в 1246 году, в своей книге «История монголов» так характеризует перепись, проведенную Невским: «Пересчитал, приказывая, чтобы каждый, как малый, так и большой, даже однодневный младенец, или бедный, или богатый, платил такую дань… Шкуру медведя, одного черного бобра, одного черного соболя, одну черную шкуру… И всякий, кто не даст этого, должен быть отведен к монголам и обращен в их раба». Книга Карпини была издана у нас в 1911 году, когда русские историки относились к Невскому довольно прохладно, не зная, что почти через сто лет этот паразит станет «лицом России»…

А за что же церковь назначила его святым? По двум причинам…

Вольные дети степей были язычниками и потому спокойно относились к разным богам. Ум язычника, в отличие от ума монотеиста, привычен к множеству богов и легко может принять еще одного — жалко, что ли? К тому же мудрые ханы Орды понимали: ничто лучше религии не сможет удержать покоренные народы в повиновении. И по этим причинам были весьма веротерпимыми. Больше того, они сами, как губка, впитывали в себя чужие религии. Так, например, сын Батыя и названый брат Александра Невского Сартак стал христианином.

После первых неприятных эксцессов, сопровождавших завоевание, татары освободили русскую церковь от налогов, объявили о неприкосновенности церковного имущества и в ярлыке от 1279 года запретили критиковать православие под страхом смерти: «Кто веру их похулит, то ничем не извинится, а умрет злой смертью». Исследователь православия Е. Шацкий пишет по этому поводу: «Если действовавшие ранее в русских землях законы не особо развязывали церкви руки для террора против своих идейных противников, то теперь положение изменилось». Церковь сполна воспользовалась татарским ярлыком для окончательного искоренения язычества и ересей на Руси. Скажем, владимирский епископ Серапион громогласно объявил, что божьи законы допускают сжигать языческих волхвов, тогда как до татарского нашествия подобных случаев практически не было.

Фактически период татаро-монгольское ига, которое ярмом легло на простой народ, для церкви был периодом расцвета. Монастыри росли, как на дрожжах: если в домонгольский период их на Руси было построено около ста, то в период ига — более четырехсот! И практически во всех процветало повальное пьянство, обжорство и разврат.

А церковь — в обмен на такие любезности со стороны татар — проповедовала покорность татарскому игу и творила молебны за здравие ордынского владыки в полном соответствии с ханским ярлыком, который гласил: «Мы пожаловали попов и чернецов… Да правым сердцем молят за нас Бога и за наше племя без печали благословляют нас…» И они благословляли, объясняя народу, что всякая власть — от бога, в том числе и власть басурманских нехристей. Церковь не погнушалась даже провозгласить святыми правнука Чингисхана Дайра Кайдагула под именем «святого Петра, царевича Ордынского», а также правнука владимирского баскака Амырхана. В Архангельском соборе Кремля справа от алтаря вы увидите изображение этого святого татарина…

Второй причиной, по которой Невский удостоился стать святым, была та роль, которую он сыграл в разрушении наметившегося единения Европы и Руси. Это очень важный момент! Дело в том, что в ту пору раскол, приключившийся между православием и католичеством, мог «зарасти». Блиставший тогда в Юго-Западной Руси князь Даниил Галицкий, в отличие от Александра Невского, не покорившийся татарам, а продолжавший с ними сражаться без помощи своего северного соседа, начал политику сближения с Европой. Он склонял к «европейскому выбору», то есть к принятию католичества, и Невского, что в перспективе могло благоприятно сказаться на истории России, сблизив ее с Европой. В самом деле, какая разница, какую веру исповедовать — католичество или православие, учитывая, что Русь все равно крестили насильно — огнем и мечом, а здесь насилие было бы стократ меньшим, поскольку переход к другому подвиду христианства не есть коренная смена веры, а лишь мелкая ее корректировка. Но эта мелкая корректировка могла коренным образом и в лучшую сторону повлиять на судьбу страны. Увы, Орде и примкнувшему к ней Невскому (не говоря уж о самой православной церкви) было выгоднее держаться православной традиции, а не шагать в Европу…

Как тут не согласиться с одним из героев романа Солженицина «В круге первом»», который говорит, что, не допустив на Русь католичество, Невский обрек Россию на многовековое рабство…

И все равно Невский у нас — святой и спаситель отечества! А все попытки его разоблачения наталкиваются на хор оголтелых патриотов, которые, брызгая слюной, зачитывают какие-то церковные святцы с описанием многочисленных подвигов этого «героя». Прав был историк Ю. Афанасьев, заявивший: «Сегодняшнее мифологическое сознание воспримет известие о том, что князь фактически являлся «первым коллаборационистом», совершенно однозначно — как антипатриотическое очернительство»… Афанасьеву буквально вторит английский историк Джон Феннел: «Какие выводы можно сделать из всего, что мы знаем об Александре, его жизни и правлении? Был ли он великим героем, защитником русских границ от западной агрессии? Спас ли он Русь от тевтонских рыцарей и шведских завоевателей? Диктовалось ли его самоуничижение, даже унижение перед татарами в Золотой Орде самоотверженным стремлением к спасению Отчизны? Те факты, которые можно выжать из имеющихся источников, заставляют серьезно подумать, прежде чем ответить на любой из этих вопросов утвердительно».

…Если вы полагаете религиозный фактор несущественным для экономического и политического развития страны — ну, в самом деле, какая разница, католичество или православие, если и то и другое — христианство, а отличия лишь в мелкой догматике, — я вам советую просто пересечь границу Черногории и Хорватии. Или в любом другом месте перешагнуть православно-католическую границу. Вы сразу увидите, как разительно меняется местность. Как разительно меняется психология. Экономика. Быт… Ленивая, расхлябанная, бедная, грязная, семейственная, теплая, сентиментальная православная Черногория. А сделал шаг — и попал в собранную, прилизанную, преуспевающую, вежливую, но холодную католическую Хорватию. В Черногории вас примут на рынке как брата, улыбнутся, похлопают по плечу, сердечно поговорят и подсунут среди десятка свежих яиц пару тухлых. А если вы старичку-продавцу потом выскажете претензии, он вас искренне не поймет: «Что ж тут такого, у меня внуки, и свежие яйца я своим внукам в первую очередь даю, разумеется. А поплоше — на продажу, а как иначе? Не обманешь — не продашь…» А в Хорватии с вами брататься на рынке не будут, могут даже не улыбнуться. Но и гнилой товар не продадут. Деловые отношения. А не сердечные.

Еще шаг севернее, и мы попадем в протестантизм. Там еще четче, еще холоднее, и еще богаче. Самые развитые страны мира — протестантские. Потом — католические. Потом — православные. Потом — мусульманские. Жаль, что Россия не протестантская страна, правда?..

Ну, и раз уж речь у нас зашла о татарском иге, русских князьях, православии и святых, нельзя не вспомнить и еще одного святого князя, боровшегося с татарами, — Дмитрия Донского.

 

Глава 3

Второй шанс

В детстве я очень любил читать толстую художественную книжку «Зори над Русью». В ней рассказывалось о героической борьбе благородного московского князя Дмитрия Донского против татаро-монгольского ига. Книжка мне тогда казалась написанной прямо по историческим событиям, ведь то же самое мы и в школе проходили!

Каждый грамотный русский человек знает, что для истории нашей страны означает Куликовская битва. Большой патриотический праздник! Первая победная битва объединенных Москвой русских земель и русских ратей против «злых татаровей». Дмитрий Донской побил хана Мамая, положив конец игу!

Кое-кто, у кого память получше, вспомнит и подробности: засадный полк, бой Пересвета с татарским богатырем Челубеем. Можно еще чуть-чуть напрячься и выудить из памяти святого Сергия Радонежского, который перед битвой благословил Дмитрия на ратный подвиг, а также тот факт, что Куликовской битвой Дмитрий не руководил. Перед боем он снял с себя княжеские доспехи, переодевшись простым ратником. Последнее толкуется патриотической историографией как великая скромность князя. Историки без квасного угара в голове задаются, однако, трезвым вопросом: вообще-то офицер или политрук, сорвавший с себя погоны и переодевшийся солдатом, поступает, мягко говоря, некрасиво, а грубо говоря, совершает воинское преступление, за которое одна дорога — под трибунал. Так неужели князь Дмитрий настолько не верил в победу и боялся попасть в руки Мамая? Вопрошающие отчасти правы: боярин Михаил Бренок, с которым князь поменялся своими приметными доспехами и который стоял под княжеским штандартом, был татарами замечен и изрублен насмерть. Выходит, Дмитрий просто дезертировал таким образом?

Но вопрос о странном переодевании князя — мелочь, если присмотреться ко всем другим странностям этой битвы. Ну, например. Можно ли считать победу на Куликовом поле избавлением Руси от ига, если еще сотню лет после этого русские продолжали платить татарам дань? Если нельзя, в чем тогда пафосный «прикол» этой битвы? Если можно, что тогда такое «избавление от ига»?

Известно, что на стороне Донского бились татарские полки. Как они оказались в составе русского войска? И почему в «объединенную русскую рать» Донского не прислал войска ни один из тех князей, которые не были в непосредственном подчинении Дмитрия, а привели свои дружины только его «подвассальные» мелкие князьки типа князя Владимира Серпуховского? На помощь Москве не пришли ни Смоленск, ни Новгород, ни Тверь… Даже собственный тесть Дмитрия, князь Нижегородский, и то не пришел на помощь зятю. Более того! Князь Рязанский пошел воевать против князя Дмитрия, то есть за Мамая, правда, на один день опоздав к месту стычки. И русские войска с запада тоже не успели к битве. Вот только спешили они не на помощь Дмитрию Донскому, а на помощь Мамаю…

Далее… Если вы откроете изданную в 1834 году книгу русского историка, действительного члена Петербургской академии наук Александра Черткова под названием «Описание древних русских монет», то в главе «Монеты Великого княжества Московского» увидите монеты той поры. Вот как их описывает Чертков: «На монетах Вел. Кн. Василия Димитриевича и отца его (Димитрия Донского) Г. Френом прочтено: «Султан Токтамыш Хан, да продлится его жизнь!» Ученый ориенталист полагает, что [изображения|… на русских монетах были выставляемы для облегчения им хода в землях, подвластных Монголам». Для того была напечатана надпись или для другого, неясно, но ясно другое: на сталинских деньгах не могло быть Гитлера — врагов на собственных монетах не печатают. Почему же тогда «боровшийся с Ордой» московский князь нашлепал на своих монетах здравицы ордынскому хану?

И почему после победы над Мамаем князь Дмитрий тут же поспешил доложить об этом татарскому хану Тохтамышу? Тохтамыш и Дмитрий Донской обменялись поздравлениями, посольствами и подарками, о чем свидетельствуют Симеоновская и Рогожская летописи. Чуть позже Тохтамыш продолжил дело Донского и окончательно добил Мамая в битве на реке Калке… Так почему ордынский хан Тохтамыш поздравил русского князя с победой «над Ордой», и кто вообще такой этот Тохтамыш? В Орде что — два хана было? И почему Тохтамыш, который поздравил Дмитрия с победой над Мамаем, через два года пришел и сжег Москву? Отчего историк Афанасьев в одном из интервью сгоряча бросил: «Если бы самому Дмитрию Донскому сказали эти слова — «освобождение от татар», — он бы с ума сошел… Ничего даже близкого к «освобождению от татар» у него в голове не было»?

Словам историка можно поверить, учитывая, что своим взлетом Московское княжество было обязано как раз татарам: именно они выдавали московским князьям — потомкам коллаборациониста Александра Невского — ярлык на великое княжение, то есть назначали их ответственными за сбор дани со всех русских земель. Естественно, к вороватым рукам Москвы при этом кое-что прилипало. Москва богатела и прибирала под себя окрестные земли, действуя где лаской, а где кнутом.

Далее… Отчего Дмитрий Донской был канонизирован, то есть произведен в святые, только совсем недавно — в 1988 году? Не оттого ли, что в свое время он был проклят патриархом и отлучен от церкви?

Наконец, порывшись в литературе, можно отыскать и вовсе удивительные сведения — что в войсках Мамая татар вообще не было! А были фряги (генуэзцы, то есть итальянцы), ясы и аланы, черкасы и половцы, печенеги… Да и сам Мамай татарином не был. А был он самым натуральным половцем и христианином, причем, по некоторым сведениям, католического образца. Более того, ханом он тоже не был. Он был обычным тёмником, то есть военачальником Орды в ранге примерно генерала. Тёмник — русское название татарского туменбаши. «Тьма» на старорусском означает «десять тысяч», то есть тёмник, или туменбаши, командовал туменом — десятью тысячами всадников. Кроме того, помимо воинского звания тёмник, Мамай имел еще и гражданскую должность — беклярбек.

Беклярбек — это управляющий улусом, то есть областью или владением Золотой Орды. Половец Мамай был наместником Орды в Крыму и Северном Причерноморье, на территории современной южной Украины — там, где всегда жили половцы. И князь Московский тоже был наместником Орды, только на территории Руси, где жили русские. Оба татарских прислужника — выходцы из местной администрации. Дмитрий имел ярлык на великое княжение от имперской канцелярии и, стало быть, являлся беклярбеком Северного улуса.

Чувствуете, как изменилась ситуация? На Куликовом поле, оказывается, столкнулись не Русь с Ордой, а два татарских беклярбека, причем оба христиане. Такое бывало и раньше. Христианину Дмитрию, князю Московскому, уже доводилось воевать со своими собратьями по вере — рязанским князем Олегом, тверским князем Михайлой. Русские князья, стараясь подмять под себя соседа, часто мочалили друг друга, причем порой при поддержке татарских войск, что мы уже видели на примере благородного Александра Невского. Вот и на Куликовом поле на стороне Донского были татары. А на стороне Мамая никаких татар не было.

Так что же там на самом деле произошло? Вопрос требует прояснения.

О ту пору среди размножившихся наследников Чингисхана началась грызня и усобица, как это ранее случилось на Руси среди без меры расплодившихся русско-варяжских князей. Между наследниками шла подковерная и открытая борьба за трон, и в этой мутной воде всплыл наверх усилившийся воевода Мамай. Он был инородцем в Орде, в его жилах не текла кровь Чингисхана, поэтому с точки зрения ордынцев никакой легитимностью он не обладал и сесть на ханский трон не мог. Но ему очень хотелось! Поэтому Мамай посадил на ордынский трон свою марионетку — Абдуллу, одного из наследников Чингисхана.

Мамай, играя подставной фигурой Абдуллы, чья несамостоятельность ни для кого не была секретом, объявил своим врагам войну. Ничего иного ему не оставалось: ханы Большой Орды притязаний Абдуллы (читай Мамая) не признали, и началась многолетняя гражданская война внутри великой империи. Узурпатору Мамаю пришлось воевать аж с девятью ханами Большой Орды. Военная удача была переменчивой; Мамаю удалось продвинуться до Волги, и он даже несколько раз брал ордынскую столицу — Сарай, но потом оставлял ее.

Понимая, что в империи его никогда не признают ханом, Мамай в поисках союзников обратил свой взор на запад, к родным христианам, и задружился с Европой — с Великим княжеством Литовским, Генуей, Венецианской республикой (имея в своем улусе Крым, где издавна были греческие и римские колонии, ему было нетрудно наладить торговые и политические связи с Апеннинским полуостровом).

За всей этой бучей внимательно смотрели из святой Руси соперничающие князья, каждому из которых хотелось урвать ярлык начальника Северного улуса и право собирать с русских дань для татар, чтобы часть потока, как водится, прилипала к ладоням.

На Москве о ту пору сидел князь Дмитрий — потомок Александра Невского. Он сел на московский трон будучи подростком, и потому Московской Русью правили совсем другие люди — бояре и опекун Дмитрия митрополит Алексий. Последний, как яркий представитель своего сословия, являлся твердым сторонником Золотой Орды. Он был лично дружен с ордынским ханом Джанибеком, а когда последний отправился пить кумыс в небесные степи и в Орде началась дележка наследства, перед митрополитом встала нелегкая задача — кого поддержать, кому продаться повыгоднее…

Решал именно он. Он и бояре. Потому что, по свидетельству современников, князь Дмитрий, которого наша официально-школьная история для младших и старших классов рисует решительным и отважным богатырем, был парнем робким, богобоязненным, стыдливым, к тому же весьма грузным, трусоватым да еще и весьма некрепкого здоровья (он отдал богу душу в 39 лет).

Поначалу Москва пыталась одной задницей усидеть на двух стульях, приняв ярлык на великое княжение и от Мамая, и от его главного соперника — хана Мюрида. Но подобного двойного крышевания ни одна банда не потерпит! Не потерпел и Мюрид. Кто такой Мамай? Самозванец, прикрывшийся отроком чингизовой крови! Огорченный донельзя такой неэтичностью со стороны Москвы, Мюрид взял и выдал тогда ярлык на великое княжение другому русскому князю — Дмитрию Суздальскому. Однако тот долго на великокняжеском престоле не просидел: Москва не собиралась отдавать свои привилегии. Московский Дмитрий явился во Владимирский край, где сидел его тезка с мюридовым ярлыком, и опустошил земли русские не хуже татарина.

Затем последовала серия жестоких войн между Москвой и Рязанью, Москвой и Тверью, Москвой и Великим княжеством Литовским. Параллельно в Орде шли свои разборки — до тех пор, пока там не усилился хан Синей Орды Тохтамыш, который решил положить конец распрям и наказать вконец оборзевшего самозванца Мамая.

Москва, увидев, что в Орду наконец пришел настоящий Хозяин, делает окончательный выбор — решает порвать с Мамаем и поставить на сильного. На Руси официально провозглашают Тохтамыша «ордынским царем». И автоматически становятся врагами Мамая.

Так что, разбив ордынского самозванца Мамая на Куликовом поле, Дмитрий Донской на самом деле выступил на стороне Орды. А вот Мамай, как ни парадоксально это звучит, выступил против Орды на стороне Запада. В его рядах воевали не только католики-фряги; на помощь к Мамаю вышли войска Великого княжества Литовского, однако к битве, к сожалению, тоже не поспели… Пара необходимых слов об этом княжестве. Пусть вас не пугает слово «литовское». Литовцы, в отличие от эстонцев, принадлежащих к финно-угорской группе народностей, — балтославяне, издавна поселившиеся, как видно из названия, на берегах Балтики. И, начавшись с территории современной Литвы, упомянутое выше славянское государство — Великое княжество Литовское — постепенно разрослось до огромных размеров. Оно раскинулось на территории современных Белоруссии, Литвы, Латвии, части Польши, Украины, Эстонии и России.

В Великое княжество Литовское входили Брянск, Киев, Курск, да и Смоленск был, по сути, его подвассальной территорией. На большей части Великого княжества Литовского жили православные и говорили по-русски. Более того, делопроизводство в Великом княжестве тоже велось не на литовском, а на западно-русском языке. Великое княжество претендовало на объединение русских земель точно так же, как и княжество Московское. Только Москва при этом опиралась на Орду, а Великое княжество ориентировалось на Европу (один из первых князей Великого княжества, принявший католичество, был провозглашен папой римским литовским королем и влился таким образом в семью европейских народов).

В описываемое время Московское княжество воевало с Великим княжеством Литовским из-за Твери: каждый желал включить Тверское княжество в свою орбиту. И если сказать по-честному, Тверь «принадлежала» Западу, поскольку литовский князь Ольгерд был женат на сестре тверского князя Михайлы. Тверь тянулась на Запад, а не к Москве. Но разве Москва может упустить такой лакомый кусок?..

Трудно сказать, как сложилась бы судьба России, если бы тогда победили не ставленники Орды (московские князья), а ориентированное на Запад Великое княжество, которое с Ордой вело успешную войну (например, задолго до Куликовской битвы войска Ольгерда разбили трех враждебных Мамаю ордынских ханов в так называемой битве на Синей воде). Мы жили бы сейчас совсем в другом мире. Менее «татарском». Ведь, по сути, ориентация Москвы не на Европу, а на Азию и победа Орды на Куликовом поле над «западником» Мамаем уничтожили для Руси второй шанс сделать шаг в Европу (первый, как мы знаем, загасил ордынец Александр Невский). Что было бы, победи тогда Мамай с Ольгердом и подгреби они под себя Московские земли? Мамай был врагом Орды и союзником прозападного Великого княжества Литовского, включавшего в себя уйму русских земель. Справился бы с объединенными силами Мамая, Москвы и Великого княжества Литовского хан Тохтамыш, если бы победивший Мамай сел на московский трон?[3 - Если верить «Сказанию о Мамаевом побоище», сочиненному, правда, не по горячим следам, а в XV веке, у Мамая такие планы были — сесть на московский стол: «Я не хочу так же сделать, как Батый. Но когда войду в Русь и убью их князя, то какие грады прекрасные подойдут нам, там сядем и будем Русью владеть…» Впрочем, ему не обязательно было самому садиться на московский трон, можно было посадить любого своего ставленника — Михайлу Тверского, например, или Олега Рязанского. Или кого-то из Великого княжества Литовского. — Примеч. авт.] Да и Новгородская республика, к тому времени еще не разоренная Москвой и в силу своей «торговой специализации» всегда тяготевшая к Западу, не осталась бы в стороне от этого союза, о несбыточности которого нам теперь остается только жалеть. А ведь могли бы шагнуть в Европу, расплатившись в конечном счете малым — православием.

Но, увы! Татарский деспотизм, который степняки насаждали везде, где появлялись, отлично прижился в русских землях «московского розлива» и был взят русскими правителями за основу, что отмечается многими историками. Тут самое время вспомнить о ненадолго забытом нами специалисте по русской истории Ричарде Пайпсе, который, говоря о вотчинном характере власти в России, отмечает: русских очень обижают ссылки на то, что многое в их стране до сих пор остается как при татаро-монгольском иге. Но факт остается фактом: «Какой образец для подражания избрали московские князья, добивавшиеся самодержавной, имперской власти? Они были знакомы с двумя образцами — византийским василевсом и монгольским ханом… [Но] византийский образец сделался известным на Руси почти исключительно через посредство духовенства и церковной литературы. У Москвы не было прямых дипломатических или торговых связей с Константинополем и потому не было возможностей узнать, что представляет собой тамошний монарх и что он делает… Если мы хотим узнать, где Москва обучилась науке царствования (не как некоего идеала, а как реально действующего института), нам следует обратиться к Золотой Орде».

О том же сообщали не только современные историки, но и простые европейские путешественники, которым довелось посетить Русь. Вот, например, какие заметки оставил прусский дипломат Иоганн-Готхильф Фоккеродт: «То была их беда, что правила они должны были взять у старинных своих победителей и владык, татар Золотой Орды, у коих заимствовали и все прочие учреждения… Естественно, вышло не что другое, а только усвоение русскими такого образа жизни у татар, какой для иностранцев, приезжавших в Москву, необходимо должен был казаться варварским и зверским…»

Не секретом это было и для царских историков. Князь Н. Трубецкой писал о том, что после свержения ига произошла «замена ордынского хана московским царем с перенесением ханской ставки в Москву».

Что именно взяли русские власти от татарских институтов и как это происходило, мы проанализируем позже, а сейчас вернемся к мифу о Куликовской битве, якобы положившей конец татарскому игу на Руси, а на самом деле, как мы видим, это самое иго только укрепившей.

Мы уже достаточно погромили миф о Куликовской битве. Теперь давайте размонтируем его вообще до винтика. Чтоб духу не осталось! Вот, скажем, благословение одного святого другим — Дмитрия Донского Сергием Радонежским — было оно? Или его не было?

Не было!

Не было никакого благословения. Никаких исторических данных, подтверждающих эту легенду, не существует. Это позднейшая сказка, придуманная только для того, чтобы покрепче связать церковь с историей государства российского, дабы легче было приписать РПЦ некую «государствообразующую» роль, хотя фактически все наоборот — государство у нас всю жизнь играло «церквообразующую» роль, как иронично заметил один историк. Оно никогда не стеснялось командовать попами, выстраивая их во фрунт. При Сталине попы были под пятой КГБ, а многие и откровенно служили в тайной полиции, нося под рясами погоны. При царях Синод тоже был, по сути, обычным министерством при правительстве — все постановления по религиозным вопросам получали силу только после их высочайшего утверждения. Да и при Дмитрии Донском отношения между ним и церковью были вовсе не столь благостными, как описывают канонические тексты.

После того как умер митрополит Алексий, Дмитрий Донской вознамерился усадить на освободившееся место своего ставленника — попа Митяя, которого, в ожидании кончины престарелого Алексия, быстро протащил наверх по всей служебно-церковной лестнице. Князю нужен был свой человек на идеологии. «Митяй» — именно в таком уничижительном варианте имя княжьего избранника донесла до нас история, что, согласитесь, о многом говорит…

В то время митрополита должны были утверждать в центре православия — Константинополе. И там решили иначе — назначили на Русь митрополитом некоего Киприана. Но тот до Москвы не доехал. Посланные Дмитрием люди встретили Киприана на границе, ограбили и хорошенько отделали. После чего ограбленный и обиженный Киприан поехал в Великое княжество Литовское, где с ним поступили не в пример порядочнее — признали главным митрополитом Руси и поселили в матери городов русских — Киеве. А Киприан в отместку проклял Дмитрия и отлучил от церкви. Но князю это было до фонаря. Он ничтоже сумняшеся взял и послал своего Митяя в Константинополь, чтобы его там «проштамповали» на митрополичий трон. Должна же быть в Московии идеологическая власть, оформленная по всем правилам! Однако Митяй, в свою очередь, до Константинополя не доехал: его отравили по пути. Существует гипотеза, что это было сделано по приказу Сергия Радонежского, который откровенно и прилюдно заявлял, что Митяй до Царьграда не доедет. Дело в том, что перед смертью митрополит Алексий прочил на свое место именно Радонежского. Но светская власть в лице князя Дмитрия выбрала «ручного» попа Митяя, с которым было удобнее договариваться. Вот отец Сергий и нанес свой подлый удар.

Так что отношения между этими двумя святыми (Донским и Радонежским) были накаленными. Они усугублялись еще одним неприятным эпизодом, приключившимся незадолго до этого. Напомню, чтобы протащить Митяя в митрополиты всея Руси, Дмитрию Донскому нужно было по-быстрому провести никому прежде не известного попика по всем ступеням церковной иерархии. Что он и сделал, преодолевая глухое недовольство духовенства. Но вот на последнем этапе его пробивной силы чуть-чуть не хватило. Перед отправкой в Царьград Митяю нужно было присвоить последнее «звание» — епископа. Архиерейский собор рекомендацию князя Дмитрия утвердил практически единогласно. Воспротивился только один член собора — суздальский епископ Дионисий. Он выразил решительный протест! С чего это вдруг, возмущался он, светская власть начала командовать духовной, рекомендуя в епископы всякий сброд?

Дмитрий Донской, святой, как мы теперь знаем, человек, уважающий церковь божию, взял и арестовал Дионисия. Своенравного старика кинули в темницу. Это было круто! Бояре и челядь хмуро молчали, глядя на такой чудовищный произвол, но Дима только ходил и посвистывал. Он совершенно не собирался сдаваться, хотя ситуация была патовой. Так низко церковь еще никто не пригибал. И это могло вызвать и в народе, и элитах недоумение, переходящее в недовольство.

Отец Дионисий, сидя в тесной подклети, тем временем лихорадочно размышлял, как ему срулить из темницы с головой на плечах. А то ведь князь может и удавить по-тихому. А там скажут, что отец Дионисий «волей божию помре», и иди доказывай, что ты удавленник и практически святой мученик. Надо что-то предпринять! И Дионисий пишет покаянную записку, обещая и христом-богом клянясь, что не будет он более иттить супротив воли княжьей, что желает отбыть домой и не отсвечивать. А за его хорошее поведение пусть поручится Сергий Радонежский.

Для князя Дмитрия это было выходом. Совсем уж обострять ситуацию он не желал, поскольку и так ходил по грани, а тут его противник изволил выказать смирение, крест на том целовал. Да и Сергий за него поручился. В случае чего, есть кому ответить…

Дионисий был выпущен на свободу, но вместо того чтобы прикинуться ветошью у себя в Суздале, он дернул в Константинополь жаловаться, причем с такой поспешностью, что догнать его могли только ангелы на небесных колесницах. Это еще больше обострило отношения между Донским и Радонежским: «Твой-то в Царьград утек! А ты за него ручался! Одни проблемы с вами…»

Но несмотря на то что к Константинополю, изо всех сил шевеля поршнями, по пунктирной линии бодро приближался хитрый комбинатор и продавец опиума для народа беглый поп Дионисий, в том же направлении вскоре отправилась и московская делегация во главе с Митяем — для представления оного Митяя константинопольскому владыке в качестве избранника Москвы на должность митрополита. Причем, что интересно, Дионисий шустрил в обход, его маршрут проходил мимо мамаевых владений, через Дербент и Кавказ. А Митяй двинулся прямиком через Крым, где встретился с Мамаем и получил от него ярлык на митрополичью должность. (Это все происходило за несколько лет до Куликовской битвы, когда Москва еще крутила шашни с Мамаем, и к Тохтамышу пока не переметнулась.)

Сей момент — получение без пяти минут главой Русской православной церкви ярлыка на занятие митрополичьей должности от татарского владыки — лучше всего опровергает ложь современных церковников о том, что церковь якобы выступала за освобождение Руси от басурманского ига и чуть ли не возглавляла ее в духовном смысле.

Однако по дороге случилась неприятность, о которой мы уже знаем: по пути в Константинополь то ли лазутчик, то ли член собственной свиты отравил Митяя. Едва похоронив тело несостоявшегося главы русской церкви, члены делегации начали обсуждать, кому теперь представляться в Константинополе кандидатом в митрополиты. Делегация разделилась на две партии: попов и светских. И победила, конечно же, светская власть. Церковная часть делегации выступала за некоего архимандрита Иоанна, а служивый люд и бояре — за архимандрита Пимена. В результате Иоанн был закован в цепи, а Пимен подделал княжью грамоту, вымарав оттуда имя Митяя и вставив свое.

В Константинополе от всей этой московской неразберихи чуть с ума не сошли. Какой-такой еще кандидат в митрополиты на Русь, если они давно уже послали туда митрополитом Киприана? Но его москвичи ограбили и выгнали. Вообще бардак у вас там какой-то творится! Дионисий опять же жалуется… Однако взятки сыграли свою конструктивно-примиренческую роль, и отцы церкви благословили на митрополичью кафедру Пимена. При этом и с Киприана звания не сняли, рассудив, что пусть, мол, и дальше сидит в своем Киеве.

И чем же закончилась эта история, как вы полагаете? Дмитрий Донской смиренно преклонил свои православные колена перед назначенным высшей духовной властью митрополитом? Фигушки вашей Дунюшке! Узнав, что московская делегация проявила своеволие, выдвинув кандидатом в митрополиты вместо покойного Митяя Пимена и с ним даже не посоветовавшись, Дмитрий… разжаловал Пимена из митрополитов! После чего арестовал и заточил в темницу вместе со всеми делегатами.

Но церковь-то без главы оставлять нельзя! Что же делать? Еще раз посылать делегацию за тридевять земель — в Константинополь? Дмитрий крякнул, огляделся, плюнул и позвал в Москву отвергнутого ранее Киприана, сидевшего в Киеве. Тот, мгновенно позабыв о своих обидах и своем проклятии, которое воздушно-капельным путем послал своему обидчику, тут же засобирался в богатую Москву, рассуждая, видимо, что милые бранятся — только тешатся.

Киприан прибыл в Москву в 1381 году. Но недолго музыка играла: Киприан просидел в своем кресле примерно год. После чего с Дмитрием рассорился, был изгнан и вновь заменен Пименом, которого достали из темного чулана, отряхнули пыль и усадили на должность. Ссора произошла после нашествия хана Тохтамыша на Москву, во время которого Киприан на пару с Радонежским дернули из осажденной Москвы, да не куда-нибудь, а в Тверь, к врагу московского князя. Поступок трусливый, но понятный, и за него Дмитрий Киприана не осуждал. Его недовольство касалось иного: уже после того, как Тохтамыш убрался восвояси, Киприан не спешил вернуться в Москву. Карамзин по этому поводу пишет: «В то время как надлежало дать церкви новых иереев вместо убиенных монголами, святить оскверненные злодействами храмы, утешать, ободрять народ пастырскими наставлениями, митрополит Киприан спокойно жил в Твери». Вот этого Дмитрий ему и не простил.

У вас, конечно же, возник вопрос: а чего вдруг Тохтамыш пошел на Москву, ведь Дмитрий — верный беклярбек хана, он даже разбил его врага Мамая? Правильный вопрос! И ответить на него необходимо. Но, для того чтобы костер понимания разгорелся поярче, сначала я накидаю в него хворосту фактов.

В 1382 году к Москве подошел хан Тохтамыш и взял ее, жестоко пограбив, — это факт. В том же году, перед осадой Москвы, в городе вспыхнул мятеж, — и это факт. Дмитрий Донской обороной города не руководил. Он незадолго до осады спешно уехал в Кострому. Еще факт… Ну, и последнее, — обороной Москвы от татар руководил литовский князь Остей, внук Ольгерда — князя Великого княжества Литовского.

Что все это значит?

А вот что… После смерти митрополита Алексия, который был опекуном юного князя Дмитрия и фактическим руководителем Московии, Дмитрий стал самостоятелен. А после победы на поле Куликовом он окреп политически. За его спиной стояла Орда, и он, опираясь на эту незыблемую и привычную силу, не собирался оставлять своей прежней политики стягивания под себя пока еще независимых от него русских князей. Почувствовав головокружение от успехов, Дмитрий начал распоряжаться круто, ни в грош не ставя даже церковь; это все видели, и это было даже для тогдашних нравов диковатым. О диктаторских замашках князя говорит еще и тот факт, что он упразднил на Москве должность тысяцкого — по сути, мэра города, под которым были суды и торговое регулирование, — должность традиционную и потому народу привычную. Функции тысяцкого Дмитрий решил исполнять сам.

Это закручивание гаек не всем нравилось. И тем, кому это не нравилось — а врагов у князя было предостаточно, — было на кого опереться: на Западе восходила звезда мощной русской православной (в большей своей части) страны — Великого княжества Литовского. У которого была своя разведка в Московском княжестве и свои агенты влияния. Двигателем заговора могли быть генуэзские купцы, поскольку Дмитрий, возможно, памятуя, что в войске Мамая были генуэзцы, дал некоторые торговые привилегии их конкурентам — купцам-сурожанам,[4 - Сурож — порт в Крыму (Судак), через который шла торговля с Византией, итальянскими городами и Турцией.] то есть венецианцам (точнее, людям, интересы которых завязаны на торговлю с Венецией).

И злым языкам было что транслировать простому народу, подбивая на бунт! Дмитрий-то бога позабыл, возгордился, святых отцов ни во что не ставит! Али он господь, чтобы такое творить? На Мамая пошел, под Тохтамыша лег! А ведь могли бы объединиться не с татарским басурманом, а вступить в союз с Мамаем и русскими западными княжествами, входившими в Великое княжество Литовское. Под Литвой-то жизнь уж дюже сладка!..

Не знаю, так ли эти злые языки говорили или иначе, но летом 1382 года в Москве вспыхнул мятеж, направленный против князя, причем именно с целью его свержения. Князь утек из Москвы с такой поспешностью, что оставил там беременную жену, и только успел на ходу сообщить Тохтамышу: беда, начальник, созрел в Москве антиордынский заговор, к Литве хотят переметнуться, выручай, а я бегу в Кострому преданные войска собирать для усмирения.

Тохтамыш не заставил себя ждать. История донесла до нас ту поспешность, с которой татары понеслись к Москве. Памятник древнерусской литературы, написанный по Новгородской и Софийской летописям, «Повесть о приходе Тохтамыша-царя» свидетельствует: «В тот год царь Тохтамыш… собрал много воинов и направился к Волге со всеми силами своими, со всеми своими князьями, с безбожными воинами, с татарскими полками, переправился на эту сторону Волги и пошел изгоном на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю Русь. Вел же войско стремительно и тайно, с такой коварной хитростью — не давал вестям обгонять себя, чтоб не услышали на Руси о походе его».[5 - Перевод с древнерусского здесь и далее М. Салминой.]

Сразу хочу обратить ваше внимание на следующее обстоятельство, чтобы не было непоняток: текст гласит, что царь пошел на Дмитрия Ивановича. Принимать это за чистую монету и понимать так, как понял бы современный человек, не знающий исторического контекста, нельзя. Поскольку Москва — вотчина Дмитрия Ивановича, то есть нечто неотъемлемое, автор вместо «на Москву» синонимически пишет «на Дмитрия Ивановича». Точно так же он пишет «на Русь», хотя Русь вовсе не сводилась к княжеству Московскому. Тверь, находящаяся в 150 километрах от Москвы (это расстояние поезд «Сапсан» теперь преодолевает за час), — враг Москвы, но при этом тоже Русь… Брянск — безусловная Русь, но принадлежит врагам Москвы — Великому княжеству Литовскому, которое само давно уже стало русским — и по вере, и по культуре, и по языку… Рязань, через земли которой прошел Тохтамыш, тоже Русь. И тоже враг Москвы. А уж если учесть, что в составе татарского войска Тохтамыша были и русские отряды, положение совсем запутывается. Так на какую же из «Русей» шел Тохтамыш?

Ему нужна была только Москва! И сразу касательно русских частей в войске Тохтамыша. Что это за русские отряды в войске татарском? А это сыновья Дмитрия Константиновича, княжившего в Нижнем Новгороде, — Василий и Семен со своими отрядами. Дмитрий Константинович сам отправил их в войско хана. Ведь Нижегородский князь — тесть Дмитрия Донского. Дмитрий Донской женат на дочери нижегородского князя Евдокии. И значит, Василий и Семен ее братья. Они спешат в Москву на выручку к сестре: «Дмитрий Константинович… послал к царю Тохтамышу двух сынов своих, Василия да Семена. Они же, придя, не нашли его, так как он шел быстро на христиан, и гнались вслед за ним несколько дней, и… настигли его близ пределов Рязанской земли».

Прошу снова обратить внимание на поспешность, с которой шел к Москве Тохтамыш. В тексте сказано, что татары шли «изгоном», то есть очень быстро. Шли длинными перегонами, одвуконь, то есть на каждого воина приходилось минимум по два коня — устал один, всадник пересаживается на другого. Это старинное русское слово — «одвуконь» — я впервые встретил в романе писателя Рапова «Зори над Русью», о котором уже упоминал в начале главы. Красивое слово… Так в Древней Руси обычно передвигались гонцы, чтобы не задерживаться, давая коню отдых. На ходу отдохнет, налегке.

У Тохтамыша таким темпом шло целое войско. Для татар, вообще говоря, иметь два-три коня на бойца — норма, поскольку всю военную поклажу и всю воинскую добычу татарин вьючил на своих лошадей. Но обладание несколькими лошадьми не всегда означало стремительности перемещения. Куда спешить? Но вот сейчас спешили. Значит, время было важнее. Значит, была особая причина, особая срочность. Что-то нужно было предотвратить, к чему-то успеть. А еще шли так быстро, чтобы обогнать весть о себе. Чтобы противник не знал о приближении войска.

А кто противник? Князь Дмитрий? Но князь Дмитрий прекрасно знал о приближении татарских войск! Он стремглав несется в Кострому, где еще есть надежда собрать преданные войска взамен предавших московских. А в Москве в это время…

 

«А в Москве было замешательство великое и сильное волнение… И созвали вече — позвонили во все колокола. И решил вечем народ мятежный, люди недобрые и крамольники: хотящих выйти из города не только не пускали, но и грабили, не устыдившись ни самого митрополита, ни бояр лучших не устыдившись, ни глубоких старцев. И всем угрожали, встав на всех вратах градских, и с сулицами,[6 - С у лица — метательное копье.] и с обнаженным оружием стояли, не давая выйти тем из города, и, лишь насилу упрошенные, позже выпустили их, да и то ограбив…

Город же все так же охвачен был смятением и мятежом, подобно морю, волнующемуся в бурю великую, — продолжают летописцы, — и ниоткуда утешения не получал, но еще больших и сильнейших бед ожидал. И вот, когда все так происходило, приехал в город некий князь литовский, по имени Остей, внук Ольгерда. И тот ободрил людей, и мятеж в городе усмирил, и затворился с ними в осажденном граде со множеством народа, с теми горожанами, которые остались…»

Итак, в покинутую своим князем Москву пришел внук Ольгерда и возглавил сопротивление, затворил ворота, расставил людей по стенам. Тохтамыш не успел, как ни спешил. Но он этого еще не знал. Поэтому первое, что сделал передовой разъезд татар, в поту и мыле подскакавший к стенам города еще до подхода основных войск хана, это уточнил обстановку: «Татары, подойдя к городу в небольшом числе, начали крича выспрашивать, говоря: «Есть ли здесь князь Дмитрий?» Они же из города с заборол отвечали: «Нет». Тогда татары, отступив немного, поехали вокруг города, разглядывая и рассматривая подступы, и рвы, и ворота, и заборола, и стрельницы. И потом остановились, взирая на город».

Что мы видим? В оставленную, брошенную всеми Москву с двух сторон изо всех сил спешили два человека — Тохтамыш и Остей. Первым успел Остей. Татары опоздали. Психологическое состояние татар, проглядывающее в их действиях, понятно как день. Князя Дмитрия в городе нет. Значит, там восставшие. И, значит, город придется брать. Черт возьми! Татары, получив ответ со стен, отъезжают и начинают озабоченно осматривать фронт предстоящих работ. Люди они опытные, и проводить подобные рекогносцировки им не впервой. Осмотрев укрепления и поняв, что орешек крепок, они, вздохнув (или прошептав проклятья), «остановились, взирая на город».

Профессионалы свое дело сделали — осмотрели рвы и ворота, стены и башни. Оценили. И дальше, когда профессионал внутри воина свою работу закончил, — простая человеческая реакция: остановились и молча стали смотреть на этот город. Который нужно брать, потому что чуть-чуть не успели. А осадных орудий нет: обозами пожертвовали ради скорости. И брать надо быстро, потому что к Москве может подойти подкрепление. Восставшие действительно ждали подмоги: «Бахвалились, говоря: «Не страшимся прихода поганых татар, в таком крепком граде находясь, стены его каменные и ворота железные. Не смогут ведь они долго стоять под городом нашим, двойным страхом одержимые: из города — воинов, и извне — соединившихся князей наших нападения убоятся»».

В Москве, надо сказать, была самая настоящая революционная ситуация. Поведение многих мятежников напоминало поведение революционных матросиков в 1918 году: наглые, пьяные, нанюхавшиеся кокаина, они грабили, садистски вымещали свои старые обиды на прежних «хозяевах жизни» — барышнях, институтках, гимназистах, профессорах, попах. Кто был ничем, тот станет всем!.. Вот и в 1382 году мятежники, как отмечала Никоновская летопись, издевались над митрополитом, «великую княгиню Евдокею преобидели», то есть нехорошо обошлись с беременной женой Дмитрия Донского, хотя все же выпустили обоих из города.

«Дурные люди начали ходить по дворам, вынося из погребов меды хозяйские и сосуды серебряные и стеклянные, дорогие, и напивались допьяна… шатаясь… И потом влезали на городские стены, бродили пьяные, насмехаясь над татарами, видом бесстыдным оскорбляли их, и слова разные выкрикивали, исполненные поношения и хулы…»

Надо отметить, что подобным образом «революционное войско» вело себя, видя перед собой передовой отряд Тохтамыша. Но когда менее чем через сутки подошли основные силы царя, пьяную наглость сменил страх: «Со стен городских увидев силы великие, немало устрашились».

Первые несколько дней восставшие во главе с Остеем довольно успешно отбивали натиск татар. Описывая штурм, «Повесть…» между делом упоминает некоего купца Адама, который метким выстрелом из лука снял с коня «князя ордынского». Причем называет этого Адама «москвичом». Судя по явно неславянскому имени данного «москвича», можно предположить, что католические купцы в Белокаменной того времени обосновались уже довольно прочно. Это я к вопросу о запале заговора…

Как же Тохтамыш без осадных орудий, с одними лестницами взял каменную крепость? Хитростью.

Три дня прошло в бесплодных попытках взять город с налету, что называется, на арапа. Тохтамыш не строит осадных орудий, не ведет подкопов, не насыпает осадных валов, не готовится уморить город голодом. Он не делает ничего из того, что обычно делают осаждающие. Татаро-монголы — большие мастера брать города. Они знакомы с осадным делом еще со времен покорения Китая.

Обычно для переброски десанта на городские стены монголы использовали классические деревянные башни на колесах с перекидным мостом. Для разрушения стен — тараны и катапульты, стреляющие как обычными каменными ядрами, так и пороховыми фугасами. А также особыми зажигательными снарядами — глиняными сосудами с «греческим огнем» (в качестве горючей смеси использовали свиной или человеческий жир, который вытапливали из трупов). Стрелометы, заменявшие в ту пору пулеметы, имели дальность выстрела до полукилометра, а камнеметные установки «калибром» до 100 кг могли метнуть такой снаряд на расстояние до 200 м и обрушить зубец стены или проломить стену башенной надстройки. При этом артиллерийский парк монгольского войска мог колебаться от 20 до 200 единиц — в зависимости от величины города.

Конечно, осадные башни не возили с собой даже в разобранном виде. Это касалось и катапульт. Все строилось на месте имперскими инженерами, а в обозах везли только то, что нельзя добыть на месте, — толстые конопляные или кунжутные канаты, металлические детали сложной формы, гвозди, порох, инструмент… Осадив город, начинали строить осадную технику из местного дерева и тесать камни для катапульт. Однажды при осаде Хорезма монголы обнаружили, что в окрестности нет подходящих по размерам камней для катапульт. И тут же нашли выход из положения — начали рубить толстые деревья, вырезали из стволов огромные шары, пропитывали водой, отчего те тяжелели, и этими импровизированными снарядами стреляли.

А тут ни о каких осадных орудиях хронисты не упоминают — только лестницы и лобовой штурм каждый день. Тохтамыш спешил. Возможно, он и отдал бы приказ начать сооружать баллисты, но решил сначала попробовать и другой вариант. Который сработал.

К стенам города опасливо приблизилась ханская делегация. Возглавляли которую русские князья Василий и Семен. Они сообщили горожанам следующее: «Царь вам, своим людям, хочет оказать милость, потому что неповинны вы и не заслуживаете смерти, ибо не на вас он войной пришел, но на Дмитрия, враждуя, ополчился. Вы же достойны помилования. Ничего иного от вас царь не требует, только выйдите к нему навстречу с почестями и дарами, вместе со своим князем, так как хочет он увидеть город этот, и в него войти, и в нем побывать, а вам дарует мир и любовь свою, а вы ему ворота городские отворите».

После чего оба князя крест целовали за то, что туристический вояж хана в Москву пройдет без эксцессов. И ворота были открыты.

Почему хан устами русских князей говорит горожанам, что имеет зуб только на Дмитрия, ведь он же знает, что Дмитрия на Москве нет? И горожане знают, что он знает, — сами же ему на этот вопрос отвечали! Это было первое, что спросили осаждающие, — в Москве ли Дмитрий? Им со стен крикнули: нету его! Зачем же хан декларирует, что не имеет претензий к москвичам, а лишь к Дмитрию? А просто таким нехитрым образом хан решает ввести восставших в смятение и посеять в их рядах неразбериху и сумятицу: у меня, мол, с Дмитрием свои счеты, как и у вас, давайте договоримся…

Осажденные задумались. А вдруг действительно хан хочет всего лишь сместить беклярбека Дмитрия и договориться с их новым князем Остеем? Ведь он же прямо просит горожан «вместе со своим князем» выйти к нему навстречу с дарами?

С каким другим «своим князем» они могут выйти из города, если Дмитрия нет в городе?

Политика — хитрая штука! Немудрено, что москвичи были сбиты с толку. Дело в том, что внук Ольгерда Остей несколько лет назад переметнулся от литовцев к Москве, когда в Великом княжестве Литовском началась борьба за власть после смерти Ольгерда. Потом снова переметнулся и возглавил мятеж против Дмитрия. Мятеж прозападный и антиордынский. Но теперь татарская сила тучей стоит под стенами города; ожидаемого подкрепления с запада все нет, и взятие города — лишь вопрос времени. Так зачем тянуть и дразнить хана, если можно еще разок переметнуться? Может быть, Тохтамыш действительно решил договориться, отодвинув Дмитрия, который допустил в городе мятеж, то есть не справился с управлением? Тем паче, что русские князья Василий и Семен крест на том кладут. В общем, так и случилось: «Люди городские, поверив словам их, согласились и тем дали себя обмануть, ибо ослепило их зло татарское и помрачило разум их коварство бесерменское…»

Ворота города открылись, и встречать царя выдвинулась целая делегация лучших людей столицы во главе с новым князем Остеем. Однако вместе плюшек обманутые москвичи получили розги. Татары начали массовое избиение. Поскольку в мятеже участвовал весь город, секли всех. Первым был убит военный глава повстанцев князь Остей, а также сопровождавшие его лица — бояре, архимандриты, «попы с крестами» и «черные люди».

Сказание особо отмечает избиение работников идеологического фронта: «Начали сечь попов, игуменов, хотя и были они в ризах и с крестами… Можно было тут видеть святые иконы, поверженные и на земле лежащие, и кресты святые валялись поруганные, ногами попираемые, обобранные и ободранные… Церкви соборные грабили, и алтарные святые места топтали, и кресты святые и чудотворные иконы обдирали, украшенные золотом и серебром, и жемчугом, и бисером, и драгоценными камнями; и пелены, золотом шитые и жемчугом саженные, срывали, и со святых икон оклад содрав, те святые иконы топтали, и сосуды церковные, служебные, священные, златокованые и серебряные, драгоценные позабирали, и ризы поповские многоценные расхитили… Тут убит был Семен, архимандрит Спасский, и другой архимандрит, Иаков, и иные многие игумены, попы, дьяконы, клирошане, чтецы церковные и певцы, чернецы и миряне, от юного и до старца…»

Почему же татары секут попов нещадно, ведь выше мы видели, что еще со времен Батыя православная церковь была обласкана оккупантами? Вот именно поэтому! Мы столько для вас, чернорясников, сделали, и какова ваша благодарность? Мятеж! Плохо вам было под нами? Воли захотелось? Ну, так получайте!..

Был перебит весь московский гарнизон, как перешедший на сторону восставших, а также в процессе грабежа погублено великое множество гражданских жителей. Город взят и опустошен.

Что же произошло дальше? Войско Тохтамыша рассыпалось окрест, грабя мелкие городки. Надо же вознаградить солдат за ратный труд. Татарские отряды, как отмечает летопись, «ходили к Звенигороду и к Юрьеву, а иные к Волоку и к Можайску, а другие к Дмитрову». Ходить ходили, но взяли ли и пограбили ли, неизвестно. А вот про Переяславль хронист особо сообщает: туда Тохтамыш отправил «иную рать», город был взят, разграблен и сожжен. Почему? Не потому ли, что на переяславском столе сидел отец Остея?

Теперь посмотрим на тот отряд татар, который пошел на восток от Москвы, к Волоку Ламскому. Этому отряду не повезло. Он неожиданно наталкивается на немалое русское войско, во главе которого стоит двоюродный брат Дмитрия Донского князь Владимир Андреевич. Он вместе с Донским бился на Куликовом поле против Мамая, братья вместе принимали поздравления Тохтамыша с победой. Что же он делает в здешних лесах с войском? И что происходит дальше, после столкновения татарского отряда с русскими? Летопись описывает произошедшее весьма характерно: «Князь же Владимир Андреевич стоял с полками близ Волока, собрав силы около себя. И некие из татар, не ведая о нем и не зная, наехали на него».

Вот тот самый случай, когда впору воскликнуть: «Ты на кого наехал!?» Ибо наехали татары, как говорят уголовники, рамсы попутав, абсолютно без понятия: «не ведая о нем и не зная». Произошла короткая стычка, в которой татары были отброшены и бегом кинулись обратно к Тохтамышу с докладом. Что же сделал хан? Велел собраться и отомстить наглому войску, которое осмелилось напасть на имперских воинов? Нет. Узнав, чье это было войско, и, поняв из доклада, что стычка произошла по незнанию, случайно, Тохтамыш разворачивается и спокойно уходит обратно в Орду. Он не идет биться с Владимиром Андреевичем. Он сделал в Москве все, что должен был, и он уходит. Потому что Владимир Андреевич — союзник Дмитрия Донского, а значит, и его, Тохтамыша.

И тут возникает сразу несколько вопросов:

— Что делает Владимир Андреевич с войском под Волоком, если его вотчина — Серпухов? Почему он не дома?

— Отчего Тохтамыш, идя на Москву, взял штурмом и разорил Серпухов? Зачем он разорил город своего союзника?

Попробуем ответить. У Тохтамыша в его противостоянии против Мамая два союзника — Дмитрий Донской и Владимир Серпуховской. Теперь обоих в их родных городах нет. Они покинули свои пенаты. И оба города Тохтамыш разрушил. А когда бойцы Владимира Серпуховского случайно посекли его воинов, хан не стал мстить, проглотил. На какие мысли это наводит?

Заговор против Дмитрия Донского не мог, естественно, не касаться и его преданных подвассальных, придерживающихся той же проордынской идеологии. Значит, восстание было не только в Москве, но и в Серпухове. Москва охвачена восстанием, князя Дмитрия в городе нет, он собирает войска. Серпухов, как мы только что допустили, также охвачен восстанием, князя серпуховского в городе тоже нет. Только он не собирает войска. Он во главе войска стоит под Волоком. Просто «стоит», как пишут летописцы. Никуда не идет. Зачем стоит? И почему именно там?

А давайте вспомним, что восставшие москвичи ждали прихода какого-то войска. Восстание было пролитовским, значит, войско могло прийти только с запада. Вот его-то и караулил серпуховской князь Владимир Андреевич, стоя к западу от Москвы. По сути, он прикрывал Тохтамыша, пока тот разбирался с Москвой.

Разобравшись с Москвой и подавив мятеж самым жестоким образом, хан развернулся и пошел домой. Через рязанские земли. Нещадно грабя при этом: «Захватил землю Рязанскую и огнем пожег». Удивляться этому не стоит, если вспомнить, что рязанский князь Олег был врагом и Тохтамыша, и Дмитрия Донского — к Куликову полю он спешил, чтобы биться на стороне Мамая, но, как известно, опоздал. Тохтамыш расправился бы с Рязанью еще по пути в Москву, если бы не так торопился. Но вот после сделанного дела он уже не был связан временем и вовсю оттянулся на Рязанщине.

А что сделал Дмитрий Донской, вернувшийся к Москве с войском и увидевший великое опустошение? Официально-парадная версия истории говорит нам, что нашествие Тохтамыша было обычным татарским нашествием на Русь. Тогда прибывший из Костромы с войсками Дмитрий вместе с братом Владимиром и его ратью, наверное, объединились и погнались за Тохтамышем, чтобы свернуть негодяю башку? Нет! Дмитрий идет воевать Рязань! И довершает разгром, который не закончил Тохтамыш: «Князь Дмитрий послал свою рать на князя Олега Рязанского. Олег же со своей дружиной едва убежал, а землю Рязанскую всю захватили и пусту сотворили — пуще ему было, чем от татарских ратей». Дмитрий Донской, как видим, вместе с Тохтамышем громит Рязань! Одно дело ребята делают. Причем Донской еще пошибче Тохтамыша: пуще Олегу Рязанскому было от Дмитрия, чем от татарских ратей!

Вот такая история. Или, точнее говоря, версия. Слово «версия» смущать не должно, поскольку любой взгляд на историю, тем более такую давнюю, есть не что иное, как трактовка событий. И приведенная мною трактовка объясняет все или почти все странности и непонятки произошедшего не в пример лучше официально-парадной версии, в которой Дмитрий Донской значится спасителем Руси от Орды на поле Куликовом. Правда, после своего «спасения» Русь продолжала исправно платить Орде дань; Тохтамыш, поздравивший Донского с победой над Мамаем, вскоре зачем-то пришел разорять Москву, из которой отважный спаситель отечества трусливо сбежал в Кострому, а защищал столицу пришлый князь-литвин, незнамо как в ней оказавшийся (я лично читал предположение одного традиционного историка о том, что Остей, возможно, приехал в Москву… просто в гости к родственникам); затем Дмитрий громит рязанского князя, которого только что погромил Тохтамыш… Вы вольны выбирать любую версию, важно только, чтобы вы знали: у вас есть выбор. И этот выбор у вас никто не вправе отнять.

 

Глава 4

В жмых

Теперь, развалив или, по меньшей мере, подорвав фундамент пары основополагающих державных мифов русского сознания, самое время взять в руки лупу и внимательно рассмотреть, как же власть в России порабощала народ, формируя то, что за границей часто называют «загадочной русской душой».

Во время вышеупомянутого мятежа на Москве не раз звенел вечевой колокол. Тверская летопись говорит об этом прямо: «Люди сташа вечем, митрополита и великую княгиню ограбили и едва вон из города отпустили». Вече было в Древней Руси вполне распространенным и привычным политическим инструментом народной демократии. Потом оно было задавлено властной вертикалью.

Мы помним, что в начале становления нашего отечества было две Руси. Городская Русь пришлых скандинавских оккупантов и постепенно покоряемый океан лесной деревни. Князь имел полную власть внутри своего двора над своим имуществом и рабами, но не имел таковой над диким деревенским океаном, где жили люди вольные. Это были два полюса. Воля и рабство. И соприкоснувшись, они начали взаимодействовать, как два вещества в пробирке.

…Известно, что наша европейская цивилизация является прямым наследником и потомком Древнего Рима. Многое из того, к чему мы привыкли, на что падает наш взор, что является краеугольным камнем нашей цивилизации, есть наследие и изобретение античности. Вот и давайте плясать от Рима.

В республиканском Риме было две формы власти. Отеческая и общественная. Или, если хотите, внутрисемейная и вне-семейная. Глава семейства, отец пользовался внутри семьи абсолютной властью. Это обозначалось латинским словом dominium, то есть буквально «хозяин дома». Поскольку частная собственность в Риме была священной, от этого проистекало и всевластие господина. Он мог выдать замуж или женить, а также продать своих детей в рабство или даже убить своего собственного сына или дочь, и никто бы слова не сказал, — это же его сын! А вот обратная ситуация — отцеубийство — в головах римлян не укладывалась. В строгом правовом обществе Рима практически не было смертной казни. Высшей мерой социальной защиты и наказания преступника считалось изгнание. Но отцеубийство было тем редким и исключительным видом преступления, за которое следовала смертная казнь. Покусившегося на отца убивали, как собаку, — настолько чудовищным представлялось это преступление. В то время как, повторюсь, сыноубийство не считалось даже проступком. Отец, глава семьи, хозяин дома был абсолютным деспотом. В своем доме он мог все.

А вот общественная власть была сильно ограничена законами. Консула избирали на год. При этом консулов было два, и один мог наложить вето на решение другого. Был аристократический парламент, и были депутаты от народа — плебейские трибуны. Гражданин Рима обладал неотъемлемыми правами, и никто был не вправе ничего сделать римлянину без приговора суда, на котором непременно присутствовали обвинитель и защитник. Когда арестовали апостола Павла и хотели его хорошенько высечь, он заявил, что никто не вправе его ударить, потому что он римский гражданин. И его бить не стали: римских граждан и пальцем тронуть нельзя!..

Все это логично: абсолютная деспотия не страшна в рамках семьи, потому что в семье наличествует естественная животная любовь родителей к детям. А в общественной жизни, где царит равнодушие к чужим людям, где homo homini lupus est, нужны ограничители насилия. Это важный момент, который многими не замечается. Те странные граждане, которые ратуют за государственный патернализм, вожделеют твердой руки Хозяина, Вождя, Бога, на самом деле — психологически незрелые люди, инфанты. Им нужен заботливый любящий Отец. Хозяин дома, который не оставит в беде, поможет, пригреет, приголубит. Но у него тяжелая рука. И он имеет право в любой момент убить — по праву Отца. Именно так ведет себя Господь в глаза христиан — он нас бесконечно любит, и он же нас убивает.

Ратуя за сверхопеку государства, политические инфанты автоматически соглашаются на абсолютную деспотию. Тот, кто кормит тебя с руки, имеет на тебя право. Избыток получаемой в этом случае отеческой любви — обратная сторона той медали, на противоположной стороне которой полнейшее бесправие перед лицом Pater families — Отца семейства. То, что мы любим, к чему привязаны, мы склонны считать своим, неотъемлемым, находящимся в нашем полновластном распоряжении. А вот равнодушие, давая нулевую любовь, предполагает максимальную свободу. В пределах которой никто вас пальцем не тронет…

Это две разные идеологии власти — равнодушная свобода и смертельная любовь. Религиозные люди и коллективисты склоняются, как правило, ко второй, атеистичные и индивидуалистичные — к первой. Более того, сама форма власти воспитывает людей: недаром торжество буржуазной демократии и в Европе последних веков, и в Древнем Риме, который безусловно был буржуазной республикой со всеми ее атрибутами, привело к бурному взлету фактического атеизма. И напротив, авторитарные страны с Отцом во главе проецируют Отца и на небо, что заметно, например, и в авторитарной путинской России.

Вернемся, однако, в Древнюю Русь. Там какое-то время параллельно сосуществовали дикая вольница лесного океана и семейная деспотия князей и князьков, распространявшаяся на то, что они считали отчим домом, — свою семью, своих рабов, свои владения, доставшиеся от отца. Откусывая от этого бескрайнего пирога кусок за куском, а также конкурируя друг с другом, князья, а попросту говоря, главари вооруженных банд рэкетиров, старались распространить на захваченные территории свои представления о власти и собственности. Дело в том, что разделение понятий власти как таковой и собственности как таковой произошло в России довольно поздно. И вообще это разделение нетривиально для наивного сознания. Я властвую над своими вещами, потому что они мои! А поскольку вещами считались и рабы, я абсолютно властвую и над своими людьми тоже. Власть есть собственность, полновластное владение, не так ли?..

Но это не всегда так.

В Древнем Риме раб мог выкупиться из рабства, если заработал достаточно денег. Его деньги не принадлежали его хозяину. В средневековой Европе гуляла поговорка «вассал моего вассала — не мой вассал». На Руси же самодержец был полновластным хозяином не только своих подданных (даже формально свободных), которых он мог казнить и миловать без суда, но и их имущества, которое мог отнять в любой момент. На Западе после крушения Римской империи понимание разделения власти и собственности тоже на какое-то время было утрачено. Пол Виноградофф в книге «Римское право в средневековой Европе» приводит сохранившийся эпизод беседы Фридриха II с правоведами. Фридрих спрашивает их, не является ли император полновластным «хозяином дома» (в римском понимании) для всей своей империи, в том числе хозяином имущества своих подданных. На что правоведы отвечают ему: нет, он повелитель «только в политическом смысле, но не в смысле собственника». Это первый шаг к понимаю того, что власть — просто слуга народа. Даже власть монархическая, наследственная.

Европа началась с Римской империи. С единого культурно разлинованного пространства. На излете империи в эту уже готовую изложницу влилось христианство и свободно растеклось по ней. Потом настала эпоха безвременья, но семена были посеяны, рукописные источники античности хранились в монастырях, а идеологическая площадка была подготовлена христианским бульдозером под фундамент будущего здания. Память о великом огне, горящем над миром, еще долго светила европейцам, вызывая перманентные попытки восстановить великую империю.

Первая такая попытка была предпринята Карлом Великим, который значительно расширил государство франков, и в 800 году был коронован папой римским на императорство. Этот символический акт как бы подтверждал стремление восстановить Западную Римскую империю. Затем случился второй акт этого великого исторического спектакля: в 962 году возникла Священная Римская империя германской нации, которая объединила земли германцев, франков и Италию. Первый император Священной Римской империи также был коронован папой римским, причем со званием «Император и Август».

Все эти императоры, хоть и не жили в Риме, но короновались именно в нем, поскольку пытались восстановить именно Римскую империю; считалось, что святость их власти проистекает из священного рода Рима. (В Византии, кстати, сильно ревновали, считая, что титул римского императора может носить только константинопольский император. И их можно понять.)

Власть императора в восстановленной империи была ненаследственной, а его должность — выборной. Правда, избирало не все население, а так называемые курфюрсты, то есть владетельные князья, но тем не менее. Вот эта ненаследственная «внешность» власти, которая требует стороннего благословения, и помогла пониманию того, что власть политическая не есть власть над имуществом. Власть политическая — отдельно, в нее избирают и на нее утверждают, а сундуки с добром, доставшиеся по наследству от папеньки, — отдельно.

Затем Европа прошла трудный период феодальной раздробленности, когда фактическую власть и земли разобрали на заплатки европейские феодалы и феодальчики — герцоги, бароны, графы. А болтающийся где-то высоко император или король власть имел только священную, номинальную, юридическую. Фактически же на местах хозяевами были феодалы. Которые вполне довольствовались сложившимся статус-кво: они реально рулят на земле, а король типа формальный хозяин.

То есть Европа двигалась от идеи империи и понимания того, что власть едина и центральна, но не всеобъемлюща.

На Русской же равнине все было наоборот: среди океана крестьянской вольницы сначала возникли торговые крепости викингов, потом началось их расширение до княжеств, потом дробление княжеств на уделы, раздаваемые многочисленным сыновьям. Но все эти князья, князьки и князёчки никогда не имели «царя в голове», то есть идеи центральной власти, — она появилась только с татарами. И после падения татаро-монгольского ига, когда Москва стянула русских, натянув на себя одеяло царя ордынского, над всей Русью воцарился один Пахан с мышлением мелкопоместного князька, а точнее, «хозяина дома», в коем все принадлежит ему и только ему — по праву наследования, вместе с чадами и домочадцами. Раздулся огромный головастик — размером со слона, но устроенный так же примитивно, как и все головастики.

В Европе мелкий феодал мог пойти на службу к крупному, то есть стать его вассалом; при этом стороны брали на себя взаимные обязательства — один нанимается и служит, другой опекает и платит за услуги. Распространенность таких отношений плюс рост городов, обусловленный урожайностью и породивший свободное и экономически самостоятельное население, плюс историческая память о правовом римском обществе возродили в Европе институт права.

В восточной Руси ничего этого не было. Но только в восточной! Любопытно, что в западной Руси, то есть в Великом княжестве Литовском, географически примыкающем к Европе, договорной вассалитет западного типа существовал. Договоры между отдельными русскими князьями и великим князем Литовским сохранились. Но их никогда не существовало на востоке Руси. Здесь боярин, то есть микродворянин, не был обязан служить князю. Но поскольку сохранить независимость мелкому в окружении крупных сложно, ему приходилось все-таки искать себе «крышу». Однако никаких взаимных обязательств это за собой не влекло. У подвассального боярина не было никаких прав, кроме права ухода от одного князя к другому, зато он мог сделать это в любой момент. Это была его единственная свобода. Но, как верно замечает Пайпс, «свобода, которая не зиждется на праве, не способна к эволюции и имеет склонность обращаться против самой себя». В результате, когда всё было стянуто под одного Хозяина всея Руси и переходить стало просто некуда, внезапно оказалось, что у дворян уже не осталось вообще никакой свободы.

Но первым русским царем стал все-таки монгол. И именно этот покоритель (уже второй по счету оккупант — после викингов) наложил азиатский отпечаток на управление в покоренном улусе. Как уже было сказано, монголы не рассматривали скудный русский лес как пригодную для колонизации территорию. Они просто выжимали все возможные соки из своего приобретения, доверив сам процесс выжимания местной полицейской власти, которая, по сути, ничем не отличалась от оккупационной, поскольку работала на нее, а в случае плохой работы лишалась последней путем аннулирования ярлыка на княжение или попросту усекновения головы. Это был естественный отбор на худших, в котором выиграли московские князья. Едва где вспыхивало антитатарское восстание, они тут же бросались его подавлять, как это сделал, например, Иван Калита, который, прознав про антиордынское восстание в Твери, тут же бросился в Орду и вернулся оттуда с татарским войском. Усилив басурманских карателей своими отрядами, московский князь буквально опустошил Тверскую землю. За что и получил от монголов звание гауляйтера всея Руси с правом сбора дани для оккупантов. Достойный продолжатель дела своего предка — Александра Невского!..

«Русская жизнь неимоверно ожесточилась, — пишет тот же историк, — о чем свидетельствует монгольское или тюркско-татарское происхождение столь великого числа русских слов, относящихся к подавлению, таких как «кандалы», «нагайка», «кабала»… В те годы основная масса населения впервые усвоила, что такое государство: оно забирает все, до чего может дотянуться, и ничего не дает взамен, и что ему надобно подчиняться, потому что за ним сила. Все это подготовило почву для политической власти весьма своеобразного сорта, соединяющей в себе туземные и монгольские элементы и появившейся в Москве, когда Золотая Орда начала отпускать узду, в которой она держала Россию».

Так велик был авторитет татар, так велико было почтение русских князей перед царем ордынским и его великой империей, что и столетия спустя, уже после ослабления ордынской хватки, русские правители считали ордынцев законными наследниками Руси. Русь относилась к Орде примерно так же, как римская провинция к Риму или современная Тверь к Москве, — она ощущала себя частью огромного единого целого. Наверное, этот тезис не будет воспринят читателем с должным вниманием, если не рассказать одну странную историю. Расскажу, нам спешить некуда…

Этот эпизод из нашей отечественной истории покрыт мраком и полон загадок. Историки знают только фактуру, канву событий — что именно случилось, но не знают почему. А случилось следующее.

Жил-был на Руси царь Иван IV, он же Иван Грозный. Который, кстати говоря, стал «царем» только после того, как завоевал Казань и Астрахань. Факт сам за себя говорящий — одолел царя татарского, сел на его трон, взял себе его титул. А до этого Иван был скромным «князем всея Руси». Так вот, однажды Иван Грозный по какой-то загадочной причине отрекся от престола. И посадил на свой трон некоего Симеона Бекбулатовича. Так Симеон стал царем и повелителем Руси, а Иван IV превратился в удельного Московского князька под ним. Он не только слез с трона, но и съехал из Кремля.

Все было «по-взрослому». Симеон был венчан на царство, а князь Иван писал царю Руси Симеону униженные челобитные: «Государю Великому князю всея Руси Симеону Бекбулатовичу Иванец Васильев… челом бьют, чтоб еси, государь, милость показал…»

Правда, царем Руси Симеон Бекбулатович пробыл недолго, всего около года. Потом безумный Грозный его сместил и, по некоторым данным, ослепил. Историки спорят, зачем это было сделано. Версии высказываются разные, порой самые экзотические. Например, такая. Гадалки предсказали, что царь помрет скоро, вот Грозный и решил обмануть судьбу, посадив царем куклу. Есть идея, что он решил бежать в Англию, вот и отрекся. Правда, идея эта довольно странная. Но есть и другая — «уйдя с работы», Грозный решил выдвинуть свою кандидатуру на польский трон, поскольку аккурат тогда в Польше проходили выборы короля местной аристократией. Однако и эта версия довольно смешна и также никакими историческими данными не подтверждается. Прочие версии перечислять не стану, поскольку дело не в причинах, которые заставили Ивана поменяться местами с Симеоном. А в том, почему именно с ним.

Дело в том, что Грозный считал Симеона законным претендентом на свой престол.

Обратите внимание: после того как Иван Васильевич и Симеон Бекбулатович поссорились и Грозный вернулся на царский трон, он своего ставленника ослепил. Не голову отрубил, и не четвертовал, и не содрал кожу живьем, не расстрелял из луков, хотя на подобного рода штуки Иван был горазд. Ослепил!.. Данная неприятная процедура обычно применялась к особам царских кровей, которых по каким-либо причинам не поднимается рука убить. Это первый примечательный факт.

А вот второй. Когда Иван Грозный умер, на трон воссел Борис Годунов. И все бояре целовали крест, клятвенно обещая Борису, что «царя Симеона Бекбулатовича и его детей и иного никого на Московское царство не хотети видети…» Ни самого Симеона, заметьте, ни его детей. Дети, понятное дело, наследники Симеона. А «царь» Симеон кто? Почему к нему такое серьезное отношение — и со стороны Ивана, и со стороны Бориса?

В те времена в делах престолонаследия люди были крайне щепетильны. Поэтому давайте посмотрим, кем же был этот Бекбулатович. А был он правнуком золотоордынского царя Ахмата. То есть прямым потомком Чингисхана. А поскольку Русь принадлежала Орде, была, если хотите, вотчиной царей ордынских, стало быть, претензии Симеона на престол были неубиенными. Он был законный наследник империи! В его жилах текла кровь самого Чингисхана! И столь серьезное отношение московских правителей к этому вопросу, а также тот факт, что Грозный стал царем только после завоевания Казани, говорит о том, что политически Москва рассматривала себя как наследницу империи, то есть Орды. У империи и калькировались методы организации жизни — как наиболее привычные. А какие у азиатов методы?

«Русский словарь, — продолжает Пайпс свои этимологические изыскания, — хранит отчетливые следы этого влияния. Слово «казна» есть прямое заимствование из языка татаро-монголов, равно как и понятие «деньги» и «таможня»… Связывавшая Москву с провинцией «ямская служба» была тем самым монгольским «ямом», но под другим начальством… Возможно, самым важным, чему научились русские у монголов, была политическая философия, сводившая функции государства к взиманию дани (или налогов), подержанию порядка и безопасности и начисто лишенная сознания ответственности за общественное благосостояние».

И никакой самостоятельности на местах! Присоединение какой-либо области к центру сопровождалось механическим переносом двора местного князя в столицу и его преобразование в приказ или, иначе говоря, «министерство» по управлению вновь присоединенной областью из центра. Властная вертикаль!.. Так формировалась знаменитая русская бюрократия, формировалась, разрушая властные структуры внутри присоединенных к Москве земель, поскольку все нити управления вытягивала на себя, обрывая горизонтальные связи на местах. Все решалось только через центр.

В результате на Руси сложилась репрессивная власть на манер привычной князьям ордынской, основной задачей которой было давить народ, прессуя его в жмых. А основной психологией и управленческим стилем московских князей и царей, прошедших долгий селекционный отбор Орды, на долгое время стала психология деспота. Освободившись от господства Орды, русские князья сами стали Ордой для собственного народа. Они умели осуществлять оккупационную политику и после падения власти Орды продолжали ее уже в своих интересах.

Москве очень хотелось быть Третьим Римом; цари даже начали рисовать свои родословные от самого Августа и считали, что Рим передал эстафету Византии, а та — Москве. Но духовно ближе московским царям был не Рим, а Сарай. Уже упомянутый Иван Грозный, который мог по первой прихоти лишить жизни любого холопа и дворянина, а также запросто отнять У любого все его имущество, и представить себе не мог, что может быть иначе. Более того, правителя, который был не в состоянии отнять у дворянина поместье или у купца товары, Грозный за правителя, равного себе, не считал. В 1570 году он написал английской королеве Елизавете довольно надменное письмо, в котором брезгливо укорял разочаровавшую его правительницу Англии: «Мы чаяли, что на своем государстве государыня и сама владеешь… И мы потому такие дела и хотели с тобой делать. А у тебя мимо тебя люди владеют и не токмо люди, но и мужики торговые… ищут своих торговых прибытков». Разве можно такое терпеть?!.

Политолог XVI века Жан Бодин писал, что есть два типа монархий. Монархия европейского типа, в которой «корона» есть не что иное, как страна, а вовсе не король, и король тут лишь наследственный правитель. И есть монархии восточного типа, где «король является хозяином имущества и личности своих подданных» и владеет ими, как хозяин дома рабами. Бодин приводил примеры таких стран — Османская империя и Московия. При этом он добавлял, что европейцы подобных режимов не потерпели бы.

Первые идеи о том, что властитель страны не есть ее собственник, появились у нас только в XVII веке — на тыщу лет позже, чем в постримской Европе. Но всходы из этих семян-идей на холодной русской почве взросли весьма чахлые. Их по сию пору затмевает уже подсохший, но все еще крепкий сорняк властной вертикали.

Академик Пивоваров рассказывал, что, прочитав впервые ельцинскую конституцию, которую принимали взамен отжившей свое советской, он поразился ее схожести с первой конституцией 1809 года, проект которой написал Михаил Сперанский. Конституция Сперанского принята не была, но на ее основе была разработана и принята в 1906 году первая российская конституция, дарованная народам России Николаем II. А после революции и отречения царя начали спешно готовить для утверждения Учредительным собранием другую конституцию — демократическую, но очень похожую на монархическую.

— Та конституция была такой же, как у Сперанского, — говорил Пивоваров, — только вместо монарха туда был вписан президент. О ельцинской же конституции 1993 года по какому-то ослепительному незнанию своей истории многие юристы говорят, что она якобы списана с американской или с французской. Полная ерунда, ельцинская конституция — практически тот же самый документ, который готовили к Учредительному собранию 1918 года. И там прописано, что вместо «наследственного» царя мы получаем президента. То есть получается «выборное самодержавие» — мы с вами идем и выбираем царя… Так и вышло. Борис Ельцин 31 декабря 1999 года отрекся от власти. А перед этим сказал, что передает власть преемнику. Тогда Владимира Владимировича Путина никто не знал, таких, как он, было много. Но 20 марта были выборы, и на них Путин получил 67 % голосов. Вновь сработал принцип «центричности власти», вновь стало понятно, что Россия не может без одного вождя… А что сделал Владимир Путин? В августе 2004 года он встречался в здании МГУ со своими доверенными лицами. И сказал: «Я обязуюсь вырастить обществу наследника». Любая европейская конституция предполагает разделение власти на три ветви: исполнительную, законодательную и судебную, согласно идее Монтескье. И в России тоже есть разделение власти. Но «изюминкой» конституции Сперанского стало то, что одна власть не вписывается в систему разделения. Она над ней — это царская власть. Несмотря на то, что существует разделение властей, царская власть ничем не ограничена. Так было в Конституции 1906 года, так было и в Конституции, подготовленной юристами Временного правительства к Учредительному собранию. И так же Сергей Алексеев, член-корреспондент РАН из Екатеринбурга, и Сергей Шахрай (он был вице-премьером в правительстве Ельцина) — два юриста, два доктора юридических наук — написали «Конституцию Ельцина». Я спросил потом у Шахрая, читал ли он конституцию Сперанского. Он ответил, что нет. Все получилось само собой. Как продолжение русской традиции… Даже партийная система у нас имеет иное наполнение, нежели на Западе. Идея создания партии нового типа, которая сосредоточит в своих руках всю власть, принадлежит Ленину, он писал об этом в работе начала XX века «Что делать?». Но одновременно с созданием первой Государственной Думы генерал Трепов выдвигает идею создания партии власти, которая включала бы элиту, богатых людей и владельцев средств массовой информации, — чтобы Дума была управляемой. И сейчас мы снова имеем в Думе партию власти. Ничего подобного нет ни в одной стране мира…

Отдав должное наблюдательности академика Пивоварова, приведу небольшой отрывочек из воспоминаний Анатолия Черняева, помощника М. С. Горбачева. Думаю, он будет к месту:

 

«Вчера в 10.00, будучи на работе, смотрел по ТВ коронацию Ельцина. Это не просто новая власть, даже не только новая государственная структура. Это смена системы… В речи актера и депутата Басилашвили, написанной «лейтенантами» Ельцина, есть Владимир Святой-Креститель, есть Сергий Радонежский, есть Петр Великий и Екатерина II — создатели Российского государства… М. С. решил выступить после гимна («Славься, наш русский царь»), колокольного звона и заключительной речи Ельцина».

Ну, а теперь, после этого небольшого, но полезного экскурса в новейшую историю, вернемся снова в Древнюю Русь. Сложившийся еще при татарах бюрократический аппарат для взимания дани, который теперь действовал в интересах собственной верхушки, продолжил линию на закрепощение населения — и не только крестьян, но и дворян. Какое-то время у них еще сохранялась практика менять господина. Но эта практика все более и более становилась теорией. Московские князья стали препятствовать свободному переходу служилого люда еще до Куликовской битвы. Их потомки еще больше закрутили гайки, начав выстраивать систему круговой поруки, когда при поступлении на княжескую службу дворянин не просто присягал новому хозяину, но и целовал крест, обещая не покидать его. А окружающие его служивые люди подписывали поручение за нового члена «семьи», причем, как отмечают историки, «число поручителей иногда заходило за сотню». Таким образом, при «предательстве» одного страдали все. Формально право уйти со службы у боярина было, в договоре оно прописывалось, но поскольку издревле на Руси жили не по писаным договорам, а «по понятиям», де-факто дворянин тоже оказывался «крепостным».

Расширение Московии совершенно выхолостило даже теоретическую возможность для дворян покинуть Главного. Какое-то время еще можно было утечь в Новгород или в Литву. Но потом и Новгород был испепелен, а переход на Запад стал считаться изменой, поскольку в 1386 году Литва приняла католичество. Кроме того, был установлен принцип обязательности государевой службы. Хочешь иметь «бизнес» в Московии — работай на государство, то есть на государя. Не хочешь — пеняй на себя…

 

Александр Никонов

За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии