Прямо под окнами ее номера шумело уличное кафе. Слышался пьяный смех, звон бокалов. Это раздражало. Хотелось подумать обо всем в тишине. Но не объяснишь же это Монпарнасу! Увы, теперь ей по карману гостиница только в этом беспокойном квартале. А что дальше?.. В груде вещей на кровати (Эльза начала распаковывать дорожный чемодан) лежал ее дневник. Из страниц выглядывало острие отточенного карандаша. Она взяла потрепанную тетрадь, на подоконнике ее раскрыла и, с минуту отрешенно посмотрев на веселящуюся под окном богему, написала: «Мне 28 лет, и я надоела сама себе...»

РЫЖАЯ И БЕЛОКУРАЯ

Лиля Брик (Москва, 1921)


Эльза Триоле (Париж, 1924)

Мысленно она еще называла себя Эллой. 21 год носила это имя, данное родителями, а потом, когда вышла замуж за Андрэ и уехала из России, стала Эльзой. Эльзой Триоле. Рядом с фамилией мужа «Эльза» звучит красивее. Так она объяснила всем свой поступок. И поверили! Одна Лиля, когда два года назад они встретились в Лондоне, не поверила. Только бровь подняла и усмехнулась. Старшую сестренку не проведешь! Впрочем, им обеим от природы досталось это звериное чутье, сумасшедшая интуиция. И такое же гипертрофированное честолюбие. А в остальном они с сестрой разные. Даже внешне: Лиля—кареглазая и рыжеволосая, Эльза—голубоглазая и белокурая.

Лиля с детства была своевольна. Рано начала заводить романы. Хотя с 14 лет, если ей верить, любила одного Осипа. И ведь добилась своего — вышла за Брика замуж! Правда, аборт, после которого уже не могла иметь детей, сделала не от Оси — лет за пять до свадьбы. Куда было за ней угнаться тихой и послушной Элле! Тогда еще Элле...

Глупо соревноваться с сестрой. И в чем?! Это как болезнь, наваждение. Вот теперь она, как и Лиля, не может стать матерью. Потому что тоже кидалась в романы, словно в омут. Не потому что иначе не могла — могла! — но ей казалось: надо, чтобы было как у Лили, все остальное — худшее. Впрочем, они обе бездетность воспринимают скорее как благо. Еще одно сходство...

Но ведь Эльза Триоле ни в чем, ни в чем не хуже Лили Брик! И родители считали, что младшей дочери отпущено больше талантов, и учителя в гимназии находили ее не в пример способнее! Лиля училась архитектуре, математике — все бросила на полпути. А она, Эльза, прошла весь курс, получила диплом архитектора. И это она, Эльза, любила поэзию, знала наизусть Пушкина и Лермонтова, чувствовала все тонкости символизма и футуризма! Но Володя предпочел ей Лилю...

ПОЭТ И ОФИЦЕР

Тогда, в июле 1915-го, Элла предложила Маяковскому поехать с ней в Петербург с одной целью: чтобы сестра, которая жила с мужем в столице, одобрила ее выбор и, возможно, убедила папу и маму не препятствовать их с Володей браку. Его, большого, нахального, родители восприняли в штыки. Старшая остепенилась, вышла наконец замуж за достойного человека, юриста, а младшая — на тебе — нищего горлопана нашла! А Элле казалось — никого другого она не полюбит. (Через много лет Эльза Триоле написала о Маяковском: «Только он дал мне познать всю полноту любви. Физической—тоже».) Тогда, в свои неполные 18 лет, она уже чувствовала масштаб его дарования и его личности.

Может быть, Элле еще хотелось похвастаться Володей. Рядом со смешным Бриком, с его усиками и круглыми очочками, Маяковский выглядел ну просто сказочным красавцем! К тому же он обещал прочитать Лиле и Осе свою новую поэму — «Облако в штанах» — а это чистый восторг!

...Думала ли она, что, едва Володя переступит порог Бриков, жизнь круто изменится у всех четверых? Ее роман с Маяковским разрушится, он намертво влюбится в Лилю.

Осип, с которым, если верить сестре, у нее уже не было близких отношений (только великая дружба!), к новым обстоятельствам отнесется спокойно... Если все взвесить, то ее, Эльзы, теперешняя депрессия — здесь, в маленьком номере третьесортной парижской гостиницы, — результат того июльского дня, когда Володя прорычал у Бриков свое «Облако...» и тут же попросил разрешения посвятить поэму хозяйке дома.

Правда, отъезд из России будущей мадам Триоле состоялся тремя годами позже. Но, видимо, столько понадобилось ей, чтобы понять: тем, кем стала Лиля для Маяковского, Элле не быть ни для кого и никогда. Во всяком случае, здесь, на родине. За ней ухаживали достойные люди, и поэты тоже, например, Василий Каменский, но разве поставишь кого-нибудь из них рядом с Володей?! Вот и захотелось все начать заново и где-нибудь далеко-далеко — и Элла выскочила замуж за французского офицера. Богача и красавца. (С ним, тогда еще женихом, и уехала из России.) Захотелось избавиться от навязчивого и «безответного» соперничества с сестрой, похожего на родовое проклятие, — и вместо Эллы явилась миру Эльза.

Увы, не помогло. Теперь это ясно.

Как ни стремилась она объяснить Андрэ, что искусство — главный смысл и радость жизни, муж остался верен лошадям и яхтам. Прекрасная природа острова Таити, на котором они жили, не компенсировала разочарования. Пришлось оставить Андрэ. Вернуться в Европу. Отправиться сначала в Берлин, потом в Лондон. В Англии она даже поработала в архитектурной конторе, несмотря на то что муж (хороший, однако, человек!) ежемесячно присылал деньги на содержание. Все бы ничего, но тоска и неудовлетворенность и здесь таскались за ней, как хвост. А после встречи в Лондоне с Лилей и Маяковским стало совсем невмоготу. И вот печальный итог: в очередной раз она все бросила, и мужа тоже — развелась (фамилию оставила, но о деньгах придется забыть), приехала в Париж, где ее никто не ждет, стоит сейчас у окна, смотрит на пьяную гульбу и поверить не может, что когда-нибудь будет счастливой.

ОДИНОКИЕ ВЕЧЕРА

Она шла рядом с ним по набережной Сены, сияла глазами, хохотала, и голова кружилась от того самого счастья, которое несколько месяцев назад казалось абсолютно недостижимым! Володя здесь, в Париже, был без нее как без рук. Эльза водила его по городу, знакомила с французскими поэтами и художниками (уже успела обрасти знакомыми), переводила... Одно неприятно кололо: пришлось помогать Маяковскому покупать для Лили чулки, духи, прочую дамскую ерунду. И все равно казалось: его прежние чувства к ней, к Эльзе (ведь было же что-то!), не умерли совсем. Однако Лиля, поручившая Володю заботам сестры, удивительное создание! Совсем не боится, что... Впрочем, бояться нечего: Лиля знает, что, несмотря на зависть, — пора назвать вещи своими именами! — Эльза, Элла, ее бесконечно любит. Видимо, даже больше, чем Маяковского, раз безропотно его уступила... Но когда гость уехал, с ним испарилась и радость. Одинокими вечерами Эльза размышляла: зачем этот человек вошел в ее жизнь? Неужели только для того, чтобы разрушить? И может, все же стоило хотя бы раз вступить с сестрой в реальное соперничество — за Маяковского? Но, вероятно, на борьбу за мужчину она, младшая, не способна...

СУДЬБОНОСНЫЙ МОМЕНТ

Ах, как Эльза ошибалась! Ее час пробил, когда летом 1928 года, в таком же точно кафе, как то, что она видела из окна своего «монпарнасского» пристанища, ей встретился молодой поэт Луи Арагон. Их общее с Лилей качество — фантастическая интуиция — подсказало: ОН! И Эльза сделала все, чтобы стать для Луи тем, кем была для Володи ее сестра — Музой, женщиной всей жизни. Для этого потребовалось отбить Арагона у Нанси Кюнар, звезды парижской богемы, наследницы богатого состояния. Эльза была немного старше избранника, впрочем, как и Лиля — Маяковского, бедна, как церковная мышь, и все-таки ей задуманное удалось. Но это была отнюдь не любовь с первого взгляда. Финальным и победным аккордом в борьбе за Арагона стал... Маяковский! Он как раз вновь приехал в Париж, и Эльза, опять же интуитивно прочувствовав судьбоносность момента, познакомила двух поэтов. Арагон через Маяковского проникся «российским духом», влюбился в культуру России... и в ту женщину, что отныне для него эту культуру олицетворяла.

И наваждение прошло! Вернее, оба. И то, что звалось «Володя». И второе — что звалось «Лиля». Теперь возможность делать иные выборы, нежели сестра, доставляло Эльзе радость. Как текла жизнь Лили, она прекрасно знала — из писем. К тому же на удивление часто сестра получала возможность выезжать из Советов — чтобы повидаться в Лондоне с матерью, в Париже — с сестрой, чтобы подлечиться... Итак, Лиля при Володе и при Осе заводит любовников, отстаивает «свободные отношения»? Хорошо. А она, Эльза, настолько предана мужу, что это поражает их богемных друзей. Лиля гордится тем, что никогда не мыла кастрюль и не пришивала пуговиц — всегда находятся те, кто делает это за нее? Что ж. А Эльза испытывает гордость и удовольствие, когда ее ожерелья, единственный пока источник заработка, «нафантазированные» ночами из ракушек, пуговиц и наконечников от клизм, раскупают парижанки! Лиля довольствуется тем, что она Муза Маяковского? Можно понять. Но Эльзе этого мало: она сама намерена вписать свое имя в историю литературы!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Маяковский застрелился более 80 лет назад, 14 апреля 1930-го. Лиля и Осип были в это время в Берлине. Есть свидетельства, что Муза горько рыдала, когда получила телеграмму. Что испытала Эльза, потеряв человека, возможно, единственного, кого по-настоящему любила, знала только она.

Лиля осталась звездой своей эпохи. Для этого она обладала всеми необходимыми качествами. Ее, как ни странно, считали вдовой поэта. Хотя она продолжала жить с Бриком и... с новым мужем, красным командиром Виталием Примаковым. Затем, когда его в 37-м расстреляли, — с Осипом и его новой супругой: Доживала свой долгий век с четвертым мужем — литературоведом Василием Катаняном. Главным делом своей жизни Лиля Юрьевна считала популяризацию творчества Маяковского. Но и сама немного переводила, держала светский салон, в котором перебывали многие знаменитости XX века.

А Эльза действительно прославилась. И не только как жена знаменитого Арагона. Сначала стала законодательницей мод — благодаря ожерельям. Они и выбраться из нужды помогли. Потом пришло время литературы. За один из своих романов, «Авиньонские любовники», Триоле даже получила Гонкуровскую премию — высшую литературную награду Франции. И тоже переводила, и тоже держала салон...

Их обеих пережили мужья. Эльза умерла в 1970-м от сердечного приступа. Лиля приезжала в Париж, чтобы ее проводить.

...Сама она ушла в 1978-м. Покончила с собой, выпив изрядную долю снотворного. Накануне упала, сломала шейку бедра, поняла, что даже в 86 лет не хочет быть беспомощной, — и... Ее младшая сестра Элла вряд ли бы на такое решилась.

МАРИНА БОЙКОВА

http://domochag.net/people/history11.php

Нет — никто меня не любит. Сестры Лиля Брик и Эльза Триоле

Надежда Кожевникова

Лиля Брик (слева). Фото А.Родченко. 1925 г.Эльза Триоле. 1924 г. (справа)

Казалось бы, уж никак не она, не Лиля Брик, могла так о себе отозваться. С ранней юности её сопровождали пылкие романы с людьми выдающимися, а не столь приметных обожателей вообще не счесть. Между тем словам её веришь — потому что написаны они были самому близкому человеку, сестре Эльзе, разлука с которой на долгие годы не отдалила, а, наоборот, сблизила, спаяла обеих в нерасторжимый, превосходящий рамки кровного родства, союз.

Детские, прожитые совместно годы ничего подобного не предвещали. Сестры как внешне, так и по складу характеров скорее являли собой антиподы, и старшая Лиля, с задатками властного лидера, Эльзу, пожалуй, подавляла. Пережили они и период соперничества, когда в ту пору еще малоизвестный, молодой поэт предпочел одной сестре другую. Но то, что могло разрастись в серьёзный конфликт, сестры Каган преодолели как кратковременное между ними недоразумение. Осознали, значит, уже тогда, самое важное, ценное — их редкостное душевное, духовное сродство, ставшее для обеих главной опорой в любых обстоятельствах на протяжении многих десятилетий.

Поэтому фразу Лили — никто меня не любит — следует воспринимать с продолжением: никто, кроме тебя.

Родившись в эпоху мировых катаклизмов, да еще в стране, где по определению Эренбурга, чтобы уцелеть, продуманные, как в шахматах, ходы не годились, где судьбы решались лотереей, то есть абсолютно непредсказуемо, — Лиля Брик и Эльза Триоле вытянули, можно сказать, счастливый билет. В число жертв репрессий, гонений сталинского режима их отнести нельзя. Но справедливо ли обвинять тех, кого беды, трагедии, постигшие миллионы сограждан, миновали? Суровый суд над уберегшимися от кровавой каши двадцатого века, иной раз выглядит так, будто венок мученичества — единственное оправдание для каждой яркой, даровитой личности. А если кто-то чашу страданий не испил до дна — безжалостный приговор: почему уклонился, где, в чем слукавил, или, возможно, за двадцать сребреников кого-то предал? Иначе, мол, как удалось уцелеть? Выходит, лучше бы всех из того поколения обрядили в лагерную робу, загнав за колючую проволоку на лесоповал? Тогда бы поколение, удачно возникшее после «оттепели», претензий к предшественникам не имело?

В подобном ракурсе сестры Каган — Лиля Брик и Эльза Триоле, радетелями «справедливости» воспринимаются как дразнящая красная тряпка для быка. Надо же, ведь и та, и другая вошли в элитарное ядро общества, как советского, так и западного. Обе стали эталоном вкуса, воззрений, чудачеств, прихотей, иной раз шокирующих, но обсуждаемых всеми, неважно с какими оценками, часто негативными. Сестрам на пересуды было наплевать? И да, и нет.

В Лондоне в Тейт Модерн музее с оглушительном успехом сравнительно недавно состоялась выставка работ Родченко и Поповой, где нам, мне с дочерью, мужем, посчастливилось побывать. Фотопортреты Родченко Лили Брик стали, так сказать, брендом расцвета русского авангарда, чьи открытия плодотворно впитались на Западе, в отчизне же уничтоженного на корню. Попова умерла молодой, заразившись скарлатиной от малолетнего сына. Повезло? Родченко же сгноили в унизительной отверженности, небрежении всего им созданного: новаторства в фотоискусстве, в живописи. А вот модель его, Лиля Брик, всегда, при жизни и посмертно, оставалась в центре внимания.

Даже Лимонов, с пером как жало в своей «Книге мертвых», не щадя никого и себя самого, упоминая Лилю Брик не смог утаить вовсе ему несвойственного пиетета. Чары, допустим, загадочные, не исчезали в этой женщине и на излете её земного пути.

Хотя исключительную популярность и Лили, и Эльзы обосновать несложно. Век поклонения женскому идеалу целомудрия, скромности, верности и прочих того же рода добродетелей миновал. В моду вошли интересные женщины. Сестры, как мало кто, не только отвечали спросу нового времени, но и сами влияли, формировали такой именно спрос.

Внешние данные не имели решающего значения. Современниками отмечалась непропорционально большая голова Лили Брик, да и Эльза образцам красоты не соответствовала. Но существует эффект снежного кома: чем больше у женщины поклонников, тем она привлекательнее, соблазнительней для других претендентов на её внимание, количество которых всё возрастает. У женщин, осознавших, что они нравились, нравятся, будут нравиться — походка, интонации, улыбки повелительниц, победительниц, и возраст тут не влияет. Переизбытка любви не бывает, а вот обделённость любовью калечит, как женщин, так и мужчин.

В фундаментальном исследовании шведского слависта Бенгта Янгфельдта «Ставка — жизнь», посвященном Владимиру Маяковскому и его ближайшему кругу, приводятся сведения о Лиле, иной раз рискованные для её репутации, узнать о которых можно было только от неё самой. Кое-что кажется даже нарочитым самооговором. Но если да, Лиля мастерски создавала собственный имидж. А где тут правда, где выдумка, поди разберись: имидж есть.

В её отношениях с Маяковским нет ничего идиллического. Она позволяла поэту себя обожать, боготворить, не только оставаясь женой Осипа Брика, но и не испытывая никаких угрызений от одновременного интимного присутствия с ней рядом двух мужчин. Это бывает, но Лиля осмелилась нарушить общепризнанные правила, демонстрируя открыто тройственность их союза. И мало того: не делала тайны, что предпочитает Маяковскому Брика. Как же так, став музой гения, столь почетной ролью не дорожила? Удерживала властно, цепко, но не благоговела? Дар, поэзию Маяковского понимала, ценила, тут они с Бриком были солидарны, но как человек, как мужчина Маяковский Лилю явно раздражал.

И понятно почему. Несоответствием, в первую очередь, её культурным запросам, образованности, воспитанию, полученному в рафинированной буржуазной среде. В зарубежных поездках, опять же втроем, Маяковский в гостиничном номере резался в карты, в покер, пока Лиля с Осипом, Осей, посещали музеи, оба владея сызмальства иностранными языками, насыщаясь с удовольствием атмосферой Европы, Маяковскому неинтересной, далекой, рождающей в нем чувство ущербности. Тоже самое в схожих обстоятельствах ощущал и Есенин.

Неискоренимое плебейство Маяковского, вкусившего уже славу, Лилю бесило. По её почину он заменил гнилые зубы искусственными, ослепительными. Одевался не как прежде, апашем, а безупречным джентльменом. Но нутро-то никуда не денешь. В переписке с Маяковским Лиля с отменным артистизмом, лицедейством, поддерживала пошловато-приторную манеру его к ней посланий. В письмах к Эльзе стиль у неё совершенно иной. Доверительное общение равных, а Маяковский — чужой.

Выразительная деталь, приведенная в той же книге Янгфельдта. Осип Брик спонсировал публикацию поэмы Маяковского «Облако в штанах». Но поэт мецената обманул, назвав ему цену, превышающую затраты на издание. Узнав после, что Брики знали о его надувательстве и молчали, смутился. Но замашки босяка, даже раскаявшегося, вряд ли Лиля забыла.

В обывательское сознание легко внедряются мифы о зловещей роли женщин, поработивших якобы таланты, и винов­ных, считается, в их несчастливой участи. Жорж Санд сгубила-де Шопена, прилепившегося к её семейству с алчными её детками. Тургенев, чья мать яростно протестовала против его неодолимой тяги, возникшей с молодости к Полине Виардо, и по возрасту старше, и замужней, и некрасивой, битву за сына с соперницей проиграла. Родные Шопена, сестры, мать, тоже хотели, во имя его же блага, спасения, от Жорж Санд его отодрать. Не получилось. Он жил и умер вдали от них, как замечательно, пронзительно написал Пастернак, вложив «живое чудо фольварков, парков, рощ, могил в свои этюды».

В том же ряду сцепка Маяковского-Лили Брик, где на Лилю навешивается больше укоров, чем она заслуживает. Но почему, собственно, при понимании, восхищении даром вменяется как долг, обязанность еще и любовь? Лиля не виновата, что на чувства к ней Маяковского она не могла, не хотела ответить.

Книга Янгфельдта о Маяковском, его окружении отличается от трактовок-версий наших соотечественников объективностью суждений, анализа. В ней отсутствуют как разоблачительное злорадство, так и пафос восхвалений. Нет там ни нападок, ни оправданий. Позиция Янгфельдта: незачем, не от кого Лилю Брик защищать. Это и мудро, и справедливо.

Янгфельдт называет ключевые моменты в судьбax сестер. Замужество Эльзы с французом Андре Триоле, из состоятельной семьи, разбогатевшей на производстве лиможского фарфора, как бы случайно, неожиданно. «В действительности Эльза с матерью бежали из большевистской России, в чем она впоследствии признавалась в частной беседе: она «ненавидела революцию», которую называла «крайне неприятной». Под этим она имела в виду не только жестокое насилие, но и внезапно обрушившиеся на них бедность, голод, отсутствие комфорта, бытовую нужду. Для избалованной девушки из буржуазной семьи всё это было малопривлекательно. Вполне вероятно, что она искала контакты с иностранцами в Москве, надеясь, что кто-нибудь поможет ей покинуть страну». И подвернулся француз Триоле. Понятно, да?

А вот, еще цитата: «Весной 1920 года Осип считался достаточно благонадежным для того, чтобы поручить ему работу в органах безопасности. Он занял должность «уполномоченного 7-го отделения секретного отдела», в обязанности которого, судя по всему, входило, между прочим, наблюдениe за бывшими «буржуями» — а о них у большевиков, с их социальным опытом, знания были весьма поверхностные».

Бесстрастная констатация. «За короткое время жизнь Осипа — а заодно Маяковского и Лили — изменилась в корне — ни о какой эмиграции уже не могло быть и речи. Теперь Осип был не просто членом всё более могущественной партии, но и солдатом армии, главная задача которой состояла в защите государства и партии от врагов — реальных и столь же часто вымышленных. Был сделан бесповоротный шаг — отныне жить предстояло исключительно в первом пролетарском государстве мира».

Клетка захлопнулась. Хотя Лиля тоже надеялась, как и Эльза, оттуда упорхнуть. Планировался её фиктивный брак с Романом Якобсоном, влюбленным в Эльзу, из семьи, близкой с детства сестрам Каган, еще будучи мальчиком обнаружившим исключительные способности к лингвистике, им в будущем блистательно подтвержденные.

Живя в Женеве, я подружилась с Ксенией Карцевской, вышедшей замуж за сына соратника Якобсона по созданию лингвистической школы в Праге, где нашли так же прибежище эмигрировавшие из СССР Цветаева, Марк Слоним. С вдовой Слонима — Татьяной, которой тогда было за восемьдесят, я познакомилась опять же в Женеве. И сблизилась настолько, что мы с ней ругались, обсуждая, куда ей отдать архив мужа. Я убеждала Татьяну не отдавать архив на родину, откуда и она, и Марк вынуждены были уехать. Забыла, что их отъезду предшествовало, что они пережили? Но Татьяну, уверовавшую в обещания гласности при Горбачеве, возмущал мой нигилизм, отсутствие патриотизма, что у эмиграции той волны считалось смертельны грехом. Они полагали, что во всех их бедах большевики виновны, и достаточно большевиков лишить власти, сразу воспрянет, воскреснет, как феникс из пепла, им памятная, ими любимая та прежняя Россия. Зря надеялись, как выяснилось. Но Татьяна всё же архив Марка Слонима отдала в США, в Стэндфордский университет. Моя скромная победа.

Переписка сестер Эльзы, Лили, предназначенная только друг другу, сбереженная, обнародованная Катанянами, не только бесценный документ той эпохи, но и урок, важный для всех нас. Не устарело ничего: выбор судьбы, вольный или невольный, боль разрыва с корнями, оставляя в душе незалечимую ничем, никогда рану, травму. И одно утешение, одно лекарство — взаимопонимание между самыми близкими.

В переписке сестер возникает их подлинный облик, обнаруживая нутро, сокровенное в каждой, где потребность делиться всем, наращена болью редких встреч: «расстояния, версты, мили, нас расставили, рассадили», как Цветаева писала, с траурным, надсадным пафосом. Сестры же в письмах друг другу надрывов избегали. Откровений опасных тоже. То, что их переписка подвергалась перлюстрации, обе, конечно, знали. Но вряд ли только из маскировки делились друг с другом для пуританской морали пустяшным, никчемным. Их сила, прочность, живучесть здоровых натур проявлялась в женской, неистребимой сути, не только пленительной для мужчин, но и для них самих являющейся стержневой. И в молодости, и в преклонных летах.

Лиля пишет сестре: «хочу бусов». Эльза бусы изготовляла для парижских домов моды, когда Луи Арагон, её муж, зарабатывал недостаточно, чтобы того, что он сочинял, им хватало на жизнь. Обе сестры занимались переводами, спасибо родителям, обеспечили дочек хлебом на пропитание в любых обстоятельствах, и не только на собственные нужды, но и своих, ждущих славы, спутников.

Параллельно с письмами они при любой оказии отправляли друг другу посылки с подарками. Опять же для строгих судей — компромат. Лиля направляет сестре в Париж расписные подносы, самовар, икру, которой та делилась с друзьями, Надей Леже, например. В ответ посылался в СССР дефицитный товар, различный, так как там, где жила Лиля, дефицитом числилось все. От духов, нарядов, до лекарств, предназначенных не только опять же Лиле, а и Майе Плисецкой при проблемах прославленной балерины с коленом. Сестры обладали даром притягательности для самых ярких представителей творческой элиты, достаточно искушенных, избирательных, чтобы на фальшивый заман не поддаться. Вот для них сестры раскрывались лучшим, чем обладали. Не только безупречным вкусом, чутьем на талантливость, но и верностью, надежностью в дружеских связях. Лиля отважно сражалась за Параджанова, добиваясь его освобождения из лагеря, куда он попал за «неправильную», в СССР наказуемую, сексуальную ориентацию. Цинизм не надо путать с презрением к ханжеству, сестрами с юности отвергаемому. В ханжеской стране, чтобы бросить ханжеству вызов, требовалось мужество не меньшее, чем у борцов с тогдашней идеологией, тем режимом.

Да, факт, что Лиля, после самоубийства Маяковского (хотя эта его склонность выявилась уже в молодые годы, определяясь не только его природой, но и знаком поколения той эпохи; попытки к самоубийству делали многие, в том числе и сестра Лили, юная Эльза) была принята и лично Сталиным, и главой карательных органов Ежовым. Проникнуть в их кабинеты редко кому удавалось. Но еще реже — выйти оттуда в прежнем качестве. Туда — да, а вот обратно? Лиля Брик сумела, да еще и с победой. Творческое наследие Маяковского отстояла, с поощрения властей внедряемое повсеместно, до рвоты. По словам Пастернака, как картошку при Екатерине Второй. Или же как кукурузу при Хрущеве. Продукт-то полезный, но если насильно навязанный, то отторгаемый. Я, скажем, Маяковского, включенного в школьную программу, отрицала, не читая. Зря. Но отвращения к навязываемому супротив моей воли преодолеть и теперь не могу.

Занимает другое. Лиля Брик, чей муж Осип служил с двадцатых годов в органах, отлично была ведь осведомлена, чем эксперименты в сближении с той властью завершаются: катастрофой. Что же ею руководило? Тщеславие, авантюризм? Наверно, и то, и другое. Но и что-то, тайное, что, допускаю, и она сама не вполне осознавала в ту эпоху, когда осмотрительность никого не спасала. Лотерея без гарантий ни для кого.

У Шаламова есть эпизод, как в лагерь прибывает эшелон, откуда выпархивают женщины, райские птички, в платьях из крепдешина, в лодочках лакированных, и что с ними сделали, во что превратили очень быстро. Кто они были? Актрисы, секретарши, просто жены...

Моя мама в разгар репрессий, тридцать седьмого и продолжающихся после войны, вселившаяся в Дом на набережной, выйдя замуж за лётчика-полярника Героя Советского Союза Мазурука, мне рассказала, как после ареста кинозвезды её дочь-подросток, надев шубу матери из чернобурок, рыдая, падала в снежные сугробы во дворе их дома. Жильцы из окон наблюдали. Девочку звали Ингой, потом она стала женой знаменитого переводчика-синхрониста, обласканного властями. Имя её матери Татьяна, из лагеря она вышла после смерти Сталина. За славу, привилегии, избалованность успехом она, можно не сомневаться, в лагере заплатила сполна.

Деда моего мужа, получившего инженерное образование в Англии, под чьим руководством возводилась библиотека имени Ленина, взяли в тридцать седьмом, когда ему было за шестьдесят. Припомнили его чин полковника царской армии. На лесоповале вряд ли долго протянул. Но когда его внук, мой муж, уже при российской демократии пытался вызнать, где в какой лагерном могильнике кости его убиенного деда — гробовое молчание. Хлопотно, конечно, сыскать поименно все те жертвы — экая морока. Ладно, пусть так. Мы сами помним и не простим.

Сестры всё знали, конечно, но не идеализирую их нисколько, в ряды палачей их не могу причислить. В ряды жертв тоже. Так к кому?

Эльзу Триоле не встречала никогда. Но Лилю Брик видала в Большом зале консерватории, когда эта зловещая старуха, с выкрашенными в морковный цвет волосами, ковыляла к шестому ряду, привилегированному, где места распределялись только лично директором Большого зала Ефимом Борисовичем Галантером. Тоже фигура, скажу, феноменальная. Будучи совсем молодым, участвовал в становлении исполнительской карьеры Яши Хейфеца. Организовывал концерты и сопровождал в российскую глубинку Фокина, Собинова, Вертинского, Изу Кремер, Шолом-Алейхема. Знаменитый, всесильный впоследствии импресарио Сол Юрок, начинал свою деятельность в конторе у Галантера, чья семья погибла при еврейском погроме в Молдавии, в Кишиневе.

Вопрос: а почему тот же Галантер уцелел? Он — да. А сына его, известного потом кинокритика Бориса Галантера, фронтовика, посадили-таки. И когда его только освободили из лагеря, первым опубликовал его текст в журнале «Знамя» главный редактор Кожевников, коим оставался сорок лет с лишком, дольше всех в этом статусе продержавшись, и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе, Андропове, Черненко. Успел вовремя помереть. До гласности не дожил. Плевки, в него, мертвого, получила я. Утиралась. И отца предать не могла, и оправдываться, унижаясь, не собиралась. Но отца от меня защищали Анатолий Наумович Рыбаков, Юрий Маркович Нагибин: мол, не тебе, девчонка, Кожевникова судить, мы его знаем лучше тебя.

Это же я услышала от Межирова, уже здесь, в США. Мы с ним общались по телефону несколько лет. Как-то Александр Петрович сказал: Кожевников создал шедевр «Март-апрель». Я попробовала ему возразить, что нашла там неувязки, голос радистки выдавал в ней женщину, в сюжете рассказа Кожевникова есть сбой. За что получила от Межирова резкий отпор: вы, Надя, не понимаете, не знаете нашу эпоху и не поймете никогда. Это правда, но разве только я? И разве они, современники, сами существовали между собой в ладу?

Слева направо: Жорж Бокье, Лиля Брик, Надя Леже, Луи Арагон, Эльза Триоле, Василий Катанян. Франция, 1957 г.

Борис Ефимович Галантер обходительностью светской не отличался. И меня, девочку, удивляло, с какой стати он, мрачный, понурый, маму мою встречает с подчеркнутой заботливостью. В его директорском кабинете сам снимает с неё пальто, хотя Паша, его помощник, рядом находился. И строгая Клара Борисовна, проверяющая билеты при входе на лестнице, ведущей к Большому залу, тоже приветливо маме улыбается. Почему? А просто люди, нормальные люди, эстафетно передавали признательность к тем, кто протянул им руку в постигшей их беде. И такая эстафета наследуется.

Уже после смерти Ефима Борисовича я написала, встречаясь с его сыном, обнародованный вначале в газете «Советская культура», а потом вошедший в мою книжку очерк: «Хозяин Большого зала». Признательность, если кому вольно так трактовать, за «блат». За причастность к основам культуры — празднествам, торжеству духа над слабой человеческой плотью, изуродованной палачами-изуверами, вырывавшими у них в пытках признания, за что казнились другие, тоже безвинные. И так шло и шло, череда беззащитных при терроре. Вопрос один: кто на очереди? Да ведь лотерея: любой.

Так вот, на концертах в Большом зале, как завсегдатай, неизменно присутствовала Лиля Брик, в сопровождении мужа, Василия Катаняна. Он не запомнился. Но когда Лиля усаживалась в кресла шестого ряда, все вставали. Шостакович вставал. Мама мне как-то шепнула: у неё на шнуре кольцо Маяковского. Восторга её интонации, мягко скажем, не выражали. Но и мама тоже встала. Как все.

В чахлом теле старухи, вместе с ней двигался, оживал монумент, бронзовый памятник, чьим именем площади назывались, станции метро: девушка, вы выходите на «Маяковской»?

В переписке сестер шнур для того кольца упомянут. Эльза сообщает Лиле, что шнур для кольца куплен, отослан. Если с нормальной точки судить, чего ради носить на груди кольцо самоубийцы, к которому тем более пылких чувств не возникало?

Моя мама дружила с Наташей Брюханенко, забеременевшей от Маяковского и под давлением якобы Лили Брик сделавшей аборт. Мамины письма из эвакуации, удостоверяющие её контакты с Брюханенко, мне дала после её смерти мамина с детства подруга Зося. Брюханенко действительно являлась одной из любовниц поэта. Но кто, как может заставить женщину сделать аборт против её воли?

Хотя в книге шведского слависта приводится как достоверный факт случившееся с молодой Лилей. Её собственная мать принудила избавиться от ребенка, зачатого от недостойного по мнению их семьи человека. А если бы тот ребенок родился, кем бы стала искусительница, нарушительница правил морали, этики Лиля Брик? А если добродетельной матерью? Всё решает случай, только случай.

Для меня моя дочь самый, близкий человек, с которым живу в отдалении давно, с её шестнадцати лет, когда она уехала учиться в Нью-Йорк. И мы, как сестры Лиля, Эльза, ежедневно с дочкой переписываемся.

Поэтому отчетливо себе представляю тревогу сестер, без интернета, мобильных телефонов, зато с поразительными по эмоциональной, фактической насыщенности подробными отчетами друг другу. И надо отметить, перо у обеих первоклассное. В посланиях их на протяжении десятилетий чувствуется мастерская, профессиональна отделка, но старались они друг для друга, больше ни для кого.

Старели, но без тени жалобного нытья. Одна слепла, другая еле ходила. Но обе бодрились, чтобы родную душу не огорчать. Лиля, скрывая от Эльзы свои хвори, благодарит за серый костюм, что в сочетании с розовым платком, все одобрили.

Вот оно, вечно женственное, порочно-безгрешное, наивно-колдовское, осудить которое могут только евнухи, кастраты. Сестры Каган обладали отменной стойкостью. Уважаю.

В одном из писем Триоле к Брик сообщается, что из весеннего Парижа сестра при оказии отправляет сестре в еще по-зимнему стылую Москву горшочек с примулами. За этот жест, трогательный, бескорыстный, сестрам прощаю все. На фоне постоянных уроков ненависти, особенно важны, ценимы уроки любви.

http://www.chayka.org/node/4869

ЛИЛЯ БРИК - ЭЛЬЗА ТРИОЛЕ. Неизданная переписка (1921 - 1970)

(Заказать книгу)

Их имена - Лиля Брик и Эльза Триоле. И если вас интересуют эти две женщины, две сестры, то вы, безусловно, захотите прочесть их переписку, чтобы больше узнать и о них, и о жизни двух замечательных поэтов, которые их любили; об их друзьях и недругах; их вкусах и литературной борьбе; о жизни Парижа и Москвы, полной катаклизмов, которыми так богат наш почти уже ушедший XX «нейлоновый век»...

Сохранилось более тысячи писем. Сестры переписывались полвека, они были дружны и писали часто - в этом была потребность. А как еще можно было общаться, когда жили они в разных странах, разделенные железным занавесом? Это сегодня все ленятся, звонят по телефону, и после нас, верно, будут издавать не письма, а телефонные счета...

Но перед вами - живые письма сестер. Здесь примерно треть того, что сохранилось. Я говорю «сохранилось», ибо утраты были неизбежны: легко представить, что пережили с 1918 по 1970 год их авторы - войны, аресты близких, обыски, переезды...

В настоящей книге читатель может познакомиться лишь с избранной перепиской - объем ограничен изданием. Некоторые письма печатаются с небольшими сокращениями, которые не существенны.

Сестры родились в Москве, и детство их прошло в районе Покровских ворот. Отец - Урий Александрович Каган - был присяжным поверенным и работал юрисконсультом в австрийском посольстве. Мать - Елена Юльевна - окончила Московскую консерваторию по классу рояля и преподавала музыку. Отец любил поэзию Гёте и старшую дочь, которая родилась в 1891 году, назвал в честь возлюбленной великого немецкого поэта, воспетой им под именем Лили. А когда пять лет спустя появилась на свет ее сестра, ей тоже дали имя одной из героинь поэзии Гёте - Эльза. Девочки получили блестящее образование, они с детства говорили по-французски и по-немецки, играли на рояле. Впоследствии старшая сестра станет Лилей Брик - музой Владимира Маяковского, младшая - знаменитой французской писательницей Эльзой Триоле.

Но пока что еще конец XIX века, и мама гуляет с девочками, держа их за руки. «Как-то ранней весной я шла с дочерьми по Петровке, - вспоминала Елена Юльевна, - а нам навстречу ехал господин в роскошной шубе. Он остановил извозчика и воскликнул: "Боже, какие очаровательные создания! Я хочу видеть вас вместе с ними на моем спектакле. Приходите завтра к Большому театру и скажите, что вас пригласил Шаляпин". Мы воспользовались приглашением, и для нас были оставлены места в ложе».

Девочки обращали на себя внимание - белокурая Эльза с ангельским взглядом голубых глаз, ярко-рыжая Лиля, с огромными карими глазами. Лиля отличалась норовом, самостоятельностью. Еще в гимназии она не захотела быть «как все»: схватила ножницы и отрезала себе косы - к ужасу родителей. (А в старости наоборот - в 85 лет заплетала косу - к восторгу почитателей!) Наверно, это был еще не осознанный отказ смешаться с толпой, подсознательное неприятие стереотипа.

Эльза же была девочкой послушной и прилежной. Она всегда завершала то, что начинала. В гимназии аккуратно готовила уроки (чего Лиля не делала, хотя в учебе преуспевала, особенно по математике), без особой охоты, но занималась музыкой в школе Гнесиных. Лилю же учили играть то на рояле, то на скрипке, потом купили мандолину... Папа однажды спросил ее: «Что тебе купить еще?» - «Барабан!» - с вызовом ответила Лиля. А Эльза все доводила до конца: гимназию окончила с золотой медалью, Архитектурный институт - с отличием. Лиля же все бросала - сначала училась на математических курсах, потом уехала в Мюнхен заниматься скульптурой, однако не доучилась, выйдя замуж...

Детство сестер протекало в благополучной семье. Девочки ходили в гимназию, весной праздновали Пасху, на Рождество наряжали елку. Эльза и Лиля любили друг друга, но старшая верховодила. Их кроватки стояли рядом. Как только гасили свет, девочки начинали шептаться - играть сочиненную самими же пьесу. Действующие лица были поделены: за одних разговаривала Эльза, за других - Лиля. Персонажи - княгини, графини, князья и бароны - люди, которые в то время реально жили вокруг... Сестры ссорились из-за того, что Лиля забирала себе самые эффектные фамилии и самые выигрышные сюжеты.

Когда Эльза перешла в восьмой класс, у нее вспыхнул роман с молодым, неизвестным тогда еще поэтом - утро ее любви, полудетское, робкое чувство. По бедности он катал ее на трамвае мимо площади, которая впоследствии будет носить его имя - площадь Маяковского. Эльза привела поэта к Лиле, когда та была уже замужем. Правда, к 1915 году она и Осип Максимович Брик фактически были в разводе, но продолжали оставаться в дружеских отношениях, живя одними интересами и находясь в одной квартире. Поэт сразу и навсегда влюбился в Лилю.

Когда меня спрашивают: «Значит, старшая сестра отбила его у младшей?» - я привожу слова Лили Юрьевны: «Это было нападение. Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты - буквально. Меня пугала его напористость, рост, его громада, неуемная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна. Когда мы познакомились, он сразу бросился бешено за мною ухаживать».

Связав свою судьбу с Маяковским, Лиля решила не расставаться с Осипом Бриком. Это никак не был menage a trois - любовный треугольник - и она, и Маяковский до конца дней сохраняли с Бриком глубоко дружеские отношения. Но у людей, которые не могли себе этого представить, такой союз вызывал злобное неприятие, и «свято сбереженные сплетни» (выражение Ахматовой) тянутся по сей день, подобно золотой цепочке Александрины, якобы найденной в постели Пушкина.

Сохранились письма Эльзы к Маяковскому той поры, когда он уже увлекся Лилей. По ним видно, что разрыв прошел нелегко для Эльзы, что чувства ее еще не остыли, она ревнует и досадует.

«...Сердечные дела мои все по-старому: кто мне мил, тому я не мила и наоборот. Уже отчаялась в возможности, что будет по-другому, но это совершенно неважно...»

«...А ты мне еще напишешь? Очень бы это было хорошо! Я себя чувствую очень одинокой, и никто мне не мил, не забывай хоть ты, родной, я тебя всегда помню и люблю».

«...Жду тебя с нетерпением, люблю тебя очень. А ты меня не разлюбил? Ты был такой тихий на вокзале... Целую тебя, родненький, крепко, крепко».

И так из письма в письмо.

Лиля умела влиять на сестру, подчинять ее своей воле. И Эльза не порвала ни с нею, ни с Владимиром Владимировичем, а, страдая и досадуя, подчинилась обстоятельствам. Следует сказать, что Эльза, будучи еще гимназисткой, одной из первых по-настоящему поняла и полюбила стихи Маяковского и, сохраняя с ним добрые отношения до конца дней поэта, пронесла любовь к его творчеству через всю жизнь. Она первой стала переводить его на французский язык, издавала его пьесы, читала доклады и устраивала выставки. Во время поездок Маяковского в Париж она была ему верным гидом и переводчиком - не говоря по-французски, Маяковский (по его выражению) разговаривал только «на Триоле». В один из вечеров он увидел за соседним столиком в кафе компанию молодых сюрреалистов, среди которых был Луи Арагон. «Поэт Маяковский просит подойти мсье Арагона к его столику», - прозвучала тогда фраза, которая изменила всю дальнейшую жизнь Эльзы Юрьевны...

Как же сложились отношения сестер с тех пор, как Маяковский влюбился в Лилю?

Несмотря на глубокую привязанность, взаимную любовь и потребность друг в друге, их отношения и сама эта любовь были очень не простые. Обе - личности, и личности с характером. Где бы ни появлялись сестры, среди каких бы знаменитостей ни находились, они всегда оказывались в центре внимания.

Их красота, интеллект и умение вести себя с людьми самыми разными всегда притягивали окружающих. Они были музами для поэтов, писателей, художников, музыкантов, обладали даром вдохновлять личности, подчас гениальные.

Как уже говорилось, по отношению к Эльзе в Лиле с детства на всю жизнь было усвоенное чувство старшинства, осененное в дальнейшем еще и тем, что знаменитый поэт предпочел именно ее. Многие оттенки отношений сестер имели эту подоплеку. В Эльзе она видела глубоко родного, очень близкого и любимого человека - и в то же время соперницу в авторитете, в славе и в отношениях с людьми. Эльза все понимала и стремилась этому противостоять. Досада и ревность с ее стороны, какое-то неуловимо напряженное отношение к Лиле остались у Эльзы на долгие годы. Чувства эти подсознательно, волей-неволей сказались на дальнейшем общении сестер при всей их искренней, взаимной любви. Обе до конца дней сохранили потребность одна в другой и горячую, крепкую привязанность, несмотря на то, что пятьдесят лет были вдали друг от друга: в 1918 году, выйдя замуж за французского офицера Андре Триоле, Эльза уехала с ним в Париж, а Лиля всю жизнь прожила в Москве.

Все эти годы их связывала переписка. Она интересна и панорамой культурной жизни, и литературными суждениями, сложной политической мозаикой, и знаменитыми персонажами XX века, и обычными житейскими делами... Поэтому и комментарии в настоящем издании сделаны достаточно подробно, иначе можно легко утонуть в ворохе имен, событий, книг, сложных взаимоотношений и просто непонятных бытовых деталей. Объясненные, они многое ставят на свои места и помогают выбраться из лабиринта.

Письма молодых лет - в числе прочего - пестрят разговорами о моде, описанием блузок, цвета губной помады, формы шляп и названий духов. В них - рисунки платьев, фасоны причесок, высота каблуков - по парижской моде. Но с годами все чаще мелькают рецепты лекарств, просьбы прислать пилюли, инструкции насчет инъекций, вопросы относительно кардиограмм и давления... Правда, тема одежды окончательно не исчезает из поля зрения, ибо эти дамы элегантны были всегда, однако больше внимания уделяется, скажем, не модной обуви, а обуви удобной. И на первое место ставится не фасон осеннего пальто, а его легкость. Но в каждом письме неизменно - литература, искусство, рассуждения, описания событий и людей.

Из писем Лили Юрьевны нельзя узнать, что было в те годы в СССР потому, что вся корреспонденция перлюстрировалась и откровенный рассказ об истинном положении дел часто грозил карой. А с той стороны приходили письма, где было многое, чем жила Франция, - митинги и забастовки, политические скандалы и Испанская война...

Вторая мировая война прервала общение, и несколько лет сестры ничего не знали друг о друге.

«История дала нам по поэту», - написала как-то Лиля сестре. И так же, как ее глаза навсегда приковали к ней Маяковского:

Надо мной, кроме твоего взгляда,

Не властно лезвие ни одного ножа... -

глаза Эльзы зажгли огонь в сердце Луи Арагона, крупнейшего поэта Франции. Более сорока лет они прожили вместе. В своем знаменитом стихотворении «Глаза Эльзы» он обессмертил ее имя, хотя и сама она прославилась как писательница.

При всей несхожести судеб сестер, было у них нечто присущее обеим: они безоговорочно подчиняли себе мужчин, с которыми связывали свою жизнь. Избранники ценили их ум, всегда считаясь с их вкусами в литературе и искусстве. «Лиля всегда права», - говорил Маяковский. «То место, где Эльза отводит скучающий взгляд от моей рукописи, мне следует переписать заново», - решал Арагон.

В молодости сестры не знали покоя от поклонников. Благосклонности Эльзы добивались многие замечательные юноши, среди них - Василий Каменский, Роман Якобсон, Иван Пуни, Виктор Шкловский. На их долю выпало пронести чувство к ней через всю жизнь, но остаться лишь друзьями. Эльза Триоле была давней любовью Шкловского, об этом - в его письмах, написанных в двадцатых годах из Берлина, где Шкловский был в эмиграции: «Хотел бы разучиться писать, чтобы научиться писать снова и только тебе. Разучиться говорить, научиться потом снова и сказать первым словом "Эльза". Люблю тебя немыслимо. Прямо ложись и умирай». В двадцатых годах Эльза стала главным персонажем его романа «Zoo, или Письма не о любви», который читают и сегодня и в котором автор использовал их переписку тех лет. Виктор Борисович говорил, что все его способности к несчастной любви ушли на героиню «Zoo» и что с тех пор он может любить только счастливо.

Круг интересов сестер был обширен. Лиля Юрьевна занималась скульптурой, переводила, редактировала и составляла сборники, снималась в кино, сняла сама два фильма, училась классическому танцу, свободно говорила на нескольких языках, великолепно разбиралась в живописи. Но больше всего она любила поэзию, знала ее блестяще и глубоко, была знакома чуть ли не со всеми поэтами XX века - от Хлебникова до Энценсбергера... В ней было дягилевское умение обнаружить нарождающийся талант, поддержать его и направить, подсказать идею и познакомить с единомышленником в искусстве, вдохновить на стихи, книгу, спектакль, музыку или фильм... Лиля Брик была женщиной, обладавшей талантом жить и приносить радость тем, на ком она останавливала внимание, «кого она касалась своей волшебной палочкой».

Разница в возрасте даже в сорок-пятьдесят лет нисколько не смущала ни ее, ни тех, кого она одаривала расположением. Она умела жить интересами Майи Плисецкой, когда та сражалась с ретроградами за свою «Кармен-сюиту». Она делала все возможное и невозможное, чтобы освободить из тюрьмы Сергея Параджанова, - и освободила! Она была заинтересованным посетителем всех премьер гонимого Юрия Любимова. Ей приносили на суд свои новые стихи и молодые поэты, и знаменитые...

Эльза же была не столь общительна. Она не растрачивала себя, время очень ценила и решительно отметала все, что мешало ей сесть за письменный стол. По письмам видно - «ни дня без строчки» для нее не пустая фраза. Не успевает она сдать рукопись, как делится с Лилей Юрьевной планом нового романа; заканчивает перевод Чехова и на другой же день садится с Константином Симоновым писать сценарий кинофильма «Нормандия - Неман»; сегодня открывает выставку, а завтра принимается за составление «Антологии русской поэзии»... И так изо дня в день - годами! Свои первые книги она написала на русском языке, впоследствии же она сочиняла романы и рассказы, статьи и эссе по-французски. Трудно переоценить ее деятельность, ее неукротимое желание знакомить французов с русской культурой, а советских людей (в то время - советских) - с французской. Сегодня она пишет роман и театральную рецензию, завтра - хлопочет об иллюстрациях к своему переводу «Капитана Федотова» В. Шкловского. Я видел Эльзу на репетиции «Дяди Вани» (в ее переводе), где она помогала режиссеру «Театра Наций» ценными советами, почерпнутыми из своей московской юности. Кстати, она познакомила Францию со всеми пьесами Чехова, а у нее в изголовье висела засушенная роза из палисадника его ялтинского дома. Это она - одна из активных устроителей выставки в Лувре неизвестного французам гениального примитивиста Пиросмани. Это она придумала, чтобы знаменитая Любовь Орлова сыграла в Москве «Милого лжеца» Килти, переведенного ею. Это она на страницах газет представляет парижанам новую повесть Чингиза Айтматова, последнюю роль Николая Черкасова и еще не знакомую французам Майю Плисецкую. Во время первых гастролей артистки в статье «Откровение зовут Майя» она писала: «Плисецкая - единственная балерина на сцене Гранд Опера, перед которой подняли занавес 27 раз!»

Пройдут долгие годы. Лиля Юрьевна еще дважды выйдет замуж. Виталия Марковича Примакова, выдающегося военачальника, талантливого человека, репрессируют и расстреляют. Последние сорок лет она будет замужем за литератором Василием Абгаровичем Катаняном.

Эльза Триоле всю жизнь проживет, не расставаясь, с Луи Арагоном. Как-то она заметила, что «летом можно спокойно умереть, так как все врачи отдыхают». В июле 1970 года у нее обострилась болезнь сердца, и она тихо скончалась у себя на даче. Свою смерть Эльза Триоле предсказала в последнем романе «Соловей умолкает на заре». За несколько дней до кончины она писала Лиле о своей книге, которую та еще не видела: «...В летнюю ночь сидят на террасе загородного дома несколько пожилых человек, старые знакомые. Это люди искусства, и, хотя жизнь сложилась по-разному, все они как-то вышли в люди. Женщина - одна. Это хозяйка дома. Неторопливые разговоры, полувоспоминания, полурассказы... Воспоминания и разговоры напечатаны другим цветом. Слышны соловьиные трели, они все тише, тише... На рассвете хозяйку находят умершей в кресле».

Эльзу и Арагона, который пережил свою жену на несколько лет, похоронили в саду их загородного дома, под вековым ясенем, который нынче спилили. На могильной плите - цитата из ее романа:

«Мертвые беззащитны. Но надеемся,

что наши книги нас защитят».

Арагон и Триоле распорядились, чтобы в их доме, - когда их не станет, - могли бы время от времени жить и работать молодые писатели - такие, какими были они сами в юности, - и пользовались бы их огромной уникальной русско-французской библиотекой. (Сегодня их воля выполнена). И в качестве «дара Франции, каким бы ни был тип ее правительства», они завещали стране все свои рукописи, документы и письма - дар, который невозможно переоценить.

Старшая сестра пережила младшую на восемь лет. Никогда ничему не подчиняясь, Лиля Брик сама распорядилась своей жизнью - в 86 лет, заболев неизлечимо, она покончила с собою - акт, скорее свойственный людям молодым. Согласно ее воле, прах был развеян в Подмосковье, там, где с опушки леса открываются поля и перелески, излучина реки и бесконечные дали с высоким небом.

Василий КАТАНЯН

Желающие прочесть онлайн книгу

Елена Арсеньева

Лисички-сестрички

Лиля Брик и Эльза Триоле

могут это сделать здесь :

http://knizhnik.org/elena-arsenjeva/lisichki-sestrichki-lilja-brik-i-elza-triole/1

Власть факта. Увидеть Париж и умереть.

Об Эльзе Триоле смотрите с 23:49.

===============================================================================

Татьяна Желудовская

0

Владимир Ермилов

19:35, 14 марта  #

0

Мечты сбываются :)
http://youtu.be/mrG3FA2lmiI

Третья Мещанская / Third Meschanskaya Str.