Империя чувств

Хочется в соответствии с традициями классической литературы, на которой и из которой мы все так или иначе выросли, начать с прямой речи. Вот и я начну:

"Это кощунство, святотатство, осквернение моего чувства, моей веры, моих идеалов, осквернение меня как личности, моего выбора на жизненном пути! Боль непроходящая!"

Это из показаний одного из потерпевших по делу Pussy Riot, то ли ключника, то ли свечника, то ли пасечника, то ли стрелочника - какая разница в данном случае. Он еще и добавил к этому: "Тем, кто еще не окреп в вере, трудно удержаться от желания отомстить!" Судя по нескрываемому желанию, он сам не слишком-то еще окреп. Есть еще резервы. Что же, интересно, будет, когда окончательно окрепнет?

Вы, конечно же, заметили, как в последнее время резко обострилась массовая чувствительность как отдельных граждан, так и целых коллективов?

Мы, похоже, живем нынче в стране тончайших, легко ранимых чувств, томных вздохов, взволнованных шепотов, робких дыханий, ну и, само собой, трелей соловья - куда ж без трелей. Старый добрый стерновско-карамзинский сентиментализм стал как-то незаметно морально-эстетическим мейнстримом наших в общем-то суровых и практичных на поверхностный взгляд будней.

Каким трагическим греческим хором заголосили наши впавшие в чувствительность сограждане об оскорблении их чувств - самых разнообразных, но в последнее время в основном религиозных.

Они расчувствовались до такой степени, что взяли привычку необычайно возбуждаться буквально по любому поводу. Такая повышенная чувствительность, как известно, бывает свойственна лицам, переживающим переходный возраст. Но не совсем нормально, согласитесь, этот возраст переживать вечно.

Раньше их нежные чувства были куда менее подвержены травмам. Их чувства мужественно молчали в тряпочку в те времена, когда государство лихо взрывало храмы или устраивало в них овощехранилища, когда оно выстраивало их, таких чувствительных, в трехгодовую очередь за холодильником "ЗИЛ" или за ковром Ореховско-Гороховского комбината, когда оно загоняло их на открыто-закрытые партийно-профсоюзные собрания или строем выводило на ноябрьские и первомайские демонстрации, когда оно гоняло их по колхозам-совхозам собирать картошку под дружный храп сильно утомившихся тружеников села, когда заставляло их публично и, разумеется, искренне восхищаться литературным творчеством генеральных секретарей, когда оно посредством своих представителей на местах - от участкового милиционера до начальника ЖЭКа - беспрестанно унижало, оскорбляло и открыто обманывало людей.

Нет, никаких таких особенных чувств как-то не наблюдалось. Ну, разве что "чувство глубокого удовлетворения", с фатальной неизбежностью испытываемое ими при подробном ознакомлении с историческими решениями очередного или, пуще того, внеочередного июльско-декабрьского пленума. А других чувств - ни-ни.

Впрочем, это все было давно, многие уже и забыли. А кто-то и вовсе этого не знает. И, между прочим, слава богу, что не знают. Хотя нет, неправда, все это надо бы знать. Так, на всякий случай, как пелось в одной бодрой частушке.

А в новые времена разве чувствуют что-либо все те, кого автобусами возят по избирательным участкам, кого теми же автобусами свозят на казенные восторженные "путинги", чьи последние мозги выдувают сквозняками федеральных каналов и кому беспрестанно врут, причем от их же имени? Нет, никаких буквально чувств. Ни один, как говорится, мускул не дрогнет на коллективном лице коллективного тела. Полное спокойствие. Картина "Над вечным покоем".

Но когда вдруг что-то живое, а потому и всегда непонятное врывается в их жизнь, страшно разыгрываются различные чувства. В основном - чувство неформулируемой ненависти. И чем в меньшей степени эта ненависть рационально мотивирована, тем она сильнее и разрушительнее.

Особую ненависть вызывает не ДУРНОЕ, а НЕПОНЯТНОЕ. Больше всего ненавидят то, чего "я бы ни за что не сделал и сделать не смог, потому что мне это никогда не пришло бы в голову". Убили и ограбили? Избили одного всемером? Получили взятку в полтора миллиона? Засунули бабушку в богадельню, чтобы оттяпать ее квартиру? Подожгли соседский сарай? Вырубили лес? Перегородили на два часа улицу, чтобы дать проехать кавалькаде завывающих, как Змей Горыныч, членовозов? Грохочут ночью под окном асфальтоукладочной машиной? Нехорошо, конечно. Но ведь понятно. Да и кто бы на их месте...

Ненависть тем сильнее, чем труднее формулируются ее мотивы и причины. Ненависть и знание, ненависть и понимание, ненависть и способность к диалогу, ненависть и умение видеть себя со стороны - несовместимы. Чем она иррациональнее, тем она сильнее и глубиннее.

Ну, там, путины-гундяевы - понятно. Депутаты-шмепутаты - тоже. Всякие судьи-прокуроры, отключившие в себе всякое человеческое начало ради чисто технического исполнительского функционирования, - чуть менее, но кое-как тоже понятно.

Но вот так называемые "простые люди", вроде бы лично не заинтересованные и, прямо скажем, более чем приблизительно информированные, которые надрывно и сладострастно призывают засудить, засадить, выпороть на площади, обмазать дегтем и вывалять в перьях. Что ими движет? Что их побуждает? Ну, не массовый же садизм? Хотя и кто его знает.

И эти прокурорско-судейские машины не посмели бы, конечно, давать полную волю своему казенному живодерству, если бы не поддержка такого количества чувствительных людей. Это с одной стороны. С другой же - все эти безмерно чувствительные всю свою чувствительность прекрасным образом засунули бы поглубже в одно известное место, как это они во все времена и делали, если бы не было начальственной отмашки: "Давайте, ребята, чувствуйте. Да как можно бойчей и звончей. Враг у ворот, ебенть".

Они как умеют мстят за свою никчемность, обездоленность, незапомнившееся детство, свою ненужность никому и себе самим в первую очередь. Но мстят они, конечно же, лишь тем, до кого могут дотянуться.

Кто все эти сверхчувствительные люди, у которых кроме хронического чувства оскорбленности обостряется еще и небывалое чувство юмора и сатиры, когда они пускаются в рассуждения по поводу тех, кто сидит в тюрьме, кого избили в полиции, кого насильно разлучили с детьми или любимыми. Почему эта повышенная чувствительность начисто вытесняет способность к воображению, способность представить себя или кого-то из своих близких на месте другого?

И речь, конечно же, все время ведется о "святынях", о чем же еще. "Чувства миллионов верующих глубоко..." Ага, глубоко. Ага, миллионов. Ну да, чувства, а что же еще.

Миллионы не миллионы, но вообще-то их немало. Их, увы, много - тех, чью чувствительность насилие над отдельным человеком, унижение конкретной человеческой личности, надругательство над гражданскими правами и свободами не слишком-то задевает. Зачем? Их нежные чувства глубоко травмируются лишь любыми, даже самыми косвенными, даже воображаемыми посягательствами на знаки, символы, флажки, портретики, автоматические ритуальные жесты - на все то, что они, так и не вышедшие из состояния детского языческого фетишизма, именуют "святынями". Впрочем, потребность покинутого богом существа в "святынях", которые "каждый может обидеть", в общих чертах понятна.

Для современного человека тоже есть кое-что святое, и он тоже, представьте себе, кое-что чувствует. Для него священной является человеческая личность - ее жизнь, ее достоинство, ее свобода. И эти ценности, абсолютные для современного цивилизованного человека, выношены и выстраданы в том числе и традицией христианской культуры. Это я утверждаю как нерелигиозный человек.

Не потому ли сама современность воспринимается некоторыми как грозная опасность для установившегося в наше время и в нашем месте порядка вещей. Вот что сказал один крупный чекистский чин, подверженный профессиональной амнезии, а потому начисто забывший о героическом прошлом своей конторы, много десятилетий с разной степенью успешности гнобившей церковь и, кстати, втаптывавшей в землю вполне реальные, а не симулированные чувства как верующих, так и неверующих.

Вот что он сказал, сокрушаясь по поводу "нападок на церковь", каковыми нападками в последнее время принято считать критическое отношение части общества к словам и деяниям высших чинов церковного ведомства. Вот что он сказал: "Эти нападки приобретают все более изощренный характер и нацелены в первую очередь на молодежь. Вместе мы сможем противостоять опасным угрозам современности и сохранить Россию великой и неделимой".

Все правильно и понятно, и я даже и сам не раз высказывался на тот предмет, что мутная архаика в нерушимом союзе с приблатненной властью всеми своими наличными конечностями отбивается от современности. И не только отбивается, но и в отчаянной своей обреченности прет на нее, на современность, тупой, безжалостной, потной, пыхтящей свиньей.

Тем, кто вырос при советской власти, до сих пор трудно привыкнуть к тому, что щит, меч, крест и кадило сваливаются во все более и более плотный и гомогенный ком. Что и понятно, если учитывать, что нынешняя власть испытывает потребность хоть в какой-то идейной подпорке, хоть в какой-то легитимности. А потому им так потребен кто-нибудь в напяленной поверх погон рясе, кто помахал бы кадилом над их "Мерседесом", над их массажным салоном с дополнительными услугами, над их увенчанной крестом нефтяной вышкой, над их парламентом, над их президентом.

А за современностью, в общем-то, никакой особой силы нет, если не считать, конечно, стоящие на ее стороне неумолимые законы истории, которые хотя и фатально запаздывают, но все же рано или поздно заявляют о себе даже в таком заброшенном пространстве, как наша несчастная страна, вечно выбирающая между "великостью и неделимостью" и "угрозами современности".

Лев Рубинштейн

Источник: Грани