Отец прошагал войну «от звонка до звонка», начал ее рядовым, а закончил капитаном, имел множество наград. Но никогда мне не рассказывал, за что он их получил. Он не любил говорить о подвигах, война – это часть его жизни. И только незадолго до смерти он согласился, чтобы я записал на диктофон его собственные воспоминания о «сороковых-роковых». Это далеко не вся правда о войне, это только его, отцовская правда.

На запасном пути

Меня призвали в 1939 году. Попал служить в Башкирию в артиллерийский полк. Выдали какие-то старинные, видимо, с царских времен шинели – длинные, до пят. А шапок и ремней почему-то не дали. Обвязались чем могли, а шапку на оленьем меху с длинными ушами я привез с собой.

Только после того, как мы прошли курс молодого бойца, нас одели как следует. Но кормили очень плохо. К счастью, на сборы в наш полк иногда приезжали представители местной власти. Они привозили с собой хлеб, сало, кумыс. После того, как они поедят, мы набрасывались как черти, и поедали остатки.

Летом 1941 года служба подходила к концу, и мы, как сейчас принято говорить, «готовились к дембелю». Но, вместо того, чтобы отправить домой, наш полк погрузили в эшелон и двинули на запад. Так мы доехали до Калинина.

Однажды, ранним утром, когда эшелон стоял на запасном пути, и мы, как обычно, выводили коней (наша артиллерия была в то время на конной тяге), к нам быстрым шагом подошел политрук и сообщил, что началась война. И тут мы заметили, что станция, несмотря на ранний час, полна народу. Старушки несут нам молоко, булки, девочки цветы бросают. Какой-то пьяный мужик орет: «Мы проклятых немцев шапками закидаем?»

Откуда они в пять часов утра узнали о начале войны?… Ведь радио сообщило об этом только в полдень.

Куда девались комсомольцы

Первые дни войны мы не просто отступали. Будем честными – мы драпали.

Наша дивизия вступил в бой 28 июня. День мы как-то продержались, а потом побежали. Бежали по трупам, перепрыгивая через раненых. Не было ни медсанбата, ни санчасти, чтобы оказать им первую помощь. Видел я только мертвых девушек-санитарок, лежащих вдоль дорог.

Не было и штаба полка. Мне мой друг-писарь, служивший при штабе, потом рассказывал, что штабисты уже на второй день войны были под Москвой. А мы бежали без гимнастерок, поскольку была неимоверная жара.

Добежали до какого-то леса, а там наших войск набилось видимо-невидимо. И тут немец начал нас бомбить. Это был настоящий кошмар: повозки, люди, техника – все летело вверх торомашками. Я от страха аж землю грыз, пока не заметил, что ребята в озеро прыгают. Ну и я туда же. Тем и спасся. Оказывается, бомбы в воде могут не разорваться.

Потом я увидел на полянке лошадь. Вскочил на нее, а сзади на эту же лошадь запрыгнул какой-то сержант. За день мы отмахали километров сто.

Когда наш полк удалось собрать, выяснилось, что из двух тысяч человек в нем осталось не более двухсот. Начальник политотдела всех построил и спросил, есть ли среди нас комсомольцы? Шаг вперед сделали двое – я и еще один красноармеец. Позже выяснилось, что по пути все остальные бойцы комсомольские билеты побросали. Прошел слух, что немцы расстреливают пленных коммунистов и комсомольцев. А я почему-то комсомольский билет не выбросил. Нет, не потому что был таким храбрым, а просто об этом не подумал.

И вот нас обоих вызвали в политотдел и поручили переправить через линию фронта чистые бланки партийных билетов, а также партбилеты погибших бойцов. Оказывается, дивизия попала в окружение.

Впрочем, тогда, в 1941 году, линии фронта как таковой не было. Немцы наступали по дорогам, а лесу запросто можно было нащупать лазейку. И вот так по лесу, ночью мы вдвоем и с двумя мешками документов вышли из окружения. Задание мы честно выполнили, но не получили никаких наград и даже не заслужили благодарности от начальства. Тогда это было в порядке вещей. Сдав документы, мы следующей же ночью теми же тропами вернулись в полк.

Маршал Жуков с палкой

В 1942 году армии катастрофически не хватало офицеров. Тех, кто имел высшее образование, отправляли на краткосрочные курсы младших командиров. Но большая часть из них погибла. Лейтенанты первыми шли в атаку, а, значит, первыми и погибали.

Тогда стали «подчищать» имеющих среднее специальное образование. Дошла очередь и до меня. Я попал на курсы штабных работников.

Курсы находились при штабе фронта, и однажды к нам приехал маршал Жуков, чтобы координировать действия войск при взятии Великих Лук.

Я его видел не в первый раз. Еще при отступлении в 1941 году помню, как застряла на дороге колонна машин, и тут подъехал Жуков на черной легковушке, выскочил с палкой в руках и разогнал всю колонну. Бил и по машинам и по людям. Он всегда ходил с палкой. Один его взгляд наводил на офицеров ужас. Не дай бог было попасться ему на глаза…

Георгий Константинович прибыл в штаб со своей командой, а нас, курсантов, бросили на усиление. Дело было под Новый год. Я до сих пор помню содержание его донесения Сталину. Суть ее заключалась в том, что в качестве новогоднего подарка он преподносит освобожденные от немцев Великие Луки. А в это время за город шли тяжелейшие бои, и взяли Великие Луки только через две недели.

Конечно, маршал Жуков – один из величайших русских полководцев. И он заслужил памятник в Москве возле Красной площади. Только характер у этого человека был очень сложный, он отличался небывалой жестокостью.

От автора:Когда-то мы вместе с отцом смотрели по телевизору художественный фильм «Блокада». В одной из сцен маршал Жуков в исполнении Михаила Ульянова орал кому-то по телефону: «А не выполнишь приказ, я тебя расстреляю!» Я, конечно, понимал, что на войне в критической ситуации такие угрозы оправданы. А отец, не отрываясь от телевизора, тяжело вздохнул, обращаясь к экранному герою: «Да, и пострелял-то ты многих…» Желая спасти в своем сознании нетленный образ замечательного полководца, я с упреком спросил: «Ну, откуда ты знаешь?». И неожиданно услышал в ответ: «Что я, маршала Жукова что ли не видел?…» Оказалось, действительно, видел.

Резолюция Конева

В 1943 году наша армия наступала и мы, двигаясь по бывшим тылам противника, узнали, что немцы держат на фронте «бардаки» – так мы называли бордели. Причем для офицеров специально присылают немок, а для солдат набирают девушек из местного населения.

Тогда советские офицеры послали Коневу письмо, требуя открыть подобные «бардаки» и у нас. Мы, мол, тоже люди, и вообще, чем мы хуже немцев.

Конев – хитрый вятский мужик, слыл чудаком и любил необычные резолюции. Например, на рапорте с просьбой прислать подкрепление  писал: «Не распускать нюни». Вот какую резолюцию он мог наложить на письмо офицеров с требованием открыть на фронте публичные дома? Никто бы не догадался сделать, как он. Конев на письме написал: «Бардаков» не открывать. Увеличить число прачек».

И вскоре после этого в армии появилось очень много прачек. Были созданы даже специальные прачечные батальоны.

Это похоже на анекдот, однако так оно и было. Честно говоря, я сам такого письма Коневу не подписывал, но весь фронт знал о его резолюции.

Несостоявшийся расстрел

В 1944 году я служил в штабе корпуса, которым командовал Белобородов – известный военачальник, впоследствии дважды Герой Советского Союза. По жестокости ничем не отличался от маршала Жукова.

Белобородов жил в блиндаже со своей «ППЖ» («походной полевой женой»). Это был красивая деваха, никаких других обязанностей, кроме положенных жене, она не имела. Кстати сказать, не только командующие корпусами, но и командиры дивизий, полков и даже рот имели своих «ППЖ».

Я был одним из немногих, кто мог без доклада входить к нему в блиндаж. Молодой и расторопный, я не вызывал у сурового генерала особого раздражения, поэтому у нас почти не было серьезных конфликтов. Только однажды он меня чуть не расстрелял.

Как-то ночью я принес ему донесение, в котором случайно был пропущен один батальон. Работы ночью – по уши, голова распухла. И вот этот батальон в результате моей ошибки не пришел вовремя на передний край.

Белобородов вызвал к себе начальника штаба полковника Бейлина. Это был интеллигентнейший человек, еврей и великолепный стратег. Я не знаю, о чем они говорили, только Белобородов после этого вызвал меня к себе и вежливо сказал, что за такие ошибки полагается полевой суд и расстрел. Но ничего этого не случилось. Уверен, Бейлин за меня заступился.

Еще один «бой» в День Победы

Тот великий день, когда немцы подписали капитуляцию, я встретил в Латвии. Там в окружении оказалась целая немецкая армия, в которой находились и латышские, и литовские формирования. Они скопом сдавались в плен.

После немцев в Латвии осталось очень много складов. И вот мой начальник обнаружил на берегу моря склад с противогазами, который охраняла здоровенная немецкая овчарка. Противогазы его, конечно, не интересовали, но он был большой любитель собак и в одиночку попытался завладеть вражеской псиной. Но ничего не вышло – овчарка его к себе не подпускала. Тогда он позвал на помощь нас.

Мы сели на полуторку, подъехали задом к привязанной собаке и таким образом загнали ее в будку. Затем привязали ее к машине и медленно двинулись в сторону своей части. Собака бежала-бежала за машиной, а потом вдруг как прыгнет в кузов. И мы оттуда посыпались, как горох. И это старые вояки, прошедшие всю войну!…

В это время ребята из оперативного отдела откуда-то раздобыли огромного бульдога. Делать нам было нечего, война только что закончилась, и мы решили стравить овчарку и бульдога. И они устроили нам концерт – собаки вцепились друг в друга со страшной силой. Мы хохотали от души, пока нам все это не надоело. Тогда мы попытались их разнять, но не смогли. Пришлось охлаждать их пыл пожарной помпой.

Вот таким был для нас День Победы.