Женщины в России подвергаются харассменту и насилию на рабочих местах и практически никак не защищены от этого — особенно в ситуации, когда у насилия нет свидетелей. Работодатель, как правило, не хочет разбираться в произошедшем и принимает позицию того, кто обладает бо́льшим ресурсом.
Так произошло и с журналисткой Риной из Новосибирска: девушка полтора года проработала в крупном медиахолдинге, начальник подвергал ее сексуализированному насилию и выбрал мишенью для придирок. В итоге агрессор продолжает работать, а Рина ушла из журналистики и пытается начать новую жизнь. Ее история — в материале Софьи Русовой специально для «7х7».
«Ты похожа на мою первую жену»
В 2022 году Рина пришла работать в редакцию большого медиахолдинга в Новосибирске. Коллектив показался ей дружелюбным, а с руководительницей Рина училась в одном университете с разницей в 15 лет.
Журналистка занималась развитием социальных сетей, и ее непосредственный начальник (“7х7” не публикует его имя) поначалу вел себя как заинтересованный в работе человек.
— Позже он увеличил мне нагрузку и поручил заниматься новостями для одного сайта, сказал, что я справлюсь. Он напоминал мне такого лидера пионеров, если бы пионерия еще существовала. Ему нравилось быть главным и активным на работе. Он женат, сейчас ему 47 лет. Когда я пришла работать, он мог, например, обсуждать с журналистками, что он очень молодо выглядит для своих лет, - рассказывает Рина.
Первые серьезные проблемы в редакции у Рины случились после того, как она вышла из отпуска: начальник сделал ей выговор за то, что она была недоступна и не выполняла работу в отпуске.
— После этого придирки к моей работе были чаще, без конкретных обоснований, что я делаю не так. Я предлагала обсуждать работу вместе с директором и в коллективе с другими журналистами, но он всегда вызывал меня на разговор одну. Я попыталась отстоять свои границы, сказала, что то, что он делает, — это газлайтинг, на что он ответил, что я похожа на его первую жену, — вспоминает журналистка.
Коллеги Рины хорошо относились к их начальнику: когда у него были первые вспышки агрессии, они успокаивали журналистку, говорили, что он добрый, что “может быть, ему сверху прилетело, поэтому он рассердился”.
Поводом для разговора наедине в очередной раз стала “неудовлетворительная” работа Рины.
— Он предъявил мне абсурдную претензию, что я общаюсь с коллегами из другого издания и “сливаю им информацию”. Речь шла про новость, которую я сама написала, она была в топе новостей, и другие издания просто ее переписали. Абсурд. На мои объяснения он сказал, что если я не перестану “так себя вести”, мне нужно будет уволиться. И меня больше нигде не возьмут, что он постарается это устроить.
Честно, сейчас мне не очень приятно это все вспоминать, что я дала слабину и начала плакать, просила дать мне еще один шанс.
Разговор происходил в вечернее время, на первом этаже здания, когда все ушли с работы.
— Я плакала, а он повторял, что я не выполняю неформальные правила. На мой вопрос, какие неформальные правила, мне было сказано, что на то они неформальные и проговаривать их не надо. Он несколько раз повторил: если я хочу остаться работать, нужно их выполнять. Он схватил меня силой за волосы и заставил сделать минет. Я плакала, он вышел со словами “успокаивайся” и закрыл дверь.
«Мое слово против его ничего не значит»
Раньше Рина никогда не сталкивалась с насилием и не понимала, как себя ощущает. Она не спала всю ночь, но на следующее утро приехала в офис и попыталась приступить к работе как раньше. У нее кружилась голова, а перед глазами все плыло. “Коллеги заметили, что я странно говорю, — вспоминает Рина, — у меня не получалось собрать слова в предложение”.
Скорая помощь забрала девушку прямо с работы. В больнице ей установили диагноз — посттравматическое стрессовое расстройство (справка о диагнозе есть в распоряжении “7х7”).
— Врачу я рассказала, что случилось накануне. Она мне посочувствовала, но сказала, что ничего не докажешь и главное сейчас восстановить свое психическое здоровье после стрессового расстройства. Меня направили к психотерапевту, назначили антидепрессанты, я стала ходить на терапию и со временем стало немножечко лучше, — говорит журналистка.
Мнения близких друзей Рины, которым она рассказала о случившемся, разделились: кто-то призывал ее привлечь к ответственности начальника и обратиться в полицию, а кто-то предлагал продолжать ходить к психологу и забыть о произошедшем.
— Сначала у меня была мысль обратиться в полицию, но я уже слушала всякие подкасты, например «Дочь разбойника», читала о том, как у нас относятся к подобного рода преступлениям, в духе “сама виновата”. Никаких вещественных доказательств у меня не было, мое слово против его ничего не значит. Даже если я пойду в полицию, мне скажут: “Что ты тут придумала, он нормальный человек, с должностью, а ты кто? Обычная журналистка”. От этой идеи отказалась.
По словам журналистки, она не уволилась сразу после случившегося, потому что считала это проявлением слабости. Мужчина не оставлял Рину в покое и искал поводы, как причинить ей неприятности. Однажды, рассказывает она, начальник написал докладную за грубое и неуважительное общение с коллегами.
— Я сменила одежду, в которой ходила раньше — перестала носить платья и юбки, стала ходить в мешковатых штанах, балахонах. Но даже когда я прямо говорила, что у меня есть парень и его поведение отвратительно, он пытался остаться со мной наедине (скрины переписки Рины с начальником есть в распоряжении “7х7”). Например, отпускал вечером всех сотрудников, кроме меня. В таких ситуациях я просила посидеть со мной коллег. Я делала все, чтобы не оставаться с ним наедине в кабинете, было ощущение, что на меня могут напасть в любой момент.
Рина рассказывает, что пыталась деликатно поговорить с директрисой холдинга и не хотела уходить с работы, которая ей нравилась, но не нашла понимания:
— Я попросила нашего директора поговорить втроем, во время разговора мой начальник был очень эмоционален и говорил, что со мной невозможно работать. Директор сказала, что разбираться, кто прав, кто виноват, не будет и что она полностью доверяет ему. Я подробностей ей говорить не стала, но напомнила, что меня увезли из редакции на скорой и что мне не хотелось бы повторения. В редакции говорили, что у нее с ним отношения — не знаю, правда или нет. Но там с первых секунд стало ясно, что она меня слушать не будет. Я вышла и написала заявление на увольнение.
Девушка отметила, что сейчас она стала лучше спать и надеется, что перестанет часто болеть. Рина грустно дополняет, что во всей истории есть и “свои плюсы”: она начала ходить в зал, занимается на курсах самообороны с женщиной-тренером.
— Сначала я много анализировала, что я сделала не так. Никогда не думала, что сама попадусь вот в эту ловушку, когда ты чувствуешь себя жертвой. И теперь у меня страх появился, что в дальнейшем может это все повторится, неважно, что уже будут другие люди. Сейчас я вышла на работу, несвязанную со СМИ, и вообще решила уходить из журналистики.
Почему женщина не “сама виновата”: рассказывает психолог центра “Сёстры”. Нажмите, чтобы прочитать
Ситуация становится лучше, но не в России
Фото: натся / «7х7»
В России пострадавшим рассказывать о пережитом насилии до сих пор очень непросто: женщины сталкиваются не только с осуждением, но и с местью или реальными проблемами при дальнейшем трудоустройстве. Член бюро ликвидированного независимого Профсоюза журналистов и работников СМИ, журналист Андрей Жвирблис рассказал, что в организацию обращались журналистки, которые подвергались харассменту, но, взвесив все за и против, принимали решение не бороться за свои права.
— Речь идет о больших редакциях, где люди ходят в офис. Конечно, формат дистанционной работы снижает риски физического насилия, но остается еще и психологическое насилие, которое будет сложно подтвердить, ведь в большинстве редакций нет никакой политики на этот счет. Было бы полезно перенять опыт некоторых европейских стран, где о равенстве в коллективе заботятся по-настоящему, — говорит Жвирблис.
При этом уровень понимания проблемы насилия сейчас намного выше, чем 20 лет назад, считает Юлия Островская, научная сотрудница Института социологии РАН.
— В определенных случаях это обусловлено и внешними требованиями. Тем не менее институциональные изменения на уровне государства пока не последовали. Например, работодатели не могут привлекать к ответственности лиц, виновных в ненадлежащем поведении. В последние годы представительства иностранных корпораций, работавших в России, внедряли многие практики, направленные на искоренение насилия и дискриминации, однако представляется, что компании, демонстрирующие лучшие практики в этом направлении, прекратили работу в России.
В 2019 году Международная организация труда приняла Конвенцию об искоренении насилия и харассмента в сфере труда. На февраль 2024 года ее ратифицировали 36 стран из разных регионов. Юлия Островская отмечает, что Конвенция была представлена правительствами 98 стран национальным парламентам, среди них Азербайджан, Армения, Казахстан, Узбекистан.
— Это означает, что в ближайшее время состоятся новые ратификации в других странах, в том числе в странах нашего региона. Ратификации важна, так как после странам необходимо изменять внутреннее законодательство, приводить его в соответствие с требованиями документа, - комментирует экспертка.
Пока в России не планируют ратифицировать конвенцию. Юлия Островская приводит в пример Францию, где борьба с харассментом в сфере труда ведется не только на общественном, но и государственном уровне: “Во Франции существует хорошо развитое антидискриминационное законодательство и механизмы защиты от насилия и харассмента в публичной сфере, включая сферу труда. Большое внимание уделяется превентивным мерам. В реализацию просветительских кампаний вовлечен аппарат уполномоченного по правам человека, например. Всеобщая конфедерация труда, крупнейшее французское профсоюзное объединение, имеет специальный женский комитет и провозгласила борьбу с насилием и харассментом важным направлением работы профсоюзов”.
