«Социалка-Лешиха». Рассказ Евгении Некрасовой о бессмертной журналистке и экоактивистке

Социалка не хотела уезжать. Она смирилась с городом, как со своим телом, за сорок восемь лет. Отлучалась на семь лет в город-гигант и город-герой, училась, работала по получаемой специальности и нет. Ела, пила, преодолевала расстояния, худела, толстела, занималась сексом, но словно переживала-пережидала — и дальше вернулась. Дома работала только тем, кто у нее указан в дипломе. Бегала корреспонденткой, потом стала редакторкой, не главной, но помогающей Главному взрослому мужчине в газете. Социалка не ленилась и писала про избиваемых мужчинами женщин и детей, про больных ВИЧ без лекарств, про утонувших в деревянных туалетах детей, про матерей-одиночек, про местных торгующих собой девушек и юношей, про бездомных людей, про бездомных собак, атакующих людей, бездомных и с домами. Ее довольно скоро прозвали Социалкой сначала в редакции, потом слово расползлось по городу. Не сказать, что прежде никто в городе не писал про социальное, но Социалка словно родилась и выросла, чтобы видеть людей в аду, ходить в него к ним и писать о нем. Изначально на нее просто спихивали людей с адом. Коллега побоялась брать интервью у ВИЧ-плюс горожан, думала, что может заразиться. Отдала Социалке. Другой испугался, что наркоманы его ограбят, отправил Социалку с небольшим беременным животом. Социалка ходила на эти встречи, как другие шли писать репортажи на выставки и концерты. Она пыталась объяснять читающим их газету и коллегам, что жизнь в аду мало чем отличается от жизни не-в-аду, кроме самого ада. Который надо попытаться убрать или сделать менее адовым. Социалка была по-театральному красивая и необычная, высокая, худая, с руками-ногами-ветками, смуглая, с высоким лбом, каштановыми волосами и глазами доброй кинозвезды. Ее любили приглашать на местное и областное телевидение, помещать ее фотки в газетах и онлайн-медиа. Не сразу, но через несколько лет, когда Социалкина дочь пошла в садик, Социалка прославилась в городе и округе как главная по социалке. Уже накопилось много человеческих историй, некоторые продолжились благополучно именно благодаря Социалкиной работе. И тогда же после материала про медицину в больницу пришли с проверкой, а после материала про мэрию пришли в редакцию.

У Социалки на всех хватало времени, и для всего логично работала сердечная мышца. Она сокращалась достаточно для судьбы каждого героя и каждой героини текста, но не разгонялась до предела. Социалка сохраняла функционирующую себя для семьи. Работа-призвание не жрала ее полностью. Социалка сделала все, что с детства приказывало ей общество. Вышла замуж за местного человека, который не пил и много работал с юности. Родила дочь. Сама предложила мужу не копить, а взять ипотеку. В то время многие ипотеку боялись, считали ее чудовищем. Социалка жонглировала материнством, женством, работой. Мама и муж помогали. В те времена муж Социалки был как ипотека, редкое сказочное существо — мужчина, на которого можно было оставить ребенка.

Много текстов спустя дочь выросла. Начала огрызаться. Социалкины высокий лоб и углы глаз расчесали морщины. Ее кожа посветлела. Муж набрал вес и построил средний бизнес.

Городу поплохело, особенно бедной его части. Количество людей с адом сокращалось. Они уезжали или умирали. Количество историй с адом, про которые можно было писать, тоже уменьшалось. Главный, седой зимний заяц, умел прыгать в администрацию и договариваться, поэтому и еще по ряду причин их ресурс пока не закрывали. Работа Главного давно заключалась только в том, чтобы утешать администрацию и умолять Социалку молчать на определенную тему. Социалка огрызалась и курила.

Кроме тем-мальков и тем-медведей, была одна тема-годзилла, которая виднелась из любой точки города. Близь-государственный бизнесмен захотел срубить лес и построить на его месте жилой комплекс в треть города. Не уродливый, современный, из коричневатых панелей, с окнами в пол, парковками вне двора, кофейнями и медицинскими лабораториями на первых этажах. Неожиданно собрались люди-активисты. Новый вид. Молодые, дотридцатипятилетние, наивные, диковатые, думающие, что от них что-то зависит. Та самая аудитория, на которую рассчитывал ЖК вместо леса. С молодыми выходили и люди старше, женщины, мужчины. Иногда совсем давние. Обнадеженные, осмеленные энергией младших. Из других городов, соседних мелких и гигантов поштучно приезжали активисты. И жили в палатках или у местных.

Защитники леса быстро организовывались, маленький город, чат в телеграме. Их войско собиралось на главной площади в администрации, в лесу, у всегда закрытого офиса продаж квартир в будущем строительном комплексе. Их войско окружало экскаваторы и людей с электропилами. Их войско ложилось под экскаваторы. Обстреливало администрацию жалобами на госуслугах. Постило в эко-пабликах страны. Войско пыталось вызвать в суд администрацию и бизнесмена. Суд отклонял иски. Отдельных активистов возили из леса в ментовку на пазике и говорили с ними в отделении.

Лес был в ДНК Социалки. Мама катала ее там в коляске. Ребенком Социалка проделывала в нем тропы на лыжах и санках. Увидела там свою первую змею, первую мышь и первого крота. Впервые дралась, впервые напилась, впервые занималась сексом. В лес Социалка шла сразу, как только приезжала из города-героя навестить маму. В лесу муж позвал Социалку жениться. Социалка и муж водили с младенчества дочь туда гулять, катались там с ней на лыжах, на санках, собирали грибы. Во взрослом возрасте Социалка бегала в лесу одна. Среди его разносортных, мультикультурных деревьев Социалка чувствовала себя настоящим человеком.

Когда лес атаковали, она сразу начала писать про лесное дело, ходила на собрания активистов, освещала их дела, бессмысленные переговоры войска с администрацией, брала у защитников и защитниц интервью. Пыталась договориться о комментарии с мэром, заммэра, бизнесменом, его помощниками, судьями. Все они отказывались или не отвечали вовсе. Лесное дело прочно засело в Социалкиной сердечной мышце, регулярно давило на нее. Лесное дело сделалось главным и самым многостраничным во всем Социалкином письме. К ее прозвищу добавилось — Лешиха.

Случилась эпидемия, и все приутихло. Уехали экскаваторы, от лагеря рубителей остались пустые коробки, сами люди в оранжевом исчезли, нездешние активисты уехали на карантин, местные заперлись по домам и принялись болеть. Социалка-Лешиха чувствовала, что это просто пауза. Главный умолял ее переключиться на эпидемию. Она и так переключилась. Писала репортажи из больницы, делала материалы о неспящих врачах. Защитники леса волонтерили, развозили населению маски и санитайзеры. Социалка-Лешиха не могла помогать им, боялась принести вирус. Но координировала закупки. Муж Социалки-Лешихи готовил с коллегами в своем кафе бесплатные обеды и ужины для медработников. Все вместе они собрали деньги и закупили врачам защитные комбинезоны, маски-щиты, подгузники, тряпичные маски, даже два аппарата ИВЛ. Администрация оскорбилась, что в ее ад вмешались. Она потребовала перестать. Угрожала административками, врачам — выговорами. Мужу Социалки-Лешихи выписали штраф как за полноценно работающее кафе во время карантина. Дары администрация хотела забрать, но маски и комбинезоны врачи спрятали в красной зоне, а ИВЛ подключили к людям.

Социалка-Лешиха жила в гостинице подруги на границе леса и города, чтобы не толпиться с дочерью и мужем в квартире и не заразить их. Дочь и муж карантинили дома. Муж занимался бухгалтериями трех своих закрытых кафе, дочь училась по зуму. Социалка-Лешиха переписывалась с ними в чатах, дочь отвечала односложно или не отвечала вообще, муж ставил бодрые стикеры.

Социалка-Лешиха парковалась под балконом мамы и переговаривалась с ней че- рез три этажа. Просила ее не выходить из дома и ни с кем не говорить лично. Заказывала ей доставку продуктов, которая вдруг объявилась в городе. Мама слушалась, сидела дома, скучала по ученикам, которые раньше ходили к ней заниматься английским. На второй год эпидемии зашла соседка за чесноком, и через четыре дня маму Социалки подключили к ИВЛ, через восемь она умерла.

На пустых похоронах на расстоянии 1,5 метра муж попросил жену вернуться домой. Социалка ответила, что пока рано и опасно. Дочь рявкнула на расстоянии 2,5 метра, что мать может никогда и не приезжать. У нее было много причин грубить, например, та, что мать любила, кажется, лес больше, чем ее. Позвонил Главный, еще раз выразил соболезнования, предложил Социалке взять недолгий отпуск. Когда закрытый гроб закопали, Социалка вспомнила о лесе. Она не вернулась домой и не пошла в отпуск.

Через несколько дней после похорон муж позвонил и скучным голосом хорошего человека предложил Социалке-Лешихе переехать в город-гигант. Там дешевела аренда, все, наоборот, возвращались в свои домашние провинции. Дочь все равно училась по зуму. Кафе его не работали. Он накопил кое-что за годы. Хватит на первое время и даже на второе. Общепит он продаст. Нужно думать о будущем дочери. Они даже смогут отдать ее учиться в университете платно.

Социалка-Лешиха удивилась. Муж никогда не выезжал из их города больше чем на две недели. Здесь учился в кулинарном техникуме. Здесь любил даже проводить отпуск. Муж понял по ее молчанию, что ведет себя необычно, объяснил, что он устал и здесь ничего не будет. В городе-гиганте будет мало что, но чуть больше, чем тут. Для Социалки-Лешихи там найдется много социалки. Оставаться теперь незачем, без друзей они проживут, его родители еще семь лет назад переехали на потный казачий юг. Социалка-Лешиха обещала перезвонить. Она сидела в машине на обочине и смотрела, как в сторону леса возвращаются экскаваторы. Социалка-Лешиха не хотела уезжать. Она смирилась с городом как со своим телом за сорок восемь лет. Она чувствовала себя родственницей леса, старого, беззащитного. Как его оставить.

Дочь не любила лес совсем. Во-первых, потому, что его любила мать. А во-вторых, потому, что не хотела живой жизни, опасной, агрессивной, назойливой и совсем не обязательной, а хотела жизнь переработанную, осмысленную, приготовленную — то есть искусство. Как Социалка-Лешиха была хороша в своем письменно-человеческом деле, так дочь разбиралась в искусстве-классике и совриске, делала в школе доклады по Луизе Буржуа и Жанне Кадыровой. Отец интересовался или изображал, что интересуется дочериной страстью, для Социалки-Лешихи все эти текстильные, рисованные и выстроенные миры казались чуждыми и ненужными, как раз необязательными. В городе и по всему миру женщины гибли от рук своих сожителей, какая разница, что кто-то делал работу про это из тряпок. Социалка- Лешиха не говорила такого дочери, но ребенок понимал, что мать так думает. Дочь стала папина почти с рождения, в течение лет это укрепилось материным частым отсутствием или пропаданием в компьютере. Дочери говорили — у тебя такая крутая мама. Ее показали по телевизору, ее вызвали в суд, ее перепостил знаменитый блогер. Дочь на такое злилась. Она была кругловата, невысока, похожа на отца, с возрастом она принялась вытягиваться, худеть, хорошеть, походить на мать, создавать базу поклонников и поклонниц, и это ее расстраивало, будто и тут она интересовала людей не сама собой, а матерью.

Общаться огрызаниями с матерью дочь начала тогда, когда пошли слухи о Менте. Они были правда. С начала лесного дела у Социалки-Лешихи горела с Ментом сексуальная связь. Из-за этого горения Социалка- Лешиха отчасти не хотела возвращаться домой. Но себе не признавалась, она даже не признавалась себе в том, что эта связь существовала. Мент был на семнадцать лет младше Социалки-Лешихи, свежий, новый, романтичный, идеалистичный, пока не коррумпированный. Они познакомились, когда ее с другими активистами привезли в отделение. Ее брать не хотели, но она сама влезла в пазик. Мент был тут вроде шерифа, чей-то сын, поэтому его назначили так крупно таким молодым. Он отпустил всех без протоколов и делал так часто. Социалка-Лешиха ценила его не за это, а за член, похожий на молодой июльский гриб. Мент любил ее, ждал, когда вырастет ребенок Социалки- Лешихи, чтобы сделать ей предложение. Город знал. Социалка-Лешиха уговаривала себя, что никто не знает. Отказывалась разговаривать об этом с подругами. Смущалась этой связи, особенно мучилась, знает ли (а потом уже знала ли) мама, все-таки Мент — это стыдно. А горожане за Мента еще больше зауважали Социалку-Лешиху, во-первых, ощущали ее благотворное влияние на него, во-вторых, молодец, женщина, молодой, влиятельный, высокий, а ей уже почти пятьдесят. Дочь бесилась, что матери сходит такое с рук и, наоборот, добавляет популярности. Она подралась в школе с девочкой, которая, почти не издеваясь, упомянула Мента в разговоре отчимом дочери. Мужа горожане не презирали, а уважали и жалели. Он все знал, но изображал, что не знает. Возможно, из-за Мента он хотел уезжать.

Когда в лесу появились рубильщики, Социалка-Лешиха первая написала в чат лесозащитников. Люди были слабые после карантина и болезней, некоторые умерли, некоторые устали. Однако организовались, меньше, чем прежде, но пришли. Все началось заново. Защитники собирались в лесу, окружали машины и оранжевых людей, постили в экопабликах, писали в администрацию, пытались подать коллективный иск. Социалка-Лешиха про все это писала.

Близь-государственный бизнесмен тоже устал и озлобился сильнее. Он потерял в эпидемию брата и очень много денег от своих ТЦ из-за карантина. Удаленщики с зарплатой города-героя возвращались в их регион, им нужно было современное жилье. Близь-государственный бизнесмен не желал пропускать момент. Главного вызвали в администрацию. Ему объяснили, и он объяснил Социалке- Лешихе, что он не может публиковать материалы про экобитву. Только рекламу будущего ЖК. Тогда Социалка-Лешиха взяла вечный отпуск за свой счет и принялась издавать Лесной листок онлайн. С DoS-атаками помогали справляться айти-волонтеры из Москвы. Мэр попросил уже чуть покрывшегося мхом коррупции Мента поговорить с Социалкой-Лешихой. Тот поговорил, после секса. Она даже не собиралась его слушать. Зачем слушать член.

Муж звонил и писал, просил быть аккуратнее и умнее и есть горячую пищу. Они жили в одном маленьком городе, но не виделись неделями. К словам мужа Социалка- Лешиха прислушивалась, но тут в лесу появилось круглоголовое войско росгвардейцев, дубинками оно принялось избивать лесозащитников. Социалка-Лешиха вызывала Мента, потому что на граждан напали. Мент приехал с другими ментами. Они не знали ничего об этой спецоперации. Ею руководил московский генерал. Увидев местных полицейских, он приказал им жестко затаскивать особенно буйных в пазики и делать им административку или даже уголовку. Мент и менты топтали лесную почву, не понимали, как это все делать. Генерал матно пригрозил начальством и обозвал их по-тюремному. Менты с маленькой буквы послушались без команды Мента. Он не стал препятствовать. Социалка-Лешиха кричала на круглоголовых, Генерала, Мента, ментов, ее тоже увезли в пазике. Продержали сутки и в отличие от других лесозащитников отпустили без суда и 10–15 суток. Социалка-Лешиха из пазика опубликовала видео атаки на лесозащитников. Многие тоже опубликовали. Им казалось, люди города, области, страны должны обалдеть от такого ужаса и встать на защиту леса и леса защитников. В комментариях многие повозмущались и продолжили жить дальше.

Мента Социалка-Лешиха заблокировала, на звонки мужа, Главного и подруг не отвечала. Она работала без остановки. Писала о судах над экоактивистами, на которые ее пока еще пускали. Раздала интервью некоторым крупным региональным и даже общероссийским медиа. Съездила в Москву и выступила в студии «Дождя».

После разгона лесозащитников почти не осталось. Они остались как люди в городе, но перестали быть войском. В местных пабликах нанятые мэрией писали, что Социалка- Лешиха делает все это для своего пиара.

Почему-то после эфира «Дождя» многие в городе, даже прошлые и еще держащиеся лесозащитники в это поверили. Социалка-Лешиха все выпускала свой Листок. Ей помогали волонтеры из Москвы и неожиданно взрослый местный фотограф, последние двадцать два года крепко поддерживающий президента и его партию. Подруга попросила съехать из отеля, потому что его пригрозили поджечь.

Социалка-Лешиха поселилась в маминой квартире, куда не могла зайти со времен похорон. Туда прислали повестку в суд: Социалку-Лешиху обвиняли в оскорблении должностного лица и в нарушение установленного порядка организации митинга. «ОВД-инфо» пообещали прислать адвоката, предыдущий местный давно уехал. Главный звонил и рас-сказывал, что для Социалки-Лешихи накопи-лось много социалки, и про нее надо и мож-но писать, больше некому, просил вернуться на работу. Муж привозил контейнеры с горячей едой. Он уговаривал Социалку-Лешиху выйти из этой войны. Она говорила, что не может, и плакала от усталости и от того, что скучала по маме.

Близь-государственный бизнесмен пришел к Менту прямо в отделение и велел ему в последний-предупредительный раз поговорить с Социалкой-Лешихой, иначе все. Мент понял, что сейчас действительно какое-то все. Социалка-Лешиха ему не открывала. Через дверь Мент объяснял ей про все, плакал. Она его не слушала. Зачем слушать предателя.

За день до выхода нового Листка машину Социалки-Лешихи прижал к обочине джип. Незнакомые молодые мужчины вытащили ее с водительского места, связали руки, всунули кляп в рот, завязали глаза, посадили в свой большой автомобиль. Он проехал минут двенадцать вперед. Потом Социалку-Лешиху долго вели между деревьев. Она думала о маме, вдыхала запахи и слушала птиц. Перестало пахнуть хвоей, идти стало сложнее. Значит, начался смешанный, лиственный лес гуще. Они остановились. Молодой мужчина пониже задушил Социалку-Лешиху, Близь-государственный бизнесмен просил почище. Второй вырыл яму. Тело Социалки-Лешихи закопали в ее лесу.

Новый Листок не был опубликован, коллеги-волонтеры не могли дозвониться. Муж принес горячей еды, она остыла. Социалка-Лешиха не возвращалась домой. У мужа дышала надежда. Он обратился в «ЛизаАлерт». Мент услышал, что Социалку-Лешиху ищут, и понял, что «все» наступило. Он плакал и пил. Решил найти тело и дальше сделать свое собственное «все». Волонтеры, как раз все из лесозащитников, нашли машину Социалки-Лешихи и отправились прочесывать свой лес. Люди в оранжевом попытались пилить этот лес, поисковики сказали, что шум мешает их операции. Рубильщики не послушались. Приехал Мент с ментами и сказал, что лес — место возможного преступления и пилить нельзя. Рубильщики послушались.

Волонтеры и менты искали Социалку-Лешиху, сталкивались, говорили друг другу, что мешают. Дочь впервые пришла в лес с двенадцати своих лет. Она попросилась у отца искать вместе. Лес был всем, что она ненавидела: холодным, темным, диким, кусающим, жужжащим, скрипучим, хрустящим. А еще он заграбастал маму окончательно. Все понимали, что Социалка-Лешиха мертвая, и искали тело. Муж под утро встретились с Ментом на опушке. Они подрались от горя.

Социалку-Лешиху искали еще восемь дней. Мент даже выписал собак с кинологами. Дочь ходила не с отрядом волонтеров, а одна гулять. Она и искала мать, и пыталась понять, почему Социалка-Лешиха так любила лес. Дочь ненавидела его по-прежнему, но ходила, отец просил ее не выпускать телефон и звонил ей раз в десять минут. Близь-государственный бизнесмен попросил мэра велеть ментам закругляться с поисками, а рубильщикам начинать. Была объявлена дата презентации проекта ЖК. Мент не мог понять, почему даже собаки не могут найти тело.

А это все был лес. Он быстро нарастил над Социалкой-Лешихой траву, и следы могилы скрылись. Лес принялся программировать свое царство на то, что делать дальше. За первые сутки соки леса, его червяки, подземные жучки разъели кожу, мышцы, мясо, даже кости Социалки-Лешихи, выпили ее лимфу и частично перемололи одежду. Дальше подключился распространенный, как морской октопус, гриб. Своими подземными щупальцами он поел останки Социалки-Лешихи, уже переработанные или прямо с жуками и червяками. На поверхности на стволе осины принялась набухать грибница с бледными плодами, похожими на сырые пельмени. Через неделю она сильно разрослась, вверх, вширь, и по кругу обняла дерево. Гри- бы пожелтели, на десятый день почернели и принялись отпадать, показывая грязную человеческую кожу. Социалка-Лешиха, обернутая вокруг дерева зародышем, распрямилась, с нее попадали оставшиеся шляпки. Она принялась вдыхать наземный лесной воздух, поползла змеей по траве и голым корням, потом пошла на четвереньках и, держась за березовый ствол, встала на ноги.

На лесной поляне Социалку-Лешиху встретил дачник-собачник. Его собака поджала уши и заскулила. Дачник-собачник выругался матом удивления и надел на плечи Социалки-Лешихи свою ветровку. Он был неместный и про Социалку-Лешиху, мб, знал, но не помнил. Социалка-Лешиха спросила у мужика хриплым от долгого неговорения голосом, что это. Он лениво ответил, что это, кажется, сносят лес. На опушке они встретили дочь Социалки-Лешихи, которая пришла снова пытаться любить лес и искать мать. И нашла. Дачник-собачник передал найденку девочке-подростку, забрал ветровку, правда в руки, надевать побрезговал, и дальше отправился гулять с собакой. Дочь, плача, купила у торгующих на станции у леса худи, спортивки, шарф, кеды, воды в «Пятерочке» рядом, напоила, нарядила мать, которую оставила в кустах. Заставила ее не снимать капюшон и обернуть пол-лица шарфом, пока добирались. Социалка-Лешиха аж вспарилась.

Дома она приняла душ. Муж приехал сразу и наготовил много еды. Она съела пасту, суп, салат, котлеты, просила грибов и рыбы, чем сырее, тем лучше. Дочь заказала суши. Социалка-Лешиха ничего не помнила с тех пор, как ее провели в лес, а потом начали душить. Муж попросил дочь выйти. К врачу Социалка-Лешиха ехать отказалась. Она чувствовала себя хорошо. Муж заметил про себя, что у нее снова смуглая кожа, нет морщин и глаза крупные, как лет десять назад. У мужа был план — никуда не отпускать жену и увезти ее в город-гигант.

Через два дня Социалка-Лешиха, свежая, как после отпуска, появилась на презентации ЖК в мэрии. От шока ей позволили пройти без аккредитации. Она задала вопрос из зала, почему лес рубят и ЖК презентуют без согласия горожан. Близ-государственный бизнесмен поаловел, мэр стал улыбаться, подсобрался и напомнил Социалке-Лешихе про ее судебные дела. Начальница пресс-службы объявила, что пресс-конференция все. Главный обнимал Социалку-Лешиху, тер слезы и просил ее валить.

Мент, сам как из леса, грязный, бородатый и худой, ломился в дверь семейной квартиры Социалки-Лешихи. Муж, который привез из мэрии ее домой, открыл дверь. Мент трясся и плакал. Муж не зверь, а человек, впустил любовника жены, тот упал Социалке-Лешихе в ноги.

Новый Лесной листок вышел через сутки. Социалка-Лешиха рассказывала о начале вырубки леса, о презентации ЖК и о своем похищении, после которого ей удалось спастись. Она писала напрямую, что ее киднеппинг был связан с лесным делом.

Люди, снова войско, вышли на улицы города и двинулись в лес, окружили экскаваторы и людей в оранжевом. Социалка-Лешиха была здесь. Как и ее муж, дочь и Мент. Ему лесозащитники кричали — звони в Москву, зови своих космонавтов. Люди снова начали дежурить в лесу посменно. Про Социалку-Лешиху приехал делать материал «Дождь». Звонил адвокат из «ОВД-инфо», поздравлял с воскрешением, говорил, что приедет за несколько дней до суда через пару недель.

Социалка-Лешиха много спала, много ела, много работала. Муж назначил себе замену в главном своем кафе и готовил жене самые разные блюда из разных видов грибов и делал домашние суши. Социалка-Лешиха после своего произрастания многократно трахалась. Она занималась сексом и с мужем, и с Ментом. Тот просто приехал за ней и забрал ее поговорить. Муж отпустил, но попросил вернуть ее обратно до двери. Социалка-Лешиха и Мент трахнулись прям в его машине. Потом у него дома. Потом снова в машине. Он плакал и просил уехать с ним, но она не слушала. Лес махал ей верхушками. Муж заметил, что кроме общего омоложения у Социалки-Лешихи пропали все шрамы, в том числе самый крупный — от кесарева. Муж не сказал ни слова и сам решил про это не думать. В том числе и про то, что от нее пахнет не только лесом, но и Ментом. Социалка-Лешиха решила наладить отношения с дочерью и, например, поговорить с ней впервые о сексе, удовольствии, клиторе, оргазме. Дочь сказала «фу» и вышла из комнаты.

Лесозащитники охраняли лес, муж и Мент попеременно охраняли Социалку-Лешиху. Одним днем Мент исчез. Снова приехало войско круглоголовых из города-героя. Оно опять избивало людей, теперь жестче и не различая пола-возраста. Мента и ментов не было. Людей кидали в пригнанные московские автозаки. Мужа запихнули тоже, отлепив от Социалки-Лешихи. Он принялся звонить Менту, но его избили ногами и дубинками и забрали телефон, как и у всех задержанных.

На Социалку-Лешиху надели наручники, посадили в отдельную невзрачную машину с заклеенными номерами и снова увезли по дороге дальше в лес. Муж бился в автозаке. Социалку-Лешиху опять завели в лес и выстрелили ей в затылок с глушителем. Пуля прошла сквозь. Близь-государственный бизнесмен попросил, чтобы наверняка. Работали профессионалы из силовых структур города-гиганта. Они закопали Социалку-Лешиху глубже, чем предыдущие.

Искать ее было некому. Всех лесозащитников и мужа Социалки-Лешихи продержали в областном центре 25 суток. Мента и почти всех его подчиненных отправили на учения. Поговаривали о будущей войне. Война уже шла в городе Мента. Он пытался уволиться, сказаться больным, просил своего не последнего человека отца помочь, но ничего не помогало. Младшие по званию боялись, что их отправят на войну. Мент говорил, что войны не будет, потому что они там сверху все не такие тупые, и все равно ментов на нее отправить не могут. Через двадцать дней после похищения Социалки-Лешихи он узнал, что она снова исчезла. Мент решил не плакать, а принялся ждать ее возвращения.

Главный и дочь Социалки-Лешихи совершали лесные прогулки и поездки с передачками в областной СИЗО. Дочь уже привыкала к лесу, лучше понимала его воздух, его звуки, его цвета и просила его вернуть мать. На ежедневный поход в лес дочь брала материны одежду и обувь.

Социалка-Лешиха в этот раз прорастала месяц. Лес начали сносить и огородили пластиковой лентой и кордоном срочников. Внутрь никого не пускали. Ни мам с колясками, ни спортивные секции, ни шашлычников. Социалка-Лешиха проснулась от воя пилы на другом рубеже леса. Была поздняя осень. Социалка-Лешиха колотила зубами и выбиралась в сторону города. Заметила срочников с оружием. Она знала свой лес даже лучше, чем свой город. Пришлось сделать крюк: влезть в овраг, выбраться из оврага, пройти поле. В овраге она нашла выброшенную строительную упаковку. Завернула себя в целлофан, в том числе ноги. Стало не теплее, но суше. Все были дома. Муж не ходил в свои кафе, дочь забросила школу. Но уехать они не могли. Они ждали. И дождались. Социалка-Лешиха позвонила в дверь, опять голодная и молодая.

Социалка-Лешиха согрелась, отоспалась, отъелась за сутки, трахнула мужа и написала в лесозащитный чат: привет, это я, давайте снова защитим наш лес. Но люди только что вышли из СИЗО. Им угрожали увольнением с работы, лишением родительских прав, замораживанием счетов в банках. Лесозащитникам было стыдно, но они не могли больше продолжать. Они просили прощения. Они понимали, что она уже умерла пару раз ради леса, а они просто получили за него дубинками и провели дни в СИЗО, но их страх был сильнее. Некоторые ставили грустные смайлы. Многие вышли из чата.

Главный тоже состоял в том чате и сразу позвонил Социалке-Лешихе. Оставшихся трех человек в редакции он отправил на пенсию и решил, что нечего терять. Предложил опубликовать новый Листок самому и дать возможность Социалке-Лешихе уехать из города. Она говорила с мужем ночь и уговорила его увезти дочь. Обещала, что приедет к ним. Объяснила, что не может иначе. Дочь плакала, спрашивала, кто тогда встретит мать, когда она выйдет из леса. Ведь ни их не будет, ни Мента. Социалка-Лешиха сказала, что ее встретит Главный. И объяснила дочери, что это нормально не любить лес, а любить что-то другое, например, картину с изображением леса. Это просто разный взгляд на одну и ту же жизнь.

Лесной листок вышел через два дня на сайте городского издания. Социалка-Лешиха описывала незаконность всех осуществляемых на территории леса действий, в том числе кордоны. Упомянула упаковку, выброшенную рубильщиками прямо в экосистему. И свое похищение, попытку убийства из-за профессиональной деятельности и спасение, которое пришлось додумать. Айти-волонтеры уже приготовились, но администрация не ожидала публикации Листка на сайте городского СМИ, поэтому он провисел там почти весь день без блокировки. Новость о выходе Листка с новыми текстами Социалки-Лешихи быстро дошла до Мента через третьи руки. Он учился атаковать врага и улыбался от счастья. И думал, что, кажется, переносится его «все».

Вечером в редакцию ворвались люди в камуфляже. Главного оставили. Социалку-Лешиху забрали. Главному приказали писать опровержение всего, объяснили, что иначе он никогда не увидит свою корреспондентку. Главный сел писать и верстать опровержение с рекламой ЖК. Но Социалку-Лешиху с мешком на голове и кляпом во рту уже увезли за 200 километров на заброшенный завод, передали там каким-то совсем специальным и больным людям. Те убили ее ударом ножа в живот, потом порезали на довольно мелкие куски, раскидали их по разным корпусам и этажам завода. Близь-государственный бизнесмен предупредил, чтобы не закапывали в лесу и вообще на природе, он чувствовал, что в этом причина постоянных выживаний Социалки-Лешихи.

Но лес знал, что делать. Разные его звери, седые от наступившей зимы, несколько дней бежали, летели через лес, соседний лес, еще один, пересекали дороги, промзоны, пролезали через дыры в заборе или прогрызали их заново. На заводе-заброшке они разыскали и съели все уже подмороженные куски Социалки-Лешихи. Дальше все эти мыши, зайцы, лисы, кроты, белки, вороны, синицы, воробьи, дрозды добежали и долетели в родной лес, разрыли когтями или проклевали ямы в подмерзшей земле и оставили там переработанные части Социалки-Лешихи. К весне она снова проросла на стволе дерева в уцелевшей пока половине леса.

Социалка-Лешиха шла слабая, очень худая, бледная после зимы, но лес кормил ее прошлогодней лещиной, подмерзшими ягодами, новой свежей зеленью и сладкими почками. Солнце грело, как печка. Социалка-Лешиха решила, что ничего не будет страшного, если она войдет в свой город голой.