Спасти рядового Абрамова. Как жительница Краснодара разочаровалась в государстве, пока пыталась оспорить мобилизацию мужа

Звонок

В начале лета Алексею Абрамову позвонила мама. Сказала, что на ее адрес пришла бумага из военкомата — Алексею предлагают стать добровольцем. Он отказался идти воевать. В сентябре сотрудник военкомата позвонил мужчине и велел приехать.

— Съезди, там, наверное, какая-то ошибка, — предположила Ксения, провожая мужа в военкомат Горячего Ключа — города в 40 км от Краснодара, где живет семья Абрамовых.

Позже она будет вспоминать этот момент как роковой: не отговорила, не предложила уехать.

Ксения выросла в воинской части небольшого приморского города. Военными были ее отчим и бывший молодой человек. Среди друзей ее семьи много военных. Сам Алексей после срочной службы медиком в 2005–2007 годах был не против однажды продолжить службу в Росгвардии. Помешала травма.

Профессиональный спортсмен, тренер по пауэрлифтингу, он сильно повредил спину в 2014 году и почти полтора года восстанавливался. Врачи предполагали, что Алексей больше не будет ходить, но со временем он даже победил хромоту. Продолжил работать тренером, разрабатывал программы, в том числе для травмированных спортсменов. Ксения помогала ему.

Хорошая спортивная форма, разряд по жиму лежа — незнакомому человеку Алексей показался бы здоровым человеком. Летом 2022 года ему звонили из военкомата в Горячем Ключе и предлагали записаться добровольцем в отряды «Барс» (отряды резерва, куда Минобороны набирало людей с 2021 года, обязывая их в мирное время участвовать в сборах, а при объявлении мобилизации — отправиться на военное задание). Мужчина отвез в военкомат медицинские заключения и объяснил военкому, что служить в пехоте не может, но готов стать медиком.

Военком не стал менять категорию годности в военном билете Абрамова и прикрепил к нему мобилизационное предписание (после объявления мобилизации по этому документу нужно идти в военкомат даже без повестки). Как он объяснил, на случай, если военные действия начнутся на территории РФ.

20 сентября Алексею снова позвонили из военкомата, и он, обсудив ситуацию с женой, обещал приехать туда через два дня. А 21 сентября Ксения встретила на работе заплаканную коллегу. Когда она поинтересовалась, что случилось, та спросила: «Ты что, новости не читаешь?» Так Ксения узнала о начавшейся «частичной мобилизации».

Вечером после работы она поехала в частную клинику, где муж проходил обследование, чтобы забрать из архива его медицинские документы. Алексей отвез их в военкомат. Ему назначили медкомиссию и отпустили домой собираться. На следующий день Алексей уехал.

Мобилизация

Ксения думала, что муж вернется в тот же день. Но он рассказал ей по телефону, как его с другими мобилизованными отвезли за 100 км в военную часть у поселка Краснооктябрьский, а на следующее утро — в гарнизон под Майкопом. Там врач померил мужчинам температуру. Командование пояснило: медицинские вопросы должен был решить военкомат в Горячих Ключах, а гарнизон проводить обследование не будет.

Когда командование отказалось регистрировать рапорты Алексея и других мобилизованных с проблемами здоровья — они требовали устроить медкомиссию — Ксения пожаловалась в прокуратуру.

— Я так поняла, никто сам толком не знал, как должны проводиться обследования при мобилизации. Военкомат кивал на Майкопский гарнизон, гарнизон — на военкомат, а прокуратура — снова на гарнизон. Воинская часть отчиталась потом, что не принимает рапорты, потому что в ней нет канцелярии, — вспоминает Ксения.

В начале октября мобилизованных отвезли в Джанкой и распределили по разным частям. Алексея приписали к артиллерийской части со специальностью «геодезист», хотя из-за травмы он не мог переносить тяжелые снаряды и никогда не занимался инженерными работами.

— Когда мы с мужем обсуждали возможную военную службу, нам хотелось, чтобы в ней был смысл, чтобы это приносило пользу людям. Но мобилизация оказалась абсолютно бесполезной. В своей части он не мог заняться ничем, что не вредило бы его здоровью. Так что он работал на кухне, собирал хворост для костра и делал другие бытовые дела, — рассказала Ксения.

Друзья-военные, которые с февраля находятся в Украине, сказали ей: «Забирай Лешу, добивайся, чтобы его вернули домой. С его спиной нечего ему тут делать, он погибнет».

Ксения связалась с родственниками других мобилизованных в Горячем Ключе, чтобы понять, как действовать. И поставила цель: добиться проведения медкомиссии, которая признает Алексея негодным к службе.

Отписки

Женщина начала борьбу с обращений в государственные ведомства. Она написала жалобы в прокуратуру и военно-следственный отдел гарнизона, попросила помощи у местных депутатов, которые консультировали родственников мобилизованных. Пыталась дозвониться до Совета матерей и жен (это объединение женщин, которые выступают против нарушений военкомов и консультируют родственников мобилизованных), но не смогла это сделать даже с нескольких устройств, поставленных на автодозвон. Написала письма уполномоченному по правам человека и даже президенту.

В ответ приходили отписки или ответа не было. Ведомства перенаправляли Ксению друг к другу. Некоторые ответы были одинаковыми — будто чиновники использовали общий шаблон и не вникли в суть проблемы:

— Например, я пишу в прокуратуру и прошу прокуроров обязать воинскую часть провести медкомиссию, объясняю, что муж не может сам подать рапорт. А прокуратура мне отписывается: ваш муж сейчас находится под надзором какой-то части, и эти вопросы решаются там. Как будто они даже не читали, что я пишу.

Часто Ксения слышала, что нужно приехать лично, а не писать обращение. Она ездила, показывала медицинские документы мужа. В ответ слышала: «Мы ничем не можем вам помочь».

— Меня за человека не считали — для меня это было таким шоком. В тридцать лет я вдруг осознала, в каком жестоком и страшном мире я живу, — говорит она.

Ксении пришлось самостоятельно справляться с грубостью и безразличием чиновников. Мама Алексея не выдержала бы новостей о том, что ее сына мобилизовали. Мама Ксении живет в другом городе, откуда было бы неудобно ездить в военкомат. Абрамовой казалось, что она сходит с ума.

— Даже когда хоронила близких, мне не было так плохо. Там ты понимаешь, что это некая конечная ситуация, думаешь, как с этим справишься. А здесь — полнейшая неизвестность. Я видела других жен мобилизованных, мы сталкивались взглядами в магазинах — глаза абсолютно сумасшедших людей.

Огласка

Никто из чиновников и военкомов не хотел слушать Ксению. Она заболела, потеряла голос и начала заикаться от волнения. Ей пришлось уйти с основной работы — менеджера по продажам морепродуктов.

— Очень сложно что-то продавать, когда у тебя пропадает голос во время звонка, — невесело пошутила она в разговоре с «7х7».

Ксения перестала тренировать спортсменов и оставила свою третью работу — артисткой огненного шоу. Времени хватало только на то, чтобы писать жалобы и сидеть с ребенком. Женщина не понимала, что делать: отложить оставшиеся деньги на теплые вещи и бронежилет для Алексея или потратить на распечатку документов и еще одну поездку в военно-следственный отдел.

На помощь пришли близкие. Проверяя баланс карты, Ксения видела переводы от знакомых, даже от тех, кому не говорила о своей ситуации. Друзья распределили между собой задачи: писать шаблоны обращений, звонить на горячие линии помощи мобилизованным, сидеть с Сашей. Они же уговорили Ксению обратиться к журналистам.

Ксения не любит публичность. Несмотря на артистический опыт, не публикует в соцсетях фотографии. Но для спасения мужа она решила пожертвовать своей приватностью.

Кубанские журналисты стали писать о семье Абрамовых. После каждой публикации что-то менялось: Ксении звонили из военной части и обещали провести медкомиссию, военно-следственный отдел приглашал ее на беседы. Следователь в прокуратуре подтвердил, что вынужден «отработать случаи, зарегистрированные в СМИ».

— В военкомате боятся публичных разговоров, говорят: если все так начнут возвращать людей, что тогда вообще будет твориться в стране?

Время шло, и здоровье Алексея ухудшилось. Из Джанкоя его часть отправили на передовую.

— Десять дней он вообще не выходил на связь, а потом я узнала и про угрозы ему, и что его болезнь усиливается. У них там стрельбы были, и муж, как все мальчишки, тоже решил покрасоваться, пострелять, показать всем, как он бегать умеет, ну и слег. Уколы обезболивающего не помогали, а его посещения работники санчасти даже не зарегистрировали.

Журналисты и несколько депутатов, к которым Ксения обращалась, предложили ей новый план — добиться проведения медкомиссии через суд. Она согласилась.

Суд

Ксения начала искать юриста и пришла в ужас от расценок. Адвокаты просили от 100 тыс. руб. за два заседания и 50 тыс. руб. за составление досудебных жалоб. Таких денег у нее не было.

Тогда депутат городской думы Краснодара Игорь Азаров, который помогал Ксении и другим родственникам мобилизованных добиваться возвращения солдат домой, познакомил ее с адвокатом Михаилом Беньяшем и взял расходы на себя. Михаил подготовил документы для суда.

— Эти люди поддержали меня как никто. Когда мне было плохо, они звонили мне — даже просто так, поговорить, успокоить. Они стали противоположностью безразличных чиновников и военкомов, с которыми я тогда общалась, — говорит Ксения.

20 октября она и адвокат подали административный иск в Горячеключевской городской суд. Через пять дней суд вернул иск — якобы из-за неверных подписей в документах. Беньяш перепроверил их, подал иск снова и написал частную жалобу на судью Александра Дзигаря.

«Фашизм именно с такого безразличия к человеческой жизни и начинается. И страна, в которой запятая важнее жизни, не сможет выиграть ни в каком противостоянии: ни вооруженном, ни экономическом», — так Михаил рассказал о ситуации в своем телеграм-канале.

Потом Ксении нужно было найти свидетелей для суда. Она обратилась к родственникам других мобилизованных, но они отказались помочь.

— У всех была такая обреченность, ощущение своего бесправия. Люди реально считают, что они насекомые, которые ничего не могут сделать. Для меня это было так страшно, ведь речь шла не о каких-то комфортных условиях жизни, а о жизнях — твоей, близких. Мне говорили: ты борешься с ветром, бьешься головой в стену. Может, ничего не будет, а может — сделаешь хуже.

Ксения узнала, что некоторым родственниках мобилизованных звонили и угрожали: если продолжите возмущаться, с вашими родными что-то случится.

— Мужу однажды сказали: всех хромых и недовольных в первом же бою будут отстреливать в спину, — рассказала женщина.

Первое заседание суда прошло 22 ноября. Показания давала терапевт, внешность которой не совпадала с внешностью медика, о которой Ксении рассказали муж и другие мобилизованные. К тому же, утверждает Ксения, медиком на комиссии была фельдшер, специалист без высшего образования, а не положенный по регламенту врач-терапевт.

На суде врач не отвечала на вопросы адвоката о процедуре медицинской комиссии, а во время прений ехидничала за спиной Ксении.

— Я не выдержала, повернулась к ней и смогла поймать ее взгляд — никто ведь из них не решался смотреть в глаза. И сказала: «Если мой муж умрет, я первой тебе позвоню и сообщу об этом». А она мне: «Я ни тебя, ни твоего мужа ни разу в жизни в глаза не видела».

15 декабря суд отклонил иск Абрамовой. Сотрудники суда долго отказывались отдать Ксении готовое решение — говорили, что все заняты до 18 часов, а потом рабочий день закончится. Она расплакалась.

— Приставы на входе меня утешали. Михаил [Беньяш] сказал: у тебя два варианта. Либо ты сейчас идешь по всем инстанциям, скандалишь и плачешь — тут я ему говорю: «Так я уже плачу!» — либо садишься, пишешь заявление и требуешь, чтобы тебе на него отвечали тоже письменно, почему отказываются выдать документы. И когда я написала это заявление, мне тут же все отдали. Это заняло две минуты. И так везде: слезы, угрозы, скандалы.

В те дни Ксения заболела гайморитом. У нее опухло лицо, болели зубы и глаза. Она отказалась от операции, чтобы не потерять время на восстановление. Попросила врачей лечить ее антибиотиками, а когда стало лучше, решилась на первую в ее жизни публичную акцию.

Пикет

20 декабря женщина встала с пикетом у здания краевой администрации. На плакате она написала: «Верните мужа! В зоне СВО не должны быть больные солдаты».

— Ждать было уже невозможно. Я звонила мужу и слышала по голосу, что ему становится хуже. У меня военный следователь спрашивал: «Как вы додумались выйти на пикет?» От безысходности, а не потому, что мне очень хочется, скучно или нечем заняться. Я не видела другого выхода, — объяснила Ксения.

Через несколько минут после начала пикета к ней вышел сотрудник администрации. Предложил ей войти в здание и подготовить обращение к губернатору — якобы Минобороны быстрее рассмотрит заявление от главы края.

8 января в часть Джанкоя пришло распоряжение о проведении комиссии для Алексея. Ксения подумала, что она «просто достала всех».

— Иногда мне казалось, что я больше не могу бороться. Но затем представляла, что с моим мужем что-то случится. Я же сама с собой потом жить не смогу, зная, что могла что-то сделать и не сделала. Это малодушие — поберечь себя сейчас, потому что я устала, и рискнуть жизнью любимого человека. Мне кажется, другие, кто сдались, просто не понимали, куда попали их близкие. Когда я слышала от других жен что-то вроде «Ну, он там пить не будет, и зарплата хорошая», мне хотелось их побить, чтобы они в себя пришли.

Ожидание

Перед медкомиссией — ее назначили в Буйнакске, это 1,2 тыс. км от Джанкоя — Алексей заехал домой. Отвел сына в детский сад, помылся и постирал одежду. Воспитатели в детском саду позже спросили Ксению: «Вашего мужа ранили?» Они увидели, что мужчина хромал.

10 января Абрамов уехал в Буйнакск ждать медкомиссию. В тот же день Ксении позвонил сотрудник краевой администрации. Объяснил, что комиссия пройдет в течение двух недель, но если в военном госпитале не будет мест, Алексея отправят по месту призыва, в Горячий Ключ. Этого, по его словам, допускать нельзя — такая комиссия может оказаться недействительной.

Ксении казалось, что осталось дождаться заключения врачей. Но в первые дни в Буйнакске Алексей посетил некоторых специалистов, которые поставили ему категорию «Б4» — годен с незначительными ограничениями. Это означало, что его отправят обратно в часть, только мотострелковую — туда мужчину приписали, пока он ехал в госпиталь.

Решающего приема у нейрохирурга пришлось ждать две недели. Врач принимает несколько часов по средам. Когда Алексей приехал в поликлинику в два часа ночи, он был пятым в очереди. Ксения тогда не спала, ждала звонка мужа.

Нейрохирург порекомендовал Абрамову операцию. Добавил, что в военном госпитале, скорее всего, ее не проведут.

Ксения позвонила в военно-следственный отдел, потребовала назначить дополнительные обследования. Невролог в военном госпитале пообещала провести их. Тут же выяснилось, что военная часть в Буйнакске потеряла медицинские документы Алексея — и оригиналы, и снятые с них копии. Но Ксения привезла из клиники новые.

— Такое ощущение, что от нас ждут, что мы смиримся с результатами комиссии. Для каждого движения мне нужно жаловаться или публиковаться в СМИ — только тогда дело движется.

Ксения считает, что исчерпала все законные методы влияния на систему — и все же пока придерживается их.

— Я просила Лёшу уйти из части, но он отказался. Хочет сделать все по закону. Я говорю ему: закон наплевал на нас, то что с нами делают — уже незаконно! А он отвечает: «Это не только наша борьба. Если мы облажаемся, что будет с людьми, которые верят, что можно бороться по закону?». Не знаю, гордиться мужем или злиться на него.

Ксения по-прежнему не хочет отдавать мужа системе.

— Я Леше сказала: ты туда не вернешься ни при каких обстоятельствах. Если сейчас ничего не решится, я его положу на операцию, и пусть попробуют они его забрать после! Будет у него уголовное дело за оставление части — будут суды. А что еще делать?! Когда мы с адвокатом ехали из суда, по радио заиграла песня со строчками: «Я так люблю свою страну и ненавижу государство». Сейчас очень хорошо понимаю эту песню.

Я по-прежнему люблю свою страну, но ее действия вызывают у меня ужас. Человеческая жизнь реально не стоит ничего ни для военкомов, ни для командиров, ни для прокуроров, ни для судей.