Правозащитник Игорь Аверкиев: В России заботиться и рассуждать об интересах страны считается чудоковатостью и даже опасностью

Граждане должны создавать как можно больше неформальных сообществ, чтобы безболезненно пережить социально-экономический кризис в России. В этом убежден председатель Пермской гражданской палаты Игорь Аверкиев, с которым в Кирове встретился корреспондент «7x7». Он узнал у правозащитника, почему не нужно думать, когда «падет этот режим Путина», а необходимо наращивать социальные связи, а также о том, по какой причине российские чиновники никогда не покинут свой пост добровольно, а власть никогда не станет бороться с коррупцией. 

— Более пяти тысяч человек подписались на «Новой газете» с требованием, что чиновник на время проверки должен сложить свои полномочия. На прошлой неделе Фонд борьбы с коррупцией выпустил фильм-расследование «Чайка» о предположительных коррупционных схемах с участием сыновей генпрокурора РФ Юрия Чайки. Также можно вспомнить случаи, когда СМИ выдвигали аргументированные подозрения против губернатора Псковской области Турчака, выходцев из Чечни, но это не привело ни к чему. В России не принято, чтобы чиновник уходил сам, хотя это общемировая практика. Что должно произойти, чтобы человек добровольно покинул пост? 

— В этом режиме и в этой системе власти такого произойти не может. В отставку уходят, потому что есть жесткое нацеленное влияние общественного мнения. На Западе, например, есть институт репутации. Если чиновника уличили во взятке, то все понимают, что это плохо, его жена и дети стесняются того, что у них такой отец. В России же, если чиновника уличили, все формально считают, что это плохо, но при этом все вокруг понимают, что это нормально. Ведь зачем люди в России идут во власть — для того, чтобы брать взятки и разбогатеть. Так считается, все думают, что это нормальное состояние любого человека во власти. И самое главное — если вице-губернатора уличили во взятке, то его сын не будет переживать, и его жена не посетует ему за ужином, а наоборот, попросит брать поосторожней. У нас так принято. Это не проговариваемая, но норма — во власть приходят для того, чтобы стать богатыми через коррупцию и доступность ресурсов. Все это понимают, это такой общественный договор.

При таком отношении людей ко власти ничего не изменится. Даже старая навальновская кампания провалилась. Казалось бы, давно всеми доказано, что «Единая Россия» реально достойна звания «партии жуликов и воров». Но это ни к чему не привело, потому что люди понимают: «Вся власть так устроена». Западный человек, например, осознает, что власть существует не только для того, чтобы брать взятки и обогащаться. Если так случается — это для них патология. Но у нас — норма. Более того, молодые ребята, поступая на госслужбу в университеты, уже понимают, что идут зарабатывать деньги. Понятно, что есть особые люди, героические, которые живут высокими идеалами, но они не определяют ситуацию. Они просто в нужный момент становятся знаменем.

Я не большой поклонник Алексея Навального, но этот фильм о Чайке — шикарная вещь, технологический и пиарный шедевр в реальной борьбе с коррупцией, в отличие от всяких экспертных словоблудий. Формальных последствий, опять же, не будет. Но общественное мнение этот PR-продукт не пропустит, что-то в нем изменится.

Я понимаю, что в Кремле уже прошла куча совещаний, на которых они обсуждали, как бы так себя сейчас вести, чтобы сохранить свое лицо и одновременно не пойти на явные уступки. Этот фильм их очень озаботил. Теперь они понимают, что все понимают, что Чайка — преступник, и все понимают, что Путин об этом знает. И если он знает и ничего не делает… Понятно, что митингов не будет, но у людей в подсознании появился серьезный минус Путину.

— Что произойдет с вертикалью власти, если в Кремле решат всерьез бороться с коррупцией? Или арест главы Коми Вячеслава Гайзера и всей политической верхушки республики можно считать лишь пылью в глаза, ритуальной жертвой?

— В авторитарном режиме борьба с коррупцией — это всегда самая популярная во власти политическая тема. Перед завоеванием рейхстага НСДАП Гитлер, например, развернули громадную кампанию по борьбе с коррупцией в высших эшелонах Веймарской республики. Эта кампания в значительной степени способствовала их приходу во власть. Коррупция в любом авторитарном режиме двойственна. С одной стороны, она является фундаментом авторитарной политики и экономики, а с другой стороны — подтачивает власть правящей группировки. Любой авторитарный режим настаивает на избранности и даже сакральности власти, а коррупция превращает эту «святую власть» в объект купли-продажи. Это должно подрывать любую власть, но опять-таки авторитарная — живет благодаря коррупции. Политическая конкуренция не работает, экономическая — тоже слабо, поэтому коррупция становится единственно возможным механизмом квазиконкуренции: кто больше взятку дал, тот и выиграл.

Коррупция в авторитарных режимах — это единственный доступный им способ конкуренции за власть и контролируемые государством ресурсы, и если реально убирать коррупцию, то придется прибегать к другим стимулам конкуренции: рынку, демократии, свободе СМИ и т.п. Но для Путина это политическая смерть. Поэтому сегодняшняя российская власть не будет бороться с коррупцией системно. Однако постоянно будут кого-то судить и разоблачать: у нас же многие миллионы госаппарата! Показательных жертв будет столько, сколько надо для общественного покоя.

Поскольку власть авторитарная, она реально безжалостная: ей губернаторов не жалко. Она думает так: «Их же много, уберем этого — другой будет». В авторитарных режимах личные корпоративные отношения рвутся легко. Всегда будут серьезные посадки, на каком-то этапе Путин пойдет на то, чтобы посадить кого-нибудь буквально следующего уровня за Медведевым, из самого ближайшего к Императору круга.

Еще борьба с коррупцией — это аттракцион. Почему СМИ читают? Люди хотят увидеть криминальную хронику, громкие дела, получить удовольствие от того, что какой-то человек во власти — плохой. Возникает эскалация ожидания. И чтобы народ тебя любил и ценил — ты должен этой эскалации соответствовать. Рано или поздно Путину придется посадить значимого для себя человека, и там будет уже тупик.

Видимость, иллюзорность, создание псевдоквазиинститутов — это смысл авторитарного режима. Если нет реальной многопартийности, то нет и реального парламента. Но у нас же есть учреждение с таким названием, значит, надо как-то оправдывать название, играть в парламент. Вот и играют везде и всюду: в парламент, в выборы, в антимонопольную политику, в борьбу с коррупцией, в «новый государственный менеджмент» и так далее. Это все притворство взрослых людей, играющих в демократию и современное государство, не смеющих называть вещи своими именами, поскольку времена уже не те. В итоге сплошные потемкинские деревни.

— По-вашему, как ведет себя политическая элита в регионах, боится ли она? 

— Понятно, что напряженность есть по поводу «борьбы с коррупцией, но мы же их издалека видим, у них своя жизнь. Вот есть высший круг региональных депутатов, олигархов, высших чиновников человек 100; если каждый из них посмотрит вокруг и обнаружит, что за последние 5 лет 15 из них посадили, то это был бы сигнал. Но ведь это совсем не так. Совсем наоборот. Они видят: шанс попасть под каток ритуальной борьбы с коррупцией очень не высок. К тому же есть правила труднопроизносимые, но, в принципе, если ты понимаешь, что нужно делать, чтобы не попасть в зону риска, не в смысле не брать взятки, то ты там и не окажешься. Так они думают.

На каком-то этапе у чиновника появляется соблазн: появляется возможность небесно разбогатеть, но, вступив в зону риска, кто-то не может пройти мимо этого соблазна, навроде губернаторов в республике Коми и Сахалинской области, и они попадают в зону риска, а другие — умные. Каждый же еще думает, что «я всегда буду умным, мне хватит воли, чтобы не перейти границу». А в итоге есть масса психологических инструментов, которые позволяют людям не заморачиваться о том, что его тоже могут посадить. Каждый ведь думает, что это идиотов только сажают, а он-то ведь умный.

— Протесты дальнобойщиков сейчас поддерживает население, их требования большинству понятны, потому что цены на продукты вырастут. Все ждали, что Путин упомянет об этой проблеме в послании Федеральному собранию. Почему этого не произошло?

— Это был бы опаснейший прецедент. Путин бы в первый раз реально уступил акции массового народного протеста. То есть, если он уступает им, значит, он соглашается с их требованиями и потом не сможет прибегнуть к наказанию, не сможет отомстить. Это привело бы к эскалации публичных протестных акций. В обществе стал бы действовать такой принцип: если им можно и они с помощью митингов добились чего-то, то и нам надо устраивать марши на Москву. Бардак же будет в стране.

Я думаю, «Платон» смягчат, чтобы сохранить свое лицо, запустят в исправленном виде. Понятно — что-то сделают, снимут напряженность в обществе. Но ни в коем случае об этом не будет заявлено официально, власть свою неправоту не признает.

Видно, что режим становится все более зависимым. Он живет до тех пор, пока большинство лично любит Путина. А любовь — вещь прихотливая. Дальнобойщик — классический представитель простого человека, а на простого человека — это не на «либерастов» нападать. Это социальная база Путина, это святое. Власть будет делать вид, что не замечает протеста, но сделают так, чтобы он постепенно прекратился.

— Происходят ли изменения в головах людей? Путин все время рассказывает про удвоение ВВП, а жить становится все хуже и хуже. Казалось бы, экономическая ситуация подталкивает, чтобы люди выходили из своих «раковин». Возможно ли такое, что сейчас вышли дальнобойщики, а потом выйдут учителя и врачи? Способен ли средний класс быть катализатором?

— Этого не произойдет до тех пор, пока проблема с благосостоянием не превратится в проблему обнищания. Люди начинают выступать против чего-то, когда происходит резкое падение уровня жизни. Условно говоря: в том году было все хорошо, а в этом мне даже не каждый день есть что покушать, или я не могу позволить себе купить мясо, это серьезно. Такого, понятно, не происходит, не такой сегодня уровень проблем.

Вообще, людей можно довести абсолютно до нищенского состояния, растянув этот процесс, превращать человека в раба в течение 10 лет, и он уже не будет сопротивляться, ибо не заметит из-за постепенности, в кого превратился. А у нас падение благосостояния не столь резкое. Вот у дальнобойщиков это случилось, они поняли, что их зарплата на 15–20% упадет. Благосостояние их семьи серьезно и сразу подорвется. Но это уникальная ситуация; я думаю, для властей это опыт — потом они будут мягче вводить подобные изменения. А сейчас серьезных социальных сдвигов в обществе нет.

— Что сейчас происходит у населения с любовью к Путину: чем хуже живем, тем больше рейтинг?

— Симпатия — вещь очень иррациональная. Есть закономерность такая: чем хуже мне самому, тем больше я люблю Путина. Допустим, у человека плохая серая жизнь, небольшая зарплата, сам он позитивные эмоции в жизни получить не может, но потребность в них есть, и ему их выдают по отношению к собственной стране: ей можно гордиться, быть патриотом. И здесь происходит замещение: я не могу быть счастливым в отношении своей семьи, но могу быть счастливым в отношении своей страны. А Путин это все дает.

Все же знают, хоть в Америке, хоть у нас, что маленькая победоносная война — это всегда хорошо. Тут даже манипулировать не надо — ты эту войну сделай, и все. Вот на Украине мы чуть завязли, у нас не получилось, и Сирия сразу же подвернулась, хотя тут тоже не известно, чем закончится. Но поначалу все нормально было: «Мы бомбим — нас боятся».

Кстати, это еще одна проблема авторитарного путинского режима:  если он вступил на путь череды маленьких победоносных войн, то он не может их бесконечно проигрывать или вообще не может проигрывать, он должен время от времени выигрывать.

И если, допустим, с Украиной победы не произошло, то он не может это просто так оставить, он должен развязать другую войну. Если вдруг с Сирией не получится — будет что-то еще. Эта ситуация  порождает эскалацию мелких войн. До тех пор, пока Путин наконец-то что-нибудь не выиграет.

И это парадокс политики — если мы хотим, чтобы страна как можно меньше воевала, — хорошо бы, чтобы Путин хоть где-то выиграл и успокоился, и люди поняли и сказали: «Да, он крутой, все нормально, нам одной войны хватит». Это еще и личное путинское выживание. Чтобы ему выжить, нужно, чтобы его любило большое количество людей, а чтобы они любили — ему надо совершать героические президентские поступки: участвовать в войнах, обзывать зарубежного лидера, показать, что мы круче.

— Госдума во втором и третьем, окончательном чтении приняла законопроект о приоритете решений российского Конституционного суда над вердиктами международных инстанций. Международные суды больше России не указ, к чему это может привести?

— Это просто символический жест, который показывает, что «мы на вас плевали, мы ни во что вас не ставим». Для Путина это еще одна символическая акция укрепления российского авторитета. Но ЕСПЧ в России никому серьезно не помогал, он не являлся значимым правовым фактором в реальной политике. Для судьбы конкретного человека был важен, но тоже, как правило, лишь символически.

Дело в том, что в самой России ЕСПЧ ситуацию не менял, государство могло компенсировать моральный ущерб человеку в размере 6–10 тысяч евро, но на этом все заканчивалось. В ЕСПЧ обращаются тогда, когда репрессия уже состоялась, международный суд лишь восстанавливает символическую справедливость. Ни Ходорковскому, ни Навальному он не сможет помочь. Он сможет только после сказать, что те действия, которые были совершены по отношению к ним, — неправильные.

Если бы у нас в результате действий ЕСПЧ менялась судебная практика, если бы логика европейских решений воспринималась как прецедентная в отношении российских судов, то тогда выход из-под юрисдикции международных судов был бы риском для России.

А так, нужно к этому относиться как к символической акции режима, который подчеркивает свою самостоятельность от Запада.

— Каким образом население должно относиться к социально-экономическому кризису, что делать в этих условиях и как пережить его безболезненно?

—  Представителям среднего класса нужно одно, простым людям — другое: просто выживать, не задумываясь ни о чем, нормально кормить свои семьи, и это хорошо, если они этим будут заниматься, а не телевизор смотреть. Не надо задумываться о том, когда падет режим.

Понятно, что сейчас кризисные времена, политические или экономические, будут серьезные, потому что накопилось всего достаточно много. И здесь самое главное — войти в эту полосу и выйти из нее быстро с минимальными затратами. Люди выживают малыми группами, но большими, чем семья. Нужно стать членом любых сообществ: досуговых, политических, социальных, неважно.

Нужно копить количество друзей, знакомых и партнеров; создавать общественные организации, входить в неформальные сообщества. Это нужно для того, чтобы, не добавляя к социальному кризису, нормально пережить свой личный кризис. И чтобы не стать потерянным в этом хаосе, чтобы сохраниться как приличный человек.

Самое важное — из кризиса должно выйти человеческое общество, а не животное. Чаще всего выходит именно животное. Например, после гражданских войн люди выходят деморализованными, и 15–20 лет они восстанавливались как социум. Важно просто пережить кризис и выйти из него человеком, который быстро создаст новую власть и нормальные отношения. Это наш долг перед страной: всячески умножать позитивные социальные связи, делать любое общественно полезное дело. Но чтобы все об этом задумались, к этому нужно подойти как к гарантии собственной безопасности. Если будет плохо, а у тебя есть 20–30 людей, которые тебя понимают и уважают, будут помогать, и ты им будешь отвечать тем же, то все будет нормально.

— А долго этот период в России будет продолжаться?

— Все мы думаем, что недолго, наверное, с середины 2010-х годов. И тогда казалось, что еще несколько лет и все это закончится. А уже 2015 год. Но все равно до 2018-го и 2020-го эту опухоль должно прорвать. Но проблема даже не в том, когда закончится путинский режим, а он закончится, и, видимо, скоро, а в том, кто на смену придет. Почему-то все думают, что придут силы свободы и справедливости. Вовсе не обязательно. Придут те, кто лучше организуется — это могут быть и протофашистские силы, не классические, а современные. И опять-таки, кто будет сплоченнее во время кризиса, кто будет обладать большим социальным капиталом, тот и выиграет. Это к тому, что нужно свои социальные связи и активность постоянно подкармливать.

— Как, по-вашему, сейчас развивается гражданское общество?

— Для меня гражданское общество — это количество людей в стране, которые в данный момент думают интересами не только своими, но и страны. И действуют в интересах страны, региона, города. В чем особенность общества, где есть гражданское общество? В нем интересами страны начинают заниматься простолюдины, которые к власти никак не относятся. Всегда существовали только элитные проекты развития общества, но вдруг возникает ситуация, когда еще и у части народа есть свой проект развития общества, и начинается уже более серьезная конкуренция идей. У нас, конечно, это есть, но количество людей, которые мыслят интересами страны и пытаются по этому поводу что-то делать, — очень небольшое.

Представить себе интересы моего дома и микрорайона я могу, просто исходя из жизненного опыта, а представить интересы города, страны просто из опыта не могу, я должен обладать определенными знаниями. И появляется гражданское общество тогда, когда люди начинают думать и действовать не только в интересах своих семей и своего квартала, а в интересах города, региона, страны. Таких людей становится все больше, их количество медленно, но верно возрастает. Это связано прежде всего с родом деятельности и образованием. Условно говоря: чем больше в обществе управленцев, менеджеров, социальных работников, IT-специалистов, медийных людей — тем больше тех, кто может создавать гражданское общество. Именно род деятельности этих людей позволяет им приобретать квалификацию, понимание глобальных процессов и главное — понимание своего места в них.

Гражданское общество имеет смысл только тогда, когда оно приобретает общенациональный смысл. То есть образ жизни, мышление и идеология гражданских людей становятся популярными во всем обществе. Например, в России заботиться и рассуждать об интересах страны, думать о реформах, требовать изменений — это считается чудоковатостью и даже опасностью. Такой человек не может рассчитывать на априорное уважение общества, а вот, как ни странно, в Европе или в Америке негр, выходец из бедных кварталов, малообразованный человек, не только хочет быть таким же человеком, хочет получить такое же образование, но он уважает и их ценности, как «лучшие» и «правильные». И тогда общество становится иным. Оно расцветает не потому, что там много гражданско мыслящих людей, а потому, что они становится модными и популярными и примерами для подражания. У нас этой ситуации нет в принципе. Есть гражданские люди, но в целом гражданского общества в классическом смысле не возникает, потому что эти люди не являются примерами для подражания для остальных.

Дело в том, что современных профессий, которые порождают такого рода людей, у нас очень мало, точнее, мало соответствующих рабочих мест, потому что сырьевая экономика в принципе мало порождает современных рабочих мест. Наша экономика делает нас менее современным государством с менее современной структурой. Экономика нам диктует другое: «Нам повезло — у нас богатые недра и можно ничего не делать». И общество сразу обречено, потому что изначально из-за экономики оно не современное.