Минздрав впервые за два с половиной года после начала войны в Украине раскрыл статистику оказания психологической помощи участникам, так называемой, спецоперации и членам их семей. По официальным данным консультации получили более 18 тысяч человек. Из них тех, кто непосредственно участвовал в военных действиях – менее 11 тысяч. При этом каждого четвертого направили к психиатру. Сколько из них дошли в итоге до специалиалистов и какой диагноз им поставили – тайна за семью печатями.
Цифры страшные, но далекие от реальности. По факту тем, кому такая помощь реально нужна – гораздо больше. Теоретически в такой помощи нуждается каждый, кто участвовал в военных действиях. И опять-таки теоретически после окончания контакта или в случае ранения военные должны проходить психолога, который должен оценить состоянии психики. НМИЦ им. В.М. Бехтерева недавно посчитал, что у принимавших участие в боевых действиях, распространенность ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) составляет от 3 до 11%. У раненых удельный вес ПТСР вырастает до 14 -25%. По мнению руководителя Высшей школы организации и управления здравоохранением Гузель Улумбековой, психологическая помощь потребуется 100–120 тысячам ветеранов боевых действий, участвовавших в агрессии против Украины.
Это, конечно, не означает, что сто или сто пятьдесят тысяч человек будут нуждаться в изоляции или будут признаны «опасными для общества и себя». Некоторым, возможно, будет достаточно санаторно-курортного лечения и работы психолога, кому-то потребуются рецептурные препараты, а кому действительно предложат какое-то время провести в специализированном учреждении. Специалисты выделяют четыре типа ПТСР: тяжелый вид; астенический; дисфорический; соматоформатный. При первых двух и последнем видах – тяжело в основном только больному: например, его мучают кошмары или бессонница, он начинает сторониться людей, не переносит громкий шум или запах жареного мяса, боится фейерверков и прочь. А вот при дисфорическом виде – достанется окружающим. Для данной формы характерны агрессия, обидчивость, тревожность, конфликтность. И именно такие больные чаще всего отказываются от лечения. Соответственно, они не получают психиатрическую помощь (психолог в этих случаях уже бессилен) и, как следствие, страдают окружающие его люди, в том числе незнакомые ему. Многочисленные факты убийств и бесчинств, устроенных вернувшимися с фронта, тому подтверждение.
Если в 2021 году за убийство судили 21 военного, а в 2022 году по этой статье были приговорены к различным срокам 13 человек, то в 2023 - в 9 раз больше, как минимум 116 обвинительных приговоров было оглашено. По крайне мере, об этом свидетельствуют статистические сведения, которые приводит Судебный департамент при Верховном суде РФ. Речь идет о военных, служащих в рядах ВС РФ по призыву и по контракту. 98 военных были осуждены за убийство человека без отягчающих обстоятельств, а еще 18 военных — при их наличии. При этом убийства по неосторожности в эту статистику не входят.
В большинстве случаев повод для преступления либо как таковой отсутствовал, либо был незначительным Например, в ноябре 2022 года мобилизованный Алексей Наквакин в Крыму застрелил местную жительницу, в доме которой он выпивал с сослуживцами. Следствию мобилизованный рассказал, что застрелил женщину из-за ее «негативной оценки участия военнослужащих в специальной военной операции и угроз в адрес его семьи». В то же время в костромском клубе «Полигон» по вине 23-хлетнего военнослужащего Станислава Ионкина, участвовавшего в войне в Украине, заживо сгорели 13 человек. Во время потасовки Ионкин несколько раз выстрелил вверх из охотничьей ракетницы.
В Челябинске в этом году 32-летний Никита Сидоров, после того, как вернулся с войны, стал периодически избивать супругу. В очередной раз, когда он вернулся пьяный, жена Наталья не пустила его на порог. Он залез в квартиру по оконным решеткам. Женщина успела вызвать полицию. Но Николай им дверь не открыл, а пока сотрудники МВД ждали МЧС, чтобы попасть в помещение, прямо на глазах трехлетнего сына задушил жену.
В Якутии местный житель, вернувшийся из зоны военной операции, жестоко убил 34-летнего мужчину и 64-летнюю учительницу местной школы Валентину Федорову, которая, между прочим, была признана «Лучшим учителем России». Накануне преступлений мужчина ходил по поселку и жаловался, что его никто не «чествует как участника СВО». Потом, напившись, убил знакомого и отправился к педагогу. По словам дочери пострадавшей, незадолго до смерти Валентина Федорова звонила участковому и жаловалось на вернувшегося с войны односельчанина и, видимо, за это поплатилась. Кроме того, мужчина попытался поджечь дом, но по независящим от него причинам у него не получилось.
Кроме убийств, военные после полномасштабного вторжения России в Украину стали чаще, чем обычно, фигурировать в делах о сексуализированных преступлениях. До февраля 2022 года гарнизонные суды каждые полгода выносили по статье о насильственных действиях сексуального характера в среднем от 6 до 10 приговоров. В первом же полугодии 2023 года их уже было, как минимум, 22. При этом в 17 случаях жертвами военных оказались дети, не достигшие 14-летнего возраста. Судя по решениям судов чаще всего такие преступления военные совершали в Ростовской области, аннексированных Крыме, «ЛНР», «ДНР», частях оккупированных Херсонской и Запорожской областей.
Сейчас сложно сказать, можно ли было предотвратить хоть одно из этих преступлений, если бы данным преступникам вовремя оказали психиатрическую помощь. Наверное, в случаях с насильственными преступлениями сексуального характера – вряд ли. Человек на войне живет, увы, по другим законам, которые максимально приближены к животным. Соответственно, и руководствуется он лишь инстинктами выживания и продолжения рода. Но вот относительно убийств – думаю, что реально было бы избежать трагедий. Если бы к этому не относились формально. А то, что зачастую специалисты, которые общаются с участниками боевых действий, проводят свои консультации исключительно для галочки – не вызывает сомнения. Даже если свою работу они выполнили, то вероятность того, что их рекомендациям последуют – ничтожна мала.
СМИ уже неоднократно публиковали рассказы родственников мобилизованных или добровольцев, которые приходили в отпуск, мягко говоря, не в адекватном состоянии, но, тем не менее, их вновь отправляют на войну. К примеру вот: «Ирина М. пишет, что ее сын приехал с фронта в отпуск, но не смог есть и спать и «говорил страшные вещи». Был госпитализирован в психиатрическую больницу с диагнозом ПТСР. Не смог самостоятельно написать рапорт о том, что болен, - разучился складывать буквы в слова. Сослуживцы сына звонили Ирине и говорили, что если он вовремя не вернется из отпуска, то будет считаться дезертиром. Лечение, по словам сослуживцев, он может проходить в расположении части. В московском Едином центре поддержки участников «СВО» юрист помог Ирине составить жалобу в военную прокуратуру. В военной прокуратуре на копии жалобы поставили отметку о ее принятии. Больше не произошло ничего. Сын Ирины выписан из психиатрической больницы, в эпикризе написано, что он опасен для себя и окружающих, но солдат вернулся на фронт».
Помимо формального подхода, есть и другая проблема. В России просто не хватает кадров, которые могли помочь таким людям. На расширенном заседании коллегии Минздрава 19 апреля 2024 года министр здравоохранения Михаил Мурашко сообщил, что в 2023 году показатель обеспеченности психологической помощью достиг всего 15%. Сейчас, спустя два с половиной года после начала войны, чиновники наконец-то осознали, что не только участники боевых действий, но и жертвы войны и очевидцы нуждаются в квалифицированной помощи. По факту работать по решению этой проблемы начали только с лета 2023 года. Тогда по федеральной программе в России открыли 1,4 тыс. кабинетов медико-психологического консультирования, 412 кабинетов (отделений) медико-психологической помощи, 556 психотерапевтических кабинетов. Сложно судить, об уровне профессионализма сотрудников, ведущих приемы там. Но, учитывая, что одновременно с этим появилось множество «шаражек», которые готовы были выдать документ государственного образца о прохождении обучении по лечению ПТСР ( при этом обучение длилось бы по несколько часов от двух недель до 4 месяцев), можно предположить, что реальных специалистов не так уж много.
У меня есть знакомый психоаналитик, у которого в длительной терапии были три пациента с ПТСР после чеченской кампании. Сколько человек с аналогичным диагнозом пропадали после третьей-пятой встречи – он даже примерно сказать не может. Но далеко не один десяток. Так, вот из этих трех только один смог интегрироваться в обычную жизнь, справится с агрессией к окружающему миру и начать спокойно спать. Двое других в итоге в дальнейшем отправились на войну: один в Ингушетию, другой в ЧВК «Вагнер» в Африке, оттуда его перебросили затем в Украину. А недавно он вернулся домой грузом 200.
Не известно, сколько еще продлиться война, но уже понятно, что ее последствия придется разгребать ни одному поколению россиян. И то, что страдающие ПТСР еще натворят дел – это бесспорно. Даже если прямо сейчас наши чиновники здравоохранения пересмотрят свой подход к решению психологических проблем вернувшихся с войны на Украине, помочь всем нуждающимся они физически не смогут.
