10 лет спустя присоединения Крыма и Севастополя вновь рождают волну публикаций о том, почему это произошло, и соответственно, неизбежные рассуждения о том, что со всем этим политическим наследием, а из-за него и со всеми нами будет дальше.
Смотря на ситуацию ретроспективно, велик соблазн впасть в искушение подгонки прошлого под определенные пропагандистские вкусы, где все произошедшее можно представить реализацией давно задуманного плана. В этом случае надо предполагать наличие у российской власти давно существующей четкой идеологии и потрясающее умение выстраивать многолетнюю четко продуманную стратегию. То есть в этом случае перед нами стратегические гении уровня не меньше галактического императора Палпатина.
Однако, если не уходить в дебри конспирологии и вынашивавшихся годами вселенских или внутрироссийских заговоров, а исходить из того, что мы знаем из многолетнего наблюдения за действиями российской власти и взаимодействия с ней, картина будет совершенно иной. Единственная идеология, которая есть у российской власти, извините за тавтологию, это бесконечное удержание самой этой власти. Никакой иной идеологии мы обнаружить не можем ни в текстах, ни в лозунгах. Это обычный персоналистский режим, все что могут произнести апологеты которого: «Нет Путина, нет России». Именно идеологическая аморфность и политическая всеядность, когда внутри одной и той же власти есть люди самых разных взглядов, и позволила сложиться этому корпоративистскому конгломерату номенклатуры разных уровней, объединенных целью пролонгации своего статуса и привилегий, где издержки (риски) конфликта с системой выше потерь, чем утрата части амбиций при интеграции внутрь системы. Если выгоднее оставаться в системе, чем с ней бороться, любой представитель элиты будет работать на сохранение системы.
Все остальное, это гарнир, это цепочка определенных тактических действий с целью удержания этой власти. Эти тактические действия в рамках единой стратегии бесконечного удержания власти ограничены только конкретной политической ситуации внутри страны и вне ее. Российская власть, во-первых, всегда делала только то, что помогало ей себя сохранять и пролонгировать, а во-вторых, только то, что могла себе позволить в конкретной политической ситуации. Многие мировые политики тоже много чего могли бы совершить, исходя из своих исторических представлений и обид, политических вкусов, нарушающего признанные международные правила, если бы политическая ситуация могла бы им это позволить. Но рамки, в которых они находятся, внешние и внутренние, не позволяют им развернуться на «полную катушку».
Поэтому ответ на вопрос, как стал возможен вначале 2014 год, а за ним и 2022, кроется в том, что это случилось, так как не произошло ничего внутри и вне страны, способное остановить политическую экспансию российской власти, ограничить ее в тех методах борьбы за свое продление, которые она использовала. Конечно, принятые и в 2014, и в 2022 решения базировались на политических мифах, комплексах, исторических представлениях. Но эти мифы и обиды существовали давно и похожие мифы и обиды есть во многих странах и сами по себе к подобным решениям и действиям не ведут.
Внешняя политика в таких условиях не идеология, и не изначальная цель, а лишь способ решения внутренних проблем, мешающим власти самосохраниться.
Как известно, лучший способ решить кризис – это создать новый кризис, полностью отвлекающий от прежнего, полностью ломающий политическую повестку и все стратегии противников и оппонентов. Грубо говоря, это сценарий, когда в ходе шахматной партии вместо ответного хода фигурой по правилам игрок просто ударяет противника шахматной доской по голове. Россия при этом не уникальна своими примерами решения внутренних проблем (а это рождает самый широкий набор последствий, от роста рейтинга на теме «патриотизма», до оправдания различных чрезвычайных мер, включая репрессии) через внешнеполитическую эскалацию. Таких примеров огромное количество, это и Фолклендский кризис в апреле-июне 1982, созданный военной хунтой Аргентины в попытке продлить свою власть; это попытка военного переворота на Кипре, приведшего к разделению острова на две части, инспирированная слабеющей греческой военной хунтой в 1974; это недавний референдум в Венесуэле на тему присоединения к ней «региона Эссекибо», большей части соседней Гайаны, в попытке усилить позиции Н. Мадуро под президентские выборы-2024 (к счастью, никакая военная операция на наземной границы Венесуэлы и Гайаны невозможна, так как она целиком проходит по непроходимым джунглям и болотам, наземное сообщение возможно только через Бразилию, которая против венесуэльской авантюры) и т. д. и т. п.
Присоединение Крыма и Севастополя весной 2014 окончательно сломали протестный тренд, начавшийся в 2011/2012 годах. Окончательно ударили по внесистемной оппозиции в феврале 2015 убийством Бориса Немцова. Иссякание «крымского эффекта» постепенно привело к новому росту протестных настроений, пик которого пришелся на конец 2018 и 2019 после президентских выборов-2018 и пенсионной реформы. «Ковидная» пауза 2020–2021 завершилась неоднозначными выборами сентября 2021 с резким ростом протестных настроений по многим регионам. Возникла новая потребность вновь сломать тренд и снова перевернуть шахматную доску. Результат: разгромленная и деморализованная элита, не знающая и не понимающая как сохранить себя в условиях спровоцированной внешней изоляции и множественных санкций с одной стороны и резко усилившейся «охоты на ведьм» с другой.
Однако, при этом надо помнить, что фарш невозможно провернуть назад, и спровоцированные потребностью властью в самосохранении действия меняют реальность, в которой мы живем, которую невозможно откатить к некой дате в прошлом, создают новую норму. Присоединение новых территорий сопровождается перемещениями населения, миграцией с данных территорий тех, кто не согласен с новой реальностью (и они уже вряд ли вернутся), и наоборот, переездом в них сторонников из иных мест, структурной перестройкой территорий и т. д. Все это упрочивается, костенеет, и с каждым годом становится все более невозможным к возвращению в то, что было ранее. Фанатичная борьба за возвращение в то, во что вернуться уже нельзя, это тоже утопия (особенно в случае с уже довольно плотно интегрировавшимся в Россию Крымом и Севастополем). Но признать новую норму противники российской власти тоже не могут, так как в этом случае они ставят под сомнение правила игры в собственных странах, что чревато для них еще большими новыми проблемами. Они тоже борются за свое политическое самосохранение. Итогом этого тупика становится растущая изоляция российской политической системы и невозможность извне хоть как влиять на происходящее в России далее. Политическая интеграция это и взаимное влияние, чем меньше связей, тем меньше влияния. Обрубая связи с Россией, без разбору дискриминируя российских граждан, противники российской власти еще больше лишают себя возможностей на что-либо влиять, и по сути, еще больше российскую власть укрепляют.
Что остается? Только время и ничего кроме времени. Прошлые ошибки не исправить здесь и сейчас. Все что нам остается, дождаться времени, когда власть вынужденно сменится сама: либо по естественным причинам, либо под грузом внутренних проблем, которые она не сможет решить сама. Только тогда у нас, или наших последователей будет возможность сделать так, чтобы решение внутренних проблем через создание внешних такой ценой было невозможны. Сделать это невозможным возможно только через ограничение власти, через сдержки и противовесы, через реальную федерализацию, через создание институтов, которые Россия не смогла создать в 1990-е. Но все это будет только потом, если мы до этого потом доживем.
