С 24 февраля прошлого года из России уехало, по разным данным, от четырехсот до восьмисот тысяч человек. Посчитать точное число практически невозможно, для этого нет ни инструментов, ни открытых данных. Можно ли считать этих людей беженцами?
Если сверяться с Википедией, выходит, что можно. «Лица, покинувшие страну, в которой они постоянно проживали в силу чрезвычайных обстоятельств...» звучит вполне уместно для текущей ситуации. По определению женевской конвенции это люди, которые могут стать жертвой преследований по признаку расы, вероисповедания, гражданства, принадлежности к социальной группе, сексуальной ориентации или политических взглядов. И как будто все еще да. Наверное, часть уехавших россиян покинули страну в силу факторов чисто экономических или убегая от мобилизации, и под эти критерии не подходят, но формально как минимум многие, если не заявлять о всех, россияне подходят под категорию беженцев.
И тем не менее, есть ощутимый лексический и эмоциональный дискомфорт в попытке классифицировать российских эмигрантов как беженцев, поскольку сегодня есть миллионы людей из Украины, которые соответствуют этому понятию в значительно большей степени. Во-первых, из-за принципа агрессора и жертвы, и даже если держать в голове, что как минимум значительная часть эмигрантов из России не поддерживают происходящее, они находятся в другом поле. Они все-таки бегут не от смерти. По крайней мере не от понятной и совершенное очевидной смерти от обстрелов. Во-вторых, российская эмиграция состоит из людей весьма обеспеченных, если не сказать привилегированных, чего, опять же, нельзя сказать об украинских беженцах.
Так или иначе, ситуация такова, что российские эмигранты сегодня не вызывают того сочувствия, которое вызывают беженцы. Формальные признаки не влияют на реальное восприятие этих людей как жертв. К ним иное отношение и иные требования. Да и само внутреннее ощущение российских эмигрантов разное, одно обилие слов чего стоит. Кто-то называет себя эмигрантом, кто-то релокантом, кто-то беженцем, кто-то рассматривает свой отъезд как временную акцию и живет на чемоданах в идее ППЖ («пока Путин жив»), кто-то не планирует возвращаться в Россию даже при каких-то политических изменениях. Одни распродают российские активы, другие живут в посуточной аренде, готовые со дня на день сорваться обратно.
Вряд ли сегодня уместно говорить о какой-то дополнительной защите и поддержке уехавших россиян: к сожалению, сегодня Россию в принципе покидает только тот, кто может себе это позволить, а крупных организаций, занимающихся массовым спасением людей отсюда нет. Если представить себе иной сценарий, где автократия превращается в диктатуру не на фоне войны, а по каким-то иным причинам, может, мы бы видели больший энтузиазм со стороны развитых государств, но мы не в том положении. Есть отдельные организации, которые помогают с выездом оппозиционным деятелям или, к примеру, журналистам, но зачастую это работает по принципу «убьют — приходите», то есть человек сначала должен активно пострадать от государства.
Винить здесь некого, кроме совершенно очевидных авторов произошедшего кризиса. Но совершенно точно нет смысла обвинять другие страны в недостаточной поддержке российских граждан, бегущих из страны. Даже если выключить из уравнения сомнительный принцип коллективной вины и разные формы предвзятости, остается тот простой факт, что новый миграционный кризис не вывезет дополнительной порции россиян.
