Кино бывает хорошее, плохое и важное

Режиссер Аскольд Куров побывал, наверное, на всех правозащитных фестивалях в мире со своим фильмом «Процесс» о деле Олега Сенцова. История этого фильма уникальна и необыкновенна. Тур картины по миру стал масштабной кампанией солидарности, о которой сам режиссер вовсе не думал, пока снимал кино. До «Процесса» были другие фильмы, так или иначе связанные с правами человека. А свежий фильм Аскольда – «Добро пожаловать в Чечню», где он выступил одним из продюсеров и операторов, также затрагивает особо чувствительную для этого региона тему ЛГБТ. Как так вышло, что один за другим фильмы становятся правозащитными хитами и считает ли Аскольд себя правозащитным режиссером, а может быть даже вообще активистом? Разговор этот заставил нашего собеседника вспомнить много деталей о прошлых фильмах и попытаться определить сам этот формат – правозащитный фестиваль. И, кстати, я рад, что для иллюстрации этой беседы я смог использовать некоторые фото из своего фотоархива. 

– Это интересная и сложная для меня тема. Я сразу скажу, что я не считаю себя правозащитным режиссером, не считаю себя активистом. Я не знаю, как такое кино делается, по каким законом и принципам. В моем случае оно таким получается. До определенного момента мне казалось, что правозащитное кино – это действительно какая-то очень отдельная область. У меня даже была такая своеобразная высокомерная позиция по отношению к правозащитному кино, потому что, побывав на разных фестивалях в Европе, я для себя сделал классификацию, что бывает три вида кино: хорошее, плохое и важное, и правозащитное чаще всего третье. Вне зависимости от качества оно может быть очень важным, потому что рассказывает о важных проблемах. Но позже я понял, что это очень грубое деление, потому что кино может быть важное и хорошее, важное и плохое, важное и интересное и также неинтересное, но тоже важное.

Для меня вход в эту тему начался с фильма «Зима, уходи!», который вышел в 2012 году, я только выпустился из мастерской Марины Разбежкиной. Меня не интересовали темы прав человека, а интересовали личные истории. В тот период, как и для многих, для меня эта политическая жизнь перестала быть чем-то абстрактным и параллельно текущим. Я впервые вышел на митинг и ничего не понимал в расстановке этих сил, я не понимал, чего мы добьемся. Но я точно совершенно понимал, что я не хочу быть в стороне от этих событий, я хочу в этом участвовать, для меня это важно. И когда Дмитрий Муратов, редактор «Новой газеты», предложил выпускникам Школы Разбежкиной снять фильм об этих протестах, я сначала сомневался, но потом обрадовался, потому что понял, что для меня эта позиция человека «с камерой» – она для меня наиболее оправдана. Не просто находиться между знаменами, не зная, к каким примкнуть. Когда ты там находишься с камерой – мне это стало понятнее, мне показалось, что я нашел свою роль в этом.

–  «Зиму, уходи!» часто вспоминают как один из главных фильмов о тех протестах, наш предыдущий герой Ксения Сахарнова его тоже вспоминала, какой это успешный и популярный был проект.

– Да. И на самом деле для меня это была еще попытка разобраться во всем происходящем. «Зима, уходи!» была коллективная работа, десять режиссеров, и никто из нас не разбирался в политических процессах. Мы брали ватман и рисовали политическую карту, расстановку сил, что за партии, какие у них лидеры. Я просто понял, что вот эти процессы в обществе, они меня волнуют все больше. Мне хочется об этом снимать, рассказывать. Ну и дальше я работал над другим фильмом «Ленинленд», он вышел в 2013 году. Он о жизни музея в Ленинских Горах. Тоже, так или иначе, получился немного политическим, про прошлое, которое все никак не уходит, и мы застряли между этими эпохами. И, наконец, «Дети 404».  Для меня это очень личная история в первую очередь. До 2013 года, до так называемого закона о “гей-пропаганде”, моя личная жизнь текла в стороне от всех этих глобальных процессов. А тут она была затронута. И я просто не мог ни попытаться высказаться. Мне тогда позвонил Паша Лопарев, с которым мы в итоге делали фильм в соавторстве. Он сказал, что хочет снять фильм о ситуации с ЛГБТ в России. А это было то, о чем я сам думал. То, что меня беспокоило. И мы стали об этом говорить и произошел такой взаимный каминг-аут, потому что мы до этого эти темы с ним никогда не обсуждали. Этот фильм помог мне в том числе лично в себе разобраться, пройти путь от какой то внутренней гомофобии к принятию себя, благодаря вот этим подросткам, которые рассказывали свои истории.

– «Дети 404» тоже был очень успешный в плане фестивалей, да? И скандальный в России. Показ совместный с Colta.Ru в 2014 году в Москве был сорван. Зато маленький активистский фестиваль «Делай Фильм» придумал, как его показать без прокатного удостоверения, помнишь? Раздали ноутбуки зрителям, они назвали это “самопросмотр”.

– Я до сих пор вспоминаю этот гениальный самопоказ. Это было невероятно круто. И дальше начался фильм «Процесс» о деле Олега Сенцова. Политический фильм, но для меня это тоже была личная история. Когда Олега арестовали в 2014 году, вот эти события в Украине и Крыму, они перестали быть новостями в ленте фейсбука, стали моей личной, можно сказать, драмой. Потому что я был знаком с Олегом, не очень близко, но мы общались, у нас были похожие вкусы в кино, похожие взгляды. И мне было, наверное, проще всего идентифицировать себя с ним, мы примерно одного возраста. Я мог попытаться представить себя на его месте, и для меня эта история стала личной. На первое судебное заседание я ходил просто, чтобы Олега поддержать. Чтобы он меня увидел. В тот момент, когда я понял, что вообще не могу ему помочь, пришло такое чувство бессилия, тем более, что я вообще не представлял раньше, как устроена эта судебная машина. Я опять говорил об этом с Пашей Лопаревым, и он сказал «почему бы тебе не снимать об этом кино?». И тогда я понял, что это единственное, что я могу сделать – снимать фильм и рассказать о деле Олега Сенцова, надеясь, что это как-то может помочь.   

– Ты с этим фильмом много фестивалил. Ты можешь проанализировать правозащитный фильм как инструмент собственно правозащитной деятельности? Есть у тебя обратная связь от того, как это работает? Если это вообще работает? И второй вопрос, может ли быть кинематографическое партнерство с правозащитными организациями, и может ли в результате получится не просто важный фильм, а хороший? С точки зрения кино.

– Сразу отвечу на второй вопрос. У меня нет такого опыта партнерства. Когда мы снимали «Процесс», мы пытались найти финансирование, это было очень долго и безуспешно. Обращались в правозащитные организации. Как работает партнерство с ними, я себе плохо представляю. Если только помощь в поиске героев, темы, фактуры. Если говорить о соавторстве я для себя не вижу такой возможности. Только на этапе сбора материалов это возможно.

Что касается результата. Это тоже очень сложно. Действительно, фильм «Процесс» показывали бесконечное количество раз. Его показывали везде, где только возможно. Не только на фестивалях. Премьера была на "Берлинале", он был фильмом открытия праздновании юбилея Киноакадемии, акция Amnesty International проходила во время этого показа. И потом было очень много фестиваля, которые часто из солидарности включали фильм, делали специальные показы. На фестивале в Гааге Movies That Matter он получил специальный приз. Фильм показывался в парламентах, посольствах… На каких-то акциях на улицах, на площадях где-то в Европе. Мы с продюсерами даже не можем отследить всех показов. Я помню, в Украине он был в прокате. Я был в Киеве в отеле, включил кабельное ТВ, зашел в раздел «доккино» и там был единственный фильм – и это «Процесс».

– А мы этот фильм посмотрели первый раз в Риге. У вас просто произошло такое… правозащитное волшебство. Когда ты, не мысля такими категориями как акции, кампейнинг, ты стал снимать, потому что это изнутри тебя шло, но в результате получилась мощная кампания, главной часть которой был фильм. И вот пройдя все эти этапы от просто дружеской солидарности до создания фильма и тура с ним по фестивалями, как ты считаешь, возможно ли это запрограммировать? Продюсерски запрограммировать. Или это нереальное стечение обстоятельств, совпадение энергии

–  Я этим ремеслом не владею. Для меня важна была личная вовлеченность. Снять такой фильм на заказ я бы, наверное, не смог. Все-таки здесь смесь жанров, здесь даже больше публицистического кино, хроники. Есть профи, которые умеют такие фильмы снимать, рассказывать такие истории. Наверное, можно запрограммировать. Но я бы не взялся.

Сказать, что у «Процесса» было какое-то прямое действие, что его посмотрели в России, в администрации президента и схватились за голову… Такого, конечно, не было. Но свою роль он сыграл. Вообще, я думаю, что документальное кино очень мощный способ донесения информации, рассказывания историй. Потому что можно прочитать о проблеме, о политическом деле, найти статьи, материалы, но когда ты видишь на экране живого человека, слышишь его речь, ты можешь эмоционально к этому подключиться. Когда эта история смонтирована, это 70–90 минут, материал отобран режиссером, который пытается очень внятно рассказать узловые точки этой истории, то, конечно, проще подключиться к этому.

– Если перейти к теме фестивалей. Ты теперь насыщен эти опытом, видел очень много разных правозащитных фестивалей и можешь что-то про них сказать. Насколько правильно так позиционировать эти смотры важных фильмов? Что их отличает?

– Хороший вопрос. Я думаю, что форматы правозащитного кино развиваются, меняются и они становятся действительно интересными событиями не только для правозащитного движения, но именно для зрителей. То, что я видел в Европе – это действительно смотры лучших из важных фильмов. Я на этих фестивалях вижу полные залы, это люди, которые пришли посмотреть хорошее кино и стать причастными к какой-то истории, узнать о проблемах именно через документальный фильм. Люди предпочитают узнавать о том, что происходит в мире из кино, потому что эта форма действительно позволяет за полтора часа времени получить самую необходимую информацию и сопереживать этим событиям. Очень интересные дискуссии и обсуждения происходят после этих фильмов. Есть мастер-классы, разные специальные форматы для самих режиссеров и продюсеров, есть площадки, на которых зрители обсуждают проблемы. Фестиваль становится местом, где люди собираются смотреть кино и обсуждать. По сути они такие же фестивали, как другие, только там представлены фильмы на какие-то очень важные, кричащие социальные и политические темы.

– А поговорим про фильм «Новая». Это можно было назвать коллаборацией с газетой? Для тебя это был, наверное, новый формат. Была ли какая-то навязанная задача для тебя как для режиссера, мешающая замыслу?

– Когда Дмитрий Муратов пригласил меня в «Новую газету», чтобы предложить мне снять фильм о жизни редакции и закончить его к юбилею газеты в 2018 году, я несколько растерялся и при первом же разговоре сказал, что не умею снимать фильмы на заказ. Чтобы снять такой фильм, мне нужна свобода действий. Я хотел бы сам решать, что я снимаю и как. И он сказал «это именно то, что я имел в виду, когда тебя звал». Действительно, так и случилось. Когда фильм уже был готов и был финальный монтаж с Кириллом Сахарновым, режиссером монтажа, я хотел показать его Муратову хотя бы на предмет каких-то чувствительных тем, потому что есть вещи, которые может быть нельзя до сих пор показывать. На что Муратов ответил категорическим отказом, потому что тогда будет цензура, а мы договаривались, что ее не будет. Правда, делегировал он просмотр своим коллегам из редакции, но это не был худсовет, не было указаний, как и что переделывать, действительно был просмотр только на предмет небезопасных тем. Мне повезло в этом плане. Мне дали полную свободу действий.

– Что вообще в России сейчас происходит в плане запроса на подобные темы, связанные с правами человека? У этих фильмов есть свой зритель? Потому что есть неприятное ощущение, что у таких фильмов своего зрителя до сих пор нет. Люди могут пойти на громкую тему, на Сенцова, да. Нет раскрученной истории – нет интереса, любопытства что ли.

– Конечно, ситуация в России ухудшается. Это можно видеть по фестивалю "Артдокфест". В Питере сорвали этот фестиваль в этом году, в Москве сорвали показы фильм «Тихий голос» про чеченского гея. Я думаю, что ситуация будет ухудшаться. Появляется самоцензура, есть темы не безопасные, которые режиссеры уже не выбирают. Непонятно, можно ли будет такой фильм показать, тогда зачем снимать. Что касается правозащитного кино и запроса на него, я думаю, что есть проблема вообще с запросом на само документальное кино в России. На Западе есть интерес к нему, есть прокат, много разных форматов на телевидении, есть телевизионное кино, есть арт, есть публицистика. У нас до сих пор зрители в каких-то предрассудках находятся по отношению к документальному кино. Они не знаю, что оно бывает разное. Что оно может быть интересное, очень личное, глубокое, эмоциональное и такое же захватывающее, как блокбастеры. Поэтому в России фестивалям приходится заниматься еще и популяризацией дока. То, что делает несмотря ни на что "Артдофест", то что делал когда-то «Делай фильм». Но сейчас подобные вещи делать все сложнее.