Общественный отчет о причинах самоликвидации Пермской гражданской палаты и результатах ее деятельности (1996–2019 годы). Вторая часть.
Причины самопрекращения деятельности ПГП.
Содержание:
- Исчерпание миссии ПГП;
- Неэффективность в наше время универсальных инфраструктурных организаций;
- Непреодолимый кризис во взаимоотношениях ПГП с правящим режимом, не позволяющий организации заниматься позитивной гражданской деятельностью;
- Снижение спроса на услуги ПГП;
- Структурные и ценностные проблемы в самой ПГП;
- Все более тягостный фандрайзинг;
- Очередной глобальный кризис либерально-демократического самоопределения;
- Временное отмирание в Перми института гражданских (неполитических) коалиций;
- Главная причина.
Внимание. При изложении причин самопрекращения деятельности ПГП описывается ситуация до начала 2020 года. События конца 2020 – начала 2021 года не являются предметом анализа и причинности.
Исчерпание миссии ПГП
Миссия, принятая на себя Пермской гражданской палатой в 1996 году, была нами сформулирована так: «содействие формированию гражданского общества в Пермской области» – ни много ни мало, и тогда очень искренне. Мы отдавали себе отчет в том, что в 1996 году никакого гражданского общества в Перми и в России не существовало. Существовали лишь немногочисленные, но разнообразные «прогрессорские» организации и группы (правозащитные, экологические, гуманитарные, феминистские и др.), действовавшие независимо от погруженных в самовыживание россиян, не имевшие общественного спроса на свою деятельность и пытавшиеся изменять жизнь в рамках романтической парадигмы простого переноса (потому и «прогрессорские») на постсоветскую почву современной для того времени западной гражданской культуры, повестки и технологий. «Непрогрессорскими» исключениями в 90-е годы были разве что «солдатские матери» (в Перми – это Комитет солдатских матерей Пермской области /Людмила Булдакова/ и Совет родителей военнослужащих Прикамья /Александра Вракина/) и общества защиты прав потребителей (в Перми этим серьезно пытался заниматься знаменитый Денис Галицкий) – и те, и другие были реальными зародышами гражданского общества, вполне укорененными в российском деструктурированном «недообществе» 90-х.
«Прогрессорство» – это не уничижительная характеристика, а естественный, всегда подвижнический, но не всегда успешный этап в любом модерном транзите (по сути, «прогрессорство» – это такая вечная самоповинность российской интеллигенции, рабыни вечного у нас модерного транзита). В Перми в 1990-х – начале 2000-х такими «прогрессорскими» организациями были: Общественный экологический комитет (Юлий Щипакин), «Мемориал»(*) (Александр Калих), Пермский региональный правозащитный центр(*) (Игорь Аверкиев), областное отделение Всероссийского общества инвалидов (Вера Шишкина), Фонд ЦЭС «Защита» (Светлана Козлова), Пермский медицинский правозащитный центр (Евгений Козьминых), Благотворительное общество «Хоспис» (Наталья Переверзева), Фонд защиты семьи «Барсук» (Елена Торопова), Киностудия «Новый курс» (Павел Печенкин), Фонд культуры «Юрятин» (Владимир Абашев) и другие. Такой «прогрессорской организацией» была и Пермская гражданская палата.
Однако спустя почти два десятилетия (к середине 2010-х) естественное, «саморождЕнное» гражданское общество в Перми уже существовало – социально автономное и автохтонное, укорененное в неогосударствленных стратах пермского среднего класса. Акторы этого «автохтонного гражданского общества» действуют уже не «из головы», как «прогрессорские организации», а из интересов и общественного спроса. Да, пермское «автохтонное гражданское общество» еще довольно компактно: более или менее АКТИВНО, РЕГУЛЯРНО и ОСОЗНАННО участвуют в ФОРМУЛИРОВАНИИ, ПРОДВИЖЕНИИ и ЗАЩИТЕ общественных интересов в стране всего несколько миллионов человек, в Перми – несколько тысяч. Да, это еще «неконвенциональное гражданское общество» – ещё не принятое «большим обществом», не растворенное в нем, но уже имеющее собственную реальную социальную базу (тот самый неогосударствленный средний класс), уже существующее по своим законам, в своей внутренней логике, живущее общественными интересами (как их себе представляет), стабильно воспроизводящееся и развивающееся, имеющее собственную естественную инфраструктуру и растущую ресурсную базу, несмотря на явную нелояльность, а иногда и прямую враждебность правящего режима. На этой стадии развития пермское гражданское общество уже не нуждается в универсальных РЕСУРСНО-ПРОТЕКЦИОНИСТСКИХ организациях, каковой изначально и являлась Пермская гражданская палата.
Неэффективность в наше время универсальных инфраструктурных организаций
Пытаясь содействовать всякой гражданской активности, мы постепенно сконцентрировали на себе все возможные виды поддержки гражданских инициатив и граждански ориентированных пермяков: правовую, материально-техническую (в конце 1990-х – начале 2000-х даже собственные конкурсы грантов проводили), экспертно-методическую, информационную, медийную, просветительскую. К концу 1990-х ПГП уже была универсальным многофункциональным ресурсным центром как для НКО, так и для неформальных инициативных групп. Но универсальная и активная инфраструктурная опека была актуальна именно в эпоху «прогрессорских организаций», существовавших вне общественного спроса и лишенных какой бы то ни было общественной поддержки.
В последние 10 лет ситуация кардинально изменилась: гражданская деятельность (негосударственная, некоммерческая и неполитическая деятельность в общественных интересах («неполитическая» — то есть не по поводу прихода к власти и не по поводу сохранения ее) укоренилась в неогосударствлённых стратах российского среднего класса и получила доступ к общественным ресурсам. Проявилось это укоренение в возникновении трех важных гражданских феноменов: массовое независимое (неогосударствленное) добровольчество (1), широкая общественная благотворительность (2) и самодостаточные отраслевые гражданские сообщества (3). Временнóй точкой институциализации этих феноменов условно можно считать всероссийскую гражданскую пожарную самооборону летом 2010 года (мы подробно исследовали эту историю).
С позиций социального укоренения и институциализации гражданского общества недооценён последний феномен – «отраслевые гражданские сообщества»: зеленое, градозащитное, зоозащитное, благотворительное, гуманитарное (помощь различным категориям дезадаптированных людей: бездомные, заключённые, мигранты, наркоманы, вич-инфицированные и др.), гражданско-активистское, арт-активистское, феминистское и др. С начала 2010-х эти уже укорененные гражданские сообщества постепенно заменяли собой «прогрессорские сообщества» в соответствующих отраслевых нишах гражданской деятельности, выступая одновременно, и не всегда осознанно, преемниками «прогрессоров» и их оппонентами («чисто правозащитное» сообщество в России осталось прежним – «прогрессорским» — неукорененным, что о многом говорит; «права человека», чтобы под этим не понималось, жили, живут и мутируют у нас независимо от профессионального правозащитного сообщества). Сами по себе эти укорененные гражданские сообщества, как правило, никак не институциализированы, они – «облачные», неформальные, сетевые, но вполне социально плотные и устойчивые, чтобы возгонять свои групповые интересы до общественных, становиться платформами для формирования отраслевой гражданской культуры и традиций, и постепенно брать на себя функцию вмещающей и поддерживающей среды для новичков. По сути, эти сообщества являются отраслевыми экосистемами для разнообразного российского гражданского активизма.
Соответственно, многие традиционные инфраструктурные функции ПГП сегодня покрываются этими отраслевыми гражданскими сообществами, специализированными организациями и отдельными активистами. Наша поддержка, иногда принимавшая форму внешней вертикальной опеки, сегодня в какой-то степени даже дезактивирует обращающиеся к нам инициативные группы и организации, лишает их стимула к самостоятельному развитию в интеграции с себе подобными.
С появлением в 2010-х годах этих укорененных в неогосударствленном среднем классе структур гражданского общества (хоть и автономных пока внутри «большого общества» и не принимаемых государством) уже нет необходимости в универсальных ресурсных организациях. Наоборот, сегодня очень важна диверсификация инфраструктуры гуманитарного и гражданского активизма – этого требует и безопасность самих инфраструктурных организаций и их клиентов (гражданская деструкция, продуцируемая правящим режимом – важный негативный фактор), и необходимость сверхоперативного и разнообразного реагирования на вызовы в эпоху «смены парадигм» и сумбурного формирования в России устойчивого гибридного режима.
Время «гражданских мастодонтов» прошло.
Непреодолимый кризис во взаимоотношениях ПГП с правящим режимом, не позволяющий организации заниматься позитивной гражданской деятельностью
ПГП изначально и всегда была именно гражданской организацией, привязанной в своей деятельности к формулированию, продвижению и защите общественных интересов, как мы их понимали.
(Общественные интересы – интересы общества в целом, как «социальной популяции», не сводимые к совокупности частных и групповых интересов. Предмет общественных интересов — общественная безопасность во всех смыслах и общественное воспроизводство во всем его разнообразии. В традиционных обществах общественные интересы формулируются, продвигаются, защищаются и реализуются элитами через институты публичной власти. В модерных/постмодерных обществах к процессу формулирования, продвижения, защиты и даже реализации общественных интересов подключается МАССОВЫЙ средний класс через институты гражданского общества. В модерных/постмодерных обществах элиты утрачивают монополию на активную работу с общественными интересами).
В большинстве случаев действовать в общественных интересах невозможно, не вступая во взаимодействие с государством, институционально и «официально» (в отличие от субъектов гражданского общества) берущим на себя не только функцию формулирования, продвижения, но и удовлетворения общественных интересов.
Вступая во взаимодействие с любыми органами власти, мы почти всегда действовали как гражданская альтернатива или как гражданская оппозиция, но действовали всегда конструктивно и позитивно:
- разрабатывали и предлагали властям законопроекты (7 законопроектов с 1997 по 2019 гг., 5 из них приняты Законодательным Собранием Пермского края в некоторых случаях со значительными изменениями);
- в рамках гражданских экспертных коалиций участвовали в разработке уставов Перми (2005 год) и Пермского края (2007 год). Большинство гражданских предложений были учтены в принятых уставах;
- разрабатывали концепции и нормотворческое обеспечение социально значимых реформ и добивались их реализации (1997 год — создание системы социальной защиты населения в регионе, 2002 – реформа «сиротской политики» в Пермской области, 2008 – реформа пермского городского общественного транспорта, 2010 – федеральная реформа милиции, 2017 – федеральные меры по реформированию государственной политики в сфере микрофинансовой деятельности и др.);
- разрабатывали и внедряли процедуры общественно-государственного взаимодействия (публичные переговоры – 2003 г., общественно-государственные комиссии – 2004, 2005, 2006 гг., гражданские экспертизы административных практик и государственных инициатив – 1997–2018 гг., и др.);
- сами создавали и содействовали созданию собственно гражданских институтов защиты общественных интересов (гражданский контроль – 1997–2017 гг., добровольчество – первый проект в 1997 г., социально-правовой патронаж граждан и НКО в кризисных ситуациях – 1996–2020 гг., городские гражданские собрания – 2008 г., гражданские просветительские экспедиции – 1997–2017 гг., некоммерческие СМИ – 1998–2020, «гражданские экспертные интервенции»/квалифицированная гражданская экспертиза проблемной ситуации + гражданский проект преобразований с нормативно-правовым обеспечением + сильная лоббистская кампания/ — 1997–1919 и др.).
Но позитивная гражданская деятельность возможна, если органы государственной и местной власти как минимум нейтрально или безразлично относятся к такой деятельности, а как максимум готовы к конструктивному взаимодействию и решению всех конфликтных вопросов на переговорах или в суде. Примерно так, но постепенно ухудшаясь, строились отношения ПГП с «пермским государством» до 2010–2011 годов. Еще при губернаторе Олеге Чиркунове, несмотря на острейший гражданский конфликт по поводу «культуртрегерской революции/оккупации» и «оптимизации бюджетных учреждений» в Перми оставались сферы гражданской активности, в отношении которых региональная и городская власти демонстрировали нейтралитет или были безразличны. Но с 2012 года в Перми, как и во всей стране, началась холодная гражданская война между российским государством и уже сформировавшимися к тому времени в крупных российских городах очагами «автономного гражданского общества». Со стороны государства эта холодная гражданская война не только сопровождалась выборочными псевдо-правовыми репрессиями и фактическим запрещением неподконтрольной публичной активности, но и привела к полной закрытости органов власти для любого позитивного взаимодействия с любыми НЕЗАВИСИМЫМИ гражданскими акторами, каким бы ни было содержание их инициатив (исключение было сделано только для благотворительных инициатив в сфере детства и здоровья и, частично, зоозащиты и городской экологии, но и то с постепенным ползучим огосударствлением).
Пермская гражданская палата, конечно, приняла посильное участие в этой войне, точнее, в гражданской самообороне, но наша ключевая компетенция – гражданская политика, как активное формулирование, продвижение и защита общественных интересов – осталась не у дел. ПГП – все-таки не активистская организация и, тем более, не политическая, прежде всего, по составу и мотивации команды, чтобы заниматься ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО гражданским сопротивлением: судами, митингами, протестными кампаниями (хотя, занимались и этим). Тем не менее, отдавая себе отчет в том, что публичное гражданское сопротивление государственному произволу важно само по себе, как фундаментальный общественный институт современной цивилизации, с 2014 года мы полностью «переоборудовались» в сервисный центр для гражданских активистов и протестных групп. Но эта, безусловно, очень важная работа одновременно оказалась и довольно скучной, и в общем-то низкоквалифицированной в сравнении с «большой гражданской политикой», которой мы занимались раньше. По большому счету мы стали заниматься не своим делом.
Снижение спроса на услуги ПГП
Это проблема последних 5 лет (2015–2019 годы), в значительной степени она связана с перечисленными выше обстоятельствами. Спрос существенно снизился как на правовую и ресурсную поддержку НКО и инициативных групп, так и на правозащитную помощь частным людям, не включенным в активную публичную жизнь. Сохранился и даже вырос только спрос на правовую защиту политических активистов.
Но надо сказать, что именно в этот период мы и сами существенно ограничивали спрос на некоторые традиционные для ПГП юридические услуги. С 2015 года мы перестали заниматься юридической защитой социальных прав граждан, поскольку в Перми появилось достаточно некоммерческих, государственных, политических и коммерческих организаций, оказывающих такого рода платные и бесплатные услуги. Сегодня (на начало 2020 года) в Перми больше десятка только некоммерческих организаций и групп, которые более или менее регулярно проводят бесплатные юридические консультации для пожилых людей, инвалидов, бездомных, детей-сирот, малоимущих, многодетных семей и др. В 2000-х годах социально-защитная проблематика составляла до 70% обращений в Пермскую гражданскую палату, а 5 лет назад мы с облегчением и спокойной совестью полностью исключили из сферы нашей ответственности юридическую защиту социальных прав, которой мы занимались лишь постольку, поскольку кроме нас и Пермского регионального правозащитного центра(*) регулярно и профессионально в Перми этим заниматься было некому. В каком-то смысле нам в этом помогло и российское государство, которое с конца 2000-х стало активно осваивать гуманитарную нишу «бесплатных юридических консультаций для бедных». В значительной степени это произошло в ответ на активность и требования самих гражданских организаций, включая ПГП. Конечно, есть претензии к качеству, бюрократизму, незаинтересованности государственной «социальной правозащиты», но тем не менее… В Перми бесплатную юридическую помощь можно получить в общественных приемных трех уполномоченных: по правам людей, детей и предпринимателей (первые два института создавались по инициативе и под давлением гражданских организаций). В крае работает разветвленная сеть бесплатных юридических консультаций Государственного юридического бюро, специально созданного для бесплатной правовой помощи малоимущим (для появления этого института много усилий приложил в свое время Пермский региональный правозащитный центр(*)). Можно попытаться получить бесплатную юридическую помощь и в местном ОНФ, в приемной президента, «Единой России» и т. п. Не брезгуют бесплатной юридической помощью и многие депутаты, особенно в предвыборный период.
Мы же в последнее десятилетие сконцентрировались на «помощи помогающим» — на правовой, ресурсной и медийной поддержке социальных, гуманитарных и гражданских НКО, социально-защитных и социально-протестных инициативных групп и гражданских активистов. То есть мы сосредоточились на поддержке социально активных людей, способных к коллективным действиям. Способность формулировать свои частные интересы как групповые и общественные, объединяться и самоорганизовываться для их продвижения и защиты – редчайшая способность людей в нашем обществе и одновременно наиболее востребованная для его здорового развития, и потому достойная всяческой поддержки. Но именно спрос этих категорий благополучателей на наши разнообразные услуги за последние годы снизился в два раза. Если в 2014 году в ПГП было около 1000 обращений групп, организаций и отдельных активистов за различными видами поддержки (что тоже не очень много для кадровой некоммерческой организации), то в последние несколько лет (до конца 2019 года) таких обращений было всего по 400–500 в год. Столь значительное сокращение спроса привело к «некоммерческой нерентабельности» части наших услуг: специалисты ПГП не обеспечивались достаточным для сохранения рабочего места количеством благополучателей.
Снижение спроса можно объяснить несколькими гипотезами:
Спрос социально-защитных и социально-протестных групп на наши услуги снизился элементарно из-за значительного сокращения их числа. Если в середине 2010-х по данным наших мониторингов в Перми ежегодно появлялось до нескольких десятков таких групп, то в 2018–2019 годах – не больше десятка в год. И это при том, что бытовое, подспудное недовольство правящим режимом и его лидером в стране и регионе росло. Отсюда гипотеза об общей тенденции: абсолютное число недовольных правящим режимом растет, а абсолютное число активно сопротивляющихся/протестующих (жалобы, обращения, петиционные кампании, суды, митинги и т. п.) – сокращается, по крайней мере, в Перми. Но это всего лишь гипотеза, основанная на «ощущениях» и опыте, а не на статистике, которой нет, и не на социометрии, которая не в состоянии достоверно определять социальные объемы таких отношений.
Основная причина сокращения числа социально-протестных и социально-защитных групп, думается мне, в пропагандистском антиактивистском давлении властей на широкую публику. Фактически в России осуществляется целенаправленное запугивание обычных людей криминализацией и маргинализацией протестного активизма – любые участники протестов представляются в большúх подконтрольных властям СМИ либо правонарушителями, подлежащими наказанию, либо «иностранными агентами», либо нечистыми на руку дельцами, либо и вовсе наркоманами да педофилами. Плюс к этому – демонстративные и жесткие разгоны митингов; судебные преследования организаторов и рядовых участников протестных акций; публичные расправы над «нелояльными и знаменитыми» и т. п. Все это в совокупности привело к значительному уменьшению числа вновь создающихся социально-защитных и социально-протестных инициативных групп, которые были основными потребителями наших услуг с конца 2000-х годов.
При этом мне представляется, что ситуация «притоптанного протеста» ничего не гарантирует самому режиму, а лишь повышает вероятность стихийных протестных событий по модели «прорванной платины» – вроде «хабаровских» и «белорусских». Но сами по себе хабаровско-подобные события не гарантируют существенных изменений. Не гарантируют до тех пор, пока внутри российской элиты не появится политически и ЭКОНОМИЧЕСКИ значимая группа «богатых и знаменитых» с политической альтернативой правящему режиму – тот самый «раскол элит» (вспоминаем «попытку Ходорковского» и запуск представителями белорусского истеблишмента Виктором Бабарико и Валерием Цепкало недавних белорусских событий). С тем обременением, что «альтернатива элит» должна быть социально внятной (доступной пониманию частного массового человека), соблазнительной (соответствующей реальным интересам частного массового человека) и публично деятельной.
Основной причиной сокращения спроса на инфраструктурные услуги ПГП других наших потребителей – НОВЫХ формальных и неформальных НКО (как в поздние советские времена неформальность статуса в общественной деятельности вновь стала актуальной) – стало развитие самих «структур гражданского общества». Становление новых «идейных организаций» (благотворительных, добровольческих, зеленых, градозащитных, зоозащитных, арт-активистских, феминистских и т. п.) сегодня происходит уже в значительной степени под эгидой существующих региональных и общероссийских отраслевых сообществ, сетей и флагманских организаций, которые выступают для новичков не только источником опыта и специальной информации, но и субъектами опеки, обеспечивающими их «гражданскую инициацию»: доступ новичков к существующим отраслевым этикам, каналам влияния, ресурсам, фандрайзинговым системам. Кроме того, существенной поддержкой для общественных и гражданских новичков сегодня стала гигантская «народная библиотека» активистских лайфхаков, вольготно разместившаяся на просторах рунета (в 2018–2019 годах наш мониторинг выявил в России около трех десятков НКО, активистских групп, СМИ и специализированных интернет-ресурсов, РЕГУЛЯРНО поставляющих в сеть лайфхаки на самые различные и актуальные темы общественной и гражданской жизни — и это только регулярные поставщики). Качество некоторых активистских лайфхаков оставляет желать лучшего, но в целом эта «интеграционная машина» работает хорошо и прежде всего для новичков.
Снижение спроса на правозащитную помощь Пермской гражданской палаты со стороны обычных «неактивистских людей» объяснить труднее.
С одной стороны, нельзя не принять во внимание архаизацию в российском «социальном большинстве» и в значительной части активистских сообществ самого правозащитного дискурса: классическая риторика «защиты прав человека» уже никого ни на что не мобилизует (сохранившиеся в стране с «прогрессорских времён» несколько классических правозащитных субкультур и новые правозащитоподобные сообщества, возникшие на волне «новой этики» – не в счет, так как вне Москвы и Петербурга они маргинальны, да и в их среде классический правозащитный дискурс также переживает серьезные трансформации). «Классический правозащитный язык» утратил «в народе» даже свою спекулятивную функцию, поскольку массовый чиновник уже давно не ведется ни на какие «правозащитные аргументы». С другой стороны, нельзя сбрасывать со счетов и многолетнюю государственную демонизацию правозащитников, прежде всего, как «иностранных агентов» и «носителей чуждых ценностей», связываться с которыми простому человеку – себе дороже.
Сказаться на снижении правозащитного спроса могло и попадание традиционной правозащиты в пропасть поколенческого разрыва между советскими и постсоветскими генерациями: новые поколения молодых россиян просто не знают о существовании таких гуманитарных сервисов – в их сетевые сообщества традиционная правозащитная информация просто не попадает (в рунете поколенческие страты разделены не меньшими и не более проницаемыми перегородками, чем социальные перегородки в офлайне).
В какой-то степени платёжеспособную часть правозащитного спроса приняли на себя и российские адвокаты. В последние годы уже не только в столицах, но и в крупных российских городах формируются адвокатские сообщества, позволяющие себе самореализовываться и на правозащитном поле.
Однако, возможно, главной причиной снижения спроса на правозащитников стало общее повышение правовой культуры в стране, особенно в среде основных потребителей «прав человека» – представителей среднего/образованного класса, все более способных к самозащите прав и практикующих ее (на уровне жалоб, обращений и простых исков). Этому же способствует существование в интернете большого количества интеграторов правовой и правозащитной информации, позволяющих практически любому человеку с высшим образованием разобраться в своих правочеловечных проблемах, а то и принять первичные меры по решению этих проблем. Сегодня многим людям во многих обстоятельствах уже не обязательно «знать правозащитников», чтобы защищать свои гражданские и, тем более, социальные права. А наиболее рисковые ЧАСТНЫЕ конфликты ЧАСТНЫХ людей с властями по поводу ПОЛИТИЧЕСКИХ прав все-таки довольно редки. Что касается участников ГРУППОВЫХ конфликтов с властями – протестные акции и т. п. – то они защищают свои политические права уже не частным образом, а в рамках общественных систем гражданской безопасности на общероссийских правовых платформах "ОВД-инфо", «Апологии протеста», «Общественного вердикта» и т. п.
Более или менее стабильный и даже растущий спрос на правозащитную помощь сегодня сохраняется только в среде «профессиональных» гражданских и политических протестных активистов, пустивших на поток локальное уличное сопротивление режиму и стойко переносящих ответные удары выборочных репрессий. В Перми в последние несколько лет (2017–2019 годы) «удары выборочных репрессий» – это около одного-трех десятков в основном административных дел в год, в основном за спровоцированное властями несогласованное проведение публичных мероприятий (в 2020 году наметился значительный рост таких дел). Пермские власти именно провоцируют проведение несогласованных публичных мероприятий, поскольку отказывают заявителям в согласовании по очевидно надуманным причинам, вплоть до организации через подставные НКО фиктивных мероприятий или не фиктивных, но специально придуманных с одной лишь целью, чтобы занять запрашиваемые городские площадки. Пермские гражданские активисты не раз ловили мэрию за руку на этих политических мошенничествах и однажды нашим юристам даже удалось доказать это в суде. Но большинство таких административных дел все-таки вполне рутинные и по сути символические для самих активистов, то есть рассчитанные не на победу в суде (это, как правило, невозможно в рамках порожденного правящим режимом «усмотрительного права», хотя исключения случаются) и не на решение самой проблемы «несогласования публичных мероприятий» (эта проблема не решаема в рамках существующего политического режима, возможны лишь «хорошие случайности»), а на огласку несправедливости. Впрочем, с оглаской тоже проблемы, не только из-за лояльности правящему режиму большинства СМИ, но и из-за той самой рутинности, и в общем-то незначительности для широкого общественного мнения большинства «репрессивных информационных поводов» (особенно по административным делам), что проявляется в почти полном безразличии социальных сетей к этим поводам. Современный пермский гражданский и политический активизм – это, по сути, сугубо субкультурное или даже «корпоративное» явление, со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде крайней замкнутости, почти до сектантства, и маргинальности внутри «большого общества». Есть в этом тягостном положении пермского гражданского и политического активизма и очевидная «заслуга» пермских и федеральных властей, но не их одних.
2019 и 2020 годы отметились в Перми нарастающей правоохранительной криминализацией активизма («дело поджигателей», «дело пермского «Мемориала»(*), «дело куклы Путина»). То есть пермские силовики стали активно искать возможности для привлечения пермских активистов именно к уголовной ответственности, в то время как сами активисты в последние два года не демонстрировали никакой радикализации. Скорее, наоборот: в сравнении с «навальновским обострением» 2017–2018 годов пермский гражданский и политический активизм 2019–2020 годов очень даже умеренный и малочисленный, не выходит за рамки давно освоенных и, по сути, уже консервативных протестных практик, а по человеческому составу – сплошь одни «заслуженные пенсионеры» да сетевые «новобранцы», не идущие дальше освоения «роскоши оппозиционного общения», «героических» одиночных пикетов и «кормления голубей». В общем, объективно властям не за что было в 2019–2020 годах повышать в Перми градус выборочных репрессий, но его повышали. Может быть, это такой местный «эффект исполнителя», случайное стечение частных человеческих обстоятельств, политический эффект пандемии или, возможно, это такое точечное проявление общего нарастания тревожности внутри правящего режима.
Так или иначе, появившиеся уголовные дела против пермских активистов требует все большего участия адвокатов в защите их прав. Последнее обстоятельство сводит роль правозащитных организаций к диспетчированию адвокатов и оплате их услуг. Но при сегодняшнем относительно небольшом спросе на защиту провинциальных гражданских активистов по уголовным делам с этим вполне справляются адвокатские сети нескольких, упомянутых выше, московских правозащитных организаций.
Структурные и ценностные проблемы в самой ПГП
Поддержанию спроса на наши услуги явно не способствовало и состояние самой Пермской гражданской палаты.
Уже давно очевидны имиджевые проблемы ПГП и мои как руководителя, в частности. С одной стороны, что бы ни делала Пермская гражданская палата – она слишком «древняя», к ней все и давно привыкли. А новые поколения по этим причинам просто не воспринимают ее как актуальный ресурс. Очевидный авторитет Палаты в пермском гражданском сообществе и постоянное обновление сфер, видов деятельности и персонала не снимало проблемы ее «исторической прошлости», избыточной консервативности некоторых методов, самой миссии и даже облика, как медийного, так и физического. С другой стороны, как видно даже по этому тексту, мне самому все трудней сдерживать раздражение и даже агрессию в отношении сегодняшнего пермского гражданского и политического активизма и его лидеров («политическая бессмысленность и нулевая общественная эффективность почти всего, что вы делаете», «променяли защиту общественных и простолюдинных интересов на самозамкнутый активизм в поддержку активистов, на бесконечную «защиту правозащитников»). Конечно, я не прав. В пятнадцатилетних условиях полной политической безнадёги только очень определенные люди могут оставаться на поверхности протестной публичной жизни. Они по сути своей местоблюстители оппозиции, а не сама оппозиция. Их задача – держать знамя, а не демонстрировать результаты. Они этакие «политические юродивые» в высоком, традиционном смысле этого слова. Да, они ничего не изменяют в этой безнадеге, но они создают поводы, которые могут выстрелить «черными лебедями». Однако одно дело — это понимать, и совсем другое дело – «следить за базаром» и за выражением лица, сдерживать свой «снобизм наблюдателя». Поэтому в последние годы Пермская гражданская палата, я думаю, была не самым психологически приятным местом для пермских политических активистов, но они вынуждены были к нам обращаться за юридической поддержкой и одновременно пользовались любой возможностью для получения такой поддержки в других местах (я надеюсь, так чувствовали себя у нас только политические активисты, но что это меняет).
За 24 года в ПГП накопились и серьезные структурные проблемы, также сказавшиеся на спросе: традиционное кадровое и штабное построение организации, привязанное к рабочим местам и договорно-централизованному управлению; приверженность офлайн-сервисам; зацикленность на грантовом фандрайзинге (хотя я до сих пор убежден, что для инфраструктурных, сервисных для активизма организаций иной фандрайзинг и невозможен).
По сути, можно говорить о кризисе изначальной организационной модели ПГП – «некоммерческая контора». Пермская гражданская палата с самого начала своей деятельности была договорно-централизованной, мягко-вертикальной организацией, производящей ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ некоммерческие услуги и ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ некоммерческие инициативы.
Как руководитель организации я всегда делал ставку на хорошо оплачиваемых профессионалов: экспертов-функционеров (прежде всего, юристов) и бюрократов, что очень не просто в российском некоммерческом секторе. Именно такой подход, как мне представлялось, всегда обеспечивал то самое высокое качество наших сервисов и разработок. Но ставка на профессионалов не предполагает ярко выраженных гражданских или политических мотивов у сотрудников организации – рано или поздно такие мотивы приводит к предвзятости, коррупции симпатий, эмоциональным срывам в работе, к снижению качества услуг и ограничению спроса, в конечном счете, к постепенному превращению сервисной организации в активистскую. Нет, сами по себе гражданские мотивы даже необходимы. Все дело в мере. Условно говоря, на работу в ПГП мы старались не брать тех, кого можно назвать «общественниками» и «активистами». Были исключения, но именно исключения и относительно на небольшой срок.
Однако у такого подхода есть и обратная сторона: если у большинства сотрудников гражданской организации невысокая гражданская мотивация, на практике это иногда приводит к тому, что в работе с клиентами профессионализм начинает противостоять активизму, а недостаток сочувствия сказывается на качестве услуг. Более того, в гражданской организации, состоящей из экспертов и функционеров, практически невозможны реальная коллегиальность и распределенность ответственности за судьбу именно гражданской организации, столь необходимые при принятии сложных стратегических решений. С третьей попытки коллегиальность управления в ПГП все-таки заработала, но и она была спущенной сверху (мною), вымученной и, по сути, игровой.
В последние годы трудно было не заметить ценностный отрыв наших сотрудников-профессионалов, с их рациональным отношением к правящему режиму, от добровольческих активистов — потребителей наших услуг, обреченных черпать энергию из собственных иррационально-романтических представлений о себе, своих возможностях и перспективах. Накапливавшиеся с годами идеологические, этические и культурные разногласия команды ПГП с некоторыми нашими клиентскими группами, в конечном счете и в самом деле стали сказываться на качестве наших услуг и, соответственно, на спросе.
Вообще проблема снижения спроса и низкой «некоммерческой рентабельности» ПГП относительно легко решается понятными структурными преобразованиями организации, цель которых – не столько увеличить спрос, сколько привести саму организацию в соответствие с существующим спросом. Это означает переход от «кадровой штабной организации» к «оператору фрилансеров», приоритет аутсорсинга, PR-модернизация линейки услуг; ребрэндинг самой ПГП, избавляющий от символических остатков миссионерства и т. п. Но самое главное – вообще покончить с универсальностью ПГП и выбрать четкую специализацию: медийная группа, или тренинговый центр, или юридическая сеть в защиту конкретных прав, или think tank по разработке стратегий и социальных технологий в какой-то конкретной сфере гражданской или гуманитарной деятельности, или что-нибудь еще – и обрушить на это новое поприще весь свой непомерный опыт и высокий некоммерческий менеджмент. Но, во-первых, для такой очередной радикальной реформы (четвертой по счету за 24 года) нужна серьезная «стратегическая мотивация» как минимум у человеческого ядра организации, а с этим как раз и проблемы, о чем – ниже. А во-вторых, это будет уже совсем другая история – ПГП-то здесь при чем…
Одним словом, проблема не в реформировании, а в самом объекте реформ – в не подлежащем реформированию пермском гражданском институте под названием «Пермская гражданская палата». Проще отойти в сторону и создавать новое, и лучше с другими людьми, чем бесконечно подсаживать на старый фундамент все новые флигеля. Моя личная позиция: все устаревшее или не сумевшее или отказавшееся стать традиционным обязано умереть.
Все более тягостный фандрайзинг
Тягостный на грани грантоедства. Ежегодно привлекать деньги на всякие общественно важные дела, но фактически для сохранения рабочих мест – это неправильно и психологически очень тяжело. Наверное, подобное трудно представить стороннему наблюдателю, но лично я окончательно убедился в том, что «так жить нельзя», когда однажды поймал себя на том, что стал придумывать ненужные нам и противоречащие нашей стратегии направления деятельности только для того, чтобы получить очередной грант. С другой стороны, можно понять и наших грантодателей — некоторые из них ведь тоже чувствовали изложенное выше неблагополучие ПГП, и пытались нам помочь — как-то повлиять на наш выбор тех стратегий и тактик, которые они считали более «прогрессивными» или эффективными. Но здесь коса привычным образом натыкалась на камень и начиналось нудное, изматывающее перетягивание каната, поскольку большинство фондовых рецептов мы считали либо неадекватными, оторванными от российских реалий, либо просто косметическими (вроде «борьбы с выгоранием»), не решающими базовых проблем повышения социальной эффективности гражданской организации, зависшей в миссии ресурсного центра, в условиях сокращающегося спроса и обостряющегося внутри организации неприятия части традиционных клиентских групп. В итоге с какими-то фондами наши отношения прекращались, с какими-то продолжалась эта «тягостность». Легко нам было раньше соблюдать железный принцип ПГП «подбирать фонды под деятельность, а не деятельность под фонды», когда миссия вела вперед и естественным образом обеспечивала мотивы и выстраивала стратегии. И совсем другое дело выдерживать привычные независимые и самодостаточные отношения с фондами, не опираясь на зов миссии и не вдохновляясь стремлением решать, поставленные перед собой сверхважные задачи.
Очередной глобальный кризис либерально-демократического самоопределения
Сегодня очевидна всепланетная девальвация ооновских прав человека, либерально-демократического миропонимания и миросозидания, ценностных представлений о гражданского обществе и т. п. При этом для меня очевидна неспособность большинства наших традиционных гражданских партнеров и доноров хотеть и искать другую свободу, другую справедливость, другую демократию, другую гражданственность (стратегии безопасности, свободы, справедливости, рационализации всегда будут определять жизнь любого общества, вопрос в том, какие именно стратегии какой именно свободы, справедливости и т. п.). Фундаментализм «либерально-демократического выбора» спеленал по рукам и ногам свободолюбивый гражданский активизм не только в России, но и по всему миру. ПГП в последние годы тесно в этом сообществе (собственно говоря, тесно было почти с самого начала), а сообщество не знает, как к ПГП относиться. «Свой среди чужих, чужой среди своих» — статус, конечно, интересный и, главное, продуктивный, но очень неудобный для организации, интегрированной в большое сообщество. Никто не виноват, но так жить нельзя.
Временное отмирание в Перми института гражданских (неполитических) коалиций
В последние 20 лет гражданские коалиции были в нашем городе базовым инструментом защиты общественных интересов, но примерно с 2019 года этот институт переживает у нас системный кризис. Дело это нормальное. Именно в последние несколько лет в Перми происходит радикальное переформатирование и обновление всей гражданской среды, старые сети доверия уже не работают, а новые еще не сформировались. Когда этот процесс завершится, коалиции вновь заработают, но на новых доверительных и ресурсных платформах и, наверное, они уже не будут такими широкими и «общегражданскими», что было характерно для эпохи «прогрессорского активизма». Вместе с тем, если у ПГП и была какая-то основная инфраструктурная специализация внутри пермского гражданского сообщества, так это именно инициирование и правовое, и административно-ресурсное обеспечение коалиционных проектов, в то время как новые гражданские коалиции уже не нуждаться во внешнем инфраструктурном сопровождении.
Главная причина
Каждая в отдельности из этих причин-проблем не критична для организации, но именно в совокупности они и привели к «выработке ресурса» Пермской гражданской палаты, тем более, что была еще и главная причина – тот самый человеческий фактор.
Пермская гражданская палата на всех этапах ее существования была авторским проектом одного конкретного человека – Игоря Аверкиева. За 24 года проект автору надоел, или скажу так: экзистенциально надоел (перестал оправдывать существование автора).
Я знаю, так говорить не принято. Но это хоть и неприятная, но правда. И правда, важная для истории ПГП и для понимания ПГП. Тем более, что ситуация эта довольно типична для России. Ведь несмотря на прямо-таки зашкаливающий коллективизм активизма, Московская Хельсинкская группа в постсоветский период была авторским проектом Людмилы Михайловны; российский «Мемориал»(*) был авторским проектом Арсения Борисовича; пермский «Мемориал»(*) был авторским проектом Александра Михайловича; пермская ОГрА – авторский проект Михаила Борисовича; Ассоциация ТСЖ «Пермский стандарт» – авторский проект Александра Владимировича; Центр ГРАНИ – авторский проект Светланы Геннадьевны, «Сад соловьев» — авторский проект Надежды Всеволодовны и так далее. Выдерни персоналистский стержень – и организация посыплется.
Говоря на языке «социальных порядков ограниченного и свободного доступа» Дугласа Норта и К°, в России все еще доминирует социальный порядок ограниченного доступа, при котором, помимо прочего, большинство организаций, все еще не переживают своих основателей. Или переживают, но без демиургов утрачивают свою качественную определенность и постепенно деградируют, теряют суверенность и так далее. Описывать конкретные социальные механизмы и отношения, обеспечивающие работу этого правила здесь не место. Однако в стране и в Перми есть и другие некоммерческие организации, существующие на более стабильных мотивационных фундаментах, чем упорство и харизма создателя. Шанс социально пережить своего «демиурга» есть у тех организаций, чья миссия и практика реально укоренены не в субкультурной среде «своих», а в тех самых «широких слоях населения», в больших группах обычных «частных людей», которые и обеспечивают стабильный и долгосрочный общественный спрос на деятельность организации и доступ ее к общественным ресурсам, будь то массовые взносы, массовое волонтерство, помощь бизнеса или государства. Примеры таких организаций приводить не буду, чтобы никого не напрягать, но в Перми их не одна. И, безусловно, Пермская гражданская палата к ним не относилась.
Так или иначе, я уже не хочу и не могу быть рамкой, удерживающей организацию в минимально достойном состоянии. Дело даже не в усталости и не в возрасте, а в глубокой внутренней бессмысленности моего существования в этом статусе и в этой миссии.
Однако я все-таки не отмороженный эгоцентрик, и процесс ликвидации Пермской гражданской палаты был запущен тогда, когда стало очевидно, что от «проекта ПГП» устал не только я, но и мои дорогие и самые давние коллеги. По крайней мере, когда мы приняли это окончательное решение, облегчение старых сотрудников организации невозможно было не заметить. Перед каждым вместе с рисками неопределенности, наконец, замаячили просторы по-настоящему новой жизни, за пределами этой 24-летней колеи. Правда, сегодня уже стало ясно, что для некоторых из нас риски «новой жизни» оказались все-таки довольно серьезными.
Первая часть отчета здесь.
