— Что бы вам сегодня почитать… — задумчиво бормотал папа, перебирая содержимое книжной полки. Мы с братом уже съежились под одеялами в предвкушении — папа умел (и умеет до сих пор) читать так, что можно не просыхать от хохота. А похохотать перед сном — святое дело: что 6-летнему мне, что 10-летнему брату.
— О! Нашел! Вот сейчас мы с вами точно похохочем! — заинтриговал папа, выуживая из глубины шкафа тонкую потрепанную книженцию. — Как же я забыл, что она у нас есть…
И мы хохотали, слушая, как папа изображает голос Викиной тетушки: «Ууууиктоооориаааа…», как зажигательно он подаёт этот боевик, когда коза Липа расшвыривает по кустам заигравшуюся в викингов шпану. Я в тот момент ни минуты не сомневался, что всё это мой папа написал сам. Знал, что это не так, но в то же время был уверен, что так оно и есть. Иначе и быть не могло — ну разве может написать такую потрясающую книжку какой-то чужой дяденька?
Прошло какое-то время, возможно, года два, и я снова — уже сам — выудил эту книжку с полки. Перечитал «Бегство рогатых викингов» и обнаружил там еще два рассказа… Я физически чувствовал, как болели руки у Вовки, когда он тащил домой тот гигантский арбуз. Я представлял, как бегу с ним с нашего ревдинского рынка, и понимал, что это капец как далеко и тяжело. И с тех пор каждый раз, покупая арбуз, я думаю про себя, что беру в руки целую планету… А тихий и загадочный Лерка из одноименного рассказа — как же я хотел рядом такого друга, когда в моем 12-летнем декабре скучал по дому в сочинском санатории, куда уехал не от хорошей жизни на целых полтора месяца.
Потом был томик «Летящие сказки». Я летал на ковре-самолете с Виталькой и Веткой, я вонзал деревянный кинжал в башку Ящера, я вместе с Юлькой Гараниным изо всех сил бежал к маме. И я точно знал, что всё это написал мой папа. Вот уж не знаю, как ему это удавалось в перерывах между сменами на заводе, но точно он — потому что я читал эти книжки, представляя его голос, интонации, мысленно сворачиваясь клубком у него подмышкой, чувствуя его запах. И написанное на обложках имя «Владислав Крапивин» было таким же родным. Тождественным…
…Через много лет я увидел в интернете фотографии Владислава Петровича и понял, что внешне он на моего папу совсем не похож. Но на тот момент это уже ничего не меняло. Потому что он уже стал мне родным человеком. Большинство его произведений я прочитал, будучи взрослым. Взрослый я стоял привязанный Тимом цепями к столбу на вокзале Севастополя, не в силах оттуда уехать. Взрослый я прощался с уезжающей навсегда из моего города Иришкой. Взрослый я в слезах извинялся перед Толиком, который, чтобы спасти оболтуса-меня, бросился телом на гранату. И взрослый я постигал глубины Великого Кристалла. Мне взрослому было очень нужно всё это. Меня взрослого Владислав Петрович побуждал чувствовать что-то очень важное и сильное — настолько сильное, что ты на четвертом десятке лет не стыдился плакать над книжками.
Я плакал вчера. Совсем чуть-чуть, но плакал. Просто понял, что не сдержусь, увидев новость про смерть Владислава Петровича, и ушел от коллег туда, где меня никто не видел. Хотя сейчас не знаю, зачем я это сделал. Мне кажется, тот, кто вырос на его книгах, не должен стыдиться своих чувств. Ведь он так много сделал для того, чтобы они — прекрасные и искренние чувства — у нас были…
…— Конечно, сгоряча он прихвастнул. Четырех козлов не нашлось бы на всех окрестных улицах. Но Толька ничего не сказал. Волоча снаряжение, он уходил к своему дому. История викингов кончилась… — папа закрыл книжку и от себя добавил: — Спокойной ночи, сыны…
И мы с братом улыбались до ушей, когда он трепал нас по макушкам, ставил на полку книжку и корчил смешные рожицы, выключая свет...
