О политическом языке современной России

Гасан Гусейнов: «У нас в стране, в сущности, один политический оратор, а все остальные — просто пустые места, и абсолютно не важно, что они говорят! Поэтому ни у кого нет публичной политической речи, и это приводит к тому, что напряжение, которое существует у разных общественных групп, прорывается в виде бешеной агрессивности».

В феврале российский президент подарил нам новое значение глагола «подхрюкивать». В своем обращении к Федеральному собранию он сказал, что обвинения США в адрес России в нарушении Договора о ракетах средней и меньшей дальности надуманны, но союзники Соединенных Штатов «подхрюкивают» Вашингтону по этому вопросу.

Многие комментаторы отметили, что лексика Владимира Путина, как бывает довольно часто, стала очередным испытанием для переводчиков. Слово «подхрюкивать» оказалось сложно перевести. Почти все иностранные варианты получились описательными. «Хрюкать, чтобы показать согласие», по мнению специалистов, было самым близким к оригиналу, хотя, конечно, не без тонких предположений, к которым чувствительны только носители языка.

Интересно, что Путин уже не первый раз обращается к «поросячьей» теме. О выдаче Эдварда Сноудена он в свое время говорил, что это все равно что поросенка стричь: визгу много, а шерсти мало.

Пройдет несколько лет, и телевизионная нарезка на каком-нибудь кадрово обновленном канале ТВЦ или СТС будет с ироничными комментариями демонстрировать фрагменты путинских выступлений, как сейчас аудитории предлагается пересматривать эпизоды официальной хроники 1990-х.

Все это наводит на мысль, что российский политический текст в своем развитии принимает повторяющиеся жанровые формы, все чаще колеблясь между сагой и дурным анекдотом. При этом с точки зрения литературного процесса драматургия и сюжетосложение не блещут оригинальностью, воспроизводя зафиксированные официальным протоколом закономерности.

Как известно, сотворению мира в эпосе предшествует состояние хаоса, который собственноручно разгребает культурный герой, наделенный чудесной силой, побеждающий зло и устанавливающий новый закон мироздания, создающий новый идеал. Таким мифологическим культурным героем для страны был, безусловно, Борис Ельцин. Деяния его были масштабны, враги внушали подлинный ужас, а друзья обладали волшебными свойствами.

При Ельцине сформировалась новая устойчивая российская мифология, и ведь до сих пор «лихие девяностые» со всем набором атрибутов не утратили пронзительной актуальности. Эта формула мгновенно всплывает в массовом сознании стоит аудитории услышать или прочитать про рейдерских захват предприятия, погоню со стрельбой или просто приблатненный монолог зарвавшегося провинциального чиновника.

Оборачиваясь на ельцинскую эпоху, мы видим, что меняются оценки мифов и их интерпретации, но сами мифы остаются неизменными. Поздний Ельцин отчасти превратился в собственного комического двойника-трикстера, пародирующего свои же поступки. Вчера он на танке управлял толпой, сегодня он на сцене дирижирует оркестром. Эпичность его деяний уступила место, в полном соответствии с развитием литературного процесса, некоторой сказочности и внеисторичности. Он уже более не культурный герой, для которого ценностями могут быть только ценности наднационального масштаба. В центре политического литературного полотна оказалась семья, а интересы героя сузились до социальных, точнее — групповых. Он уже не бог, но еще и не личность, он — воплощение патриархальной семейственности.

К моменту появления Владимира Путина на политической сцене удивляться было уже нечему. Политический язык прежнего периода исчерпал себя, декорации поистрепались и поднадоели. Политическому тексту нужно было новое развитие и герой нового типа. Эпос выполнил свою задачу. На смену ему в политической филологии пришел роман. Новый герой борется уже не с иррациональным злом, но с конкретными персонажами, вступая с ними в последовательные поединки. Он не обладает сверхъестественными способностями, но превосходит своих соплеменников умом, благородством и иногда даже силой.

Так должно быть в литературе, и именно такой последовательности смены персонажей интуитивно ожидает аудитория. Кстати, в этом несложно удостовериться, если посмотреть центральные каналы белорусского и казахстанского телевидения. Там все тот же сюжет из реально затянувшихся девяностых.

Подсознательные ожидания россиян и сформировали весь путинский текст. По принципу «назвался груздем — полезай в кузов». Девятнадцать лет назад принят на должность героя — изволь(те) соответствовать. Казалось бы, пацанский сленг должен был рано или поздно завершиться расстановкой персонажей на места, принадлежавшие им изначально. Но судя по тому, что в 2008-м на политической сцене появился Дмитрий Медведев, в образе которого героизация отсутствует напрочь, никто ничего не заметил, сочтя, что функции героя выполнены Путиным убедительно. В 2012-м все вернулось на круги своя.

В путинском тексте одновременно сосуществуют как родственные, так и далекие друг от друга жанры. Путин — герой рыцарского романа. Путин — персонаж куртуазных новелл, чего только стоит произнесенная им в прошлом декабре фраза: «Как честный человек когда-то я должен буду жениться». Этот сюжет поддерживается и систематической публикацией эротизированных фотографий Владимира Владимировича, и регулярным выпуском календарей, постеров и футболок, выполненных во вполне определенной стилистике. В то же время Путин — герой модернизированного жития святых: весь жизненный путь подготавливает его к самому главному служению и подвигу.

Конечно, наблюдаемое — это не только «прочтение» политического текста современной России. В не меньшей степени это — то самое зеркало, в котором мы видим самих себя. При всей избитости фразы «у каждого народа те правители, каких он заслуживает», она здесь уместна.

Реальные характеристики Путина не позволяют отнести его к персонажам с героическими страстями, величием духа и поступка. Внешность, звучание голоса, выражение лица, вечная напряженность в глазах и интонации — это совсем другой роман. Все это скорее из литературы о человеке, трогательном и беззащитном в своих столкновениях с миром. Поэтому он и вынужден в общении и с политической элитой, и с народом изъясняться канцелярскими штампами вперемешку с жаргоном, призванным показать силу. «Еще 50 лет назад ленинградская улица научила меня одному правилу: если драка неизбежна, бить надо первым».