Виктория Ивлева — фотограф, журналист, блогер, гражданский активист — сегодня отмечает день рождения. В мае прошлого года она приезжала в город Прокопьевск Кемеровской области. Состоялось интервью. С тех пор многое изменилось, но, думаю, прочитать его интересно и сегодня. Что и предлагаю сделать читателям «7х7».
Коротко о ней для тех, кто не в курсе. Виктория рассказывает о мире с помощью пера и фотоаппарата. И нельзя сказать, что ее снимки — иллюстрации к тексам, или тексты вторичны по отношению к фотографиям. Обоими инструментами владеет безукоризненно. Ее стиль всегда узнаваем.
Широкую известность получила, благодаря публикациям в «Новой газете», с которой продолжает сотрудничать. Публикуется на сайтах «Такие дела» и «Сноб».
Беженцы из Сирии на сербско-венгерской границе. 2015 год. Фото Виктории Ивлевой
Не боится ехать туда, где страшно и больно. И не только рассказывает об этом, но и спасает. Возила таджикские письма из лагеря беженцев в Афганистане. Путешествовала с конвоем Красного Креста в Судан. Пообещала мальчику из Уганды — маленькому солдату, которого против его воли поставили под ружье, и который сумел сбежать с позиций — помочь выучиться на врача в России. И сдержала слово.
Тот самый мальчик из Уганды. Фото Виктории Ивлевой
Фотографии Виктории публиковались в New York Times Magazine, Stern, Spiegel, Express, Sunday Times, Independent, Die Zeit, Focus, Marie-Claire. Она получила приз Golden Eye конкурса фотожурналистики World Press Photo за серию снимков, сделанных в 1990-м в четвертом реакторе Чернобыльской АЭС (именно здесь четырьмя годами ранее произошел взрыв).
Из той чернобыльской серии снимков меня больше всего поразили даже не уникальные фотографии, сделанные внутри реактора, а запечатлённые Викторией пейзажи и интерьеры, ставшие безлюдными. Например, эта «Спальня в детском саду Припяти».
Сегодня Ивлева, по ее собственному определению, в первую очередь «фрилансер на фейсбучной основе». После аннексии Крыма отправилась в большое путешествие по Украине. Когда начались боевые действия, стала волонтёром: помогала вывозить людей с территорий, контролируемых сепаратистами; привозила гуманитарную помощь. По материалам своих фб-постов подготовила книгу «Мандрiвка, или Путешествие фейсбучного червя по Украине». В 2016 году сделала фотопроект «Рождение Украины», демонстрировавшийся в Киеве и Северодонецке.
В Прокопьевск Виктория Ивлева приезжает не в первый раз. Здесь живёт ее друг — детдомовец Витя. Виктория забирает его в Москву на каникулы.
- Виктория, вы достаточно подробно рассказывали — в публикациях, интервью и ФБ-постах - историю прокопьевского детдомовца Вити, к которому в последний раз приезжали в мае. Всё-таки: почему вы говорите, что «прямее жертвы закона Димы Яковлева, чем Витя, нет»?
- Ну а как же иначе? Если бы не Закон Димы Яковлева, то американцы, ставшие родителями Витиной родной сестре Жене, забрали бы и его. О существовании Вити американцы узнали на суде по Жене — в России решение об усыновлении принимает только суд - и, честно говоря, обалдели. Почему им не сказали, что у Жени есть брат, непонятно. Правды ради скажу, что Женя Витю никогда в жизни не видела, мама от Вити освободилась в его раннем детстве, вернее, маму освободила прокопьевская опека, потому что Витина жизнь была в опасности, потом веселая мама погуляла немного, попила — и Женя получилась. А всего у Витиной мамы пятеро детей было — и все от разных отцов.
Американцы решили и Витю забрать, нашли для этого дела в Америке русского адвоката, который почему-то затеял долгую и не очень разумную переписку с прокуратурой, потом начался сбор документов, потом родителей полулениво водило за нос агентство по усыновлению, потом, поскольку они давно хотели взять ребенка-инвалида, другое агентство предложило ВИЧ-инфицированную девочку в Твери, а первое сказало, что двоих сразу в разных местах страны усыновлять нельзя. И они стали думать — брать Витю или маленькую больную девочку, которую до них предлагали российским усыновителям семьдесят четыре раза; решили чуть-чуть сдвинуть поездку к Вите и взять девочку, тем более что в Твери все шло, в отличие от Кемерово, очень быстро.
И вот — об этом мало кто знает и помнит теперь — ваши депутаты в Кемеровском совете народных депутатов в июне 2012 года приняли закон Кемеровской области о том, чтобы не отдавать кузбасских сирот американцам, потому что с 1990 года, то есть больше чем за двадцать лет, в Америке погибло двое деток из региона. Никто из депутатов, конечно, в этот момент не вспомнил детский дом городка Мыски Кемеровской области, где УМЕРЛИ двадцать семь сирот в течение двух с половиной лет (следствие установило, что умерли сами, от неизлечимых болезней, и худые были, как в Освенциме, тоже от неизлечимых болезней)…
Кемеровская прокуратура обжаловала этот закон — и выиграла. Закон отменили. Это было 12 декабря 2012 года. На усыновление Вити оставалось восемнадцать дней [Закон Димы Яковлева вступил в силу с 1 января 2013 года]. Вот так Витя остался в распоряжении государства.
И знаете, что еще интересно? В тот момент, когда Кемеровский совет народных депутатов принимал закон под названием «О защите прав и интересов детей-сирот», единственным ребенком, у которого в Америке была родная сестра и которого хотели к ней забрать, был Витя.
Вот и получается, что Закон был принят конкретно против Вити, хотя принимавшие его господа о существовании мальчика даже и не догадывались.
Мне бы очень хотелось, чтобы хоть кто-то из принявших этот Закон — что в Кемерово, что на федеральном уровне, - приехал бы к Вите в детский дом, Витя бы им рассказал, как он счастлив жить в учреждении для сирот. Но пока вот что-то не едут.
- Несколько лет назад вы приехали в Прокопьевск, чтобы помочь американской приёмной семье разыскать Витю. Когда и почему вы решили оформить над ним гостевую опеку?
- Ну отвечу так, по-честному: я думаю, каждый бы так сделал. Ну а как иначе? Мы же с ним подружились, сначала я приехала в Прокопьевск его искать, потому что за то время, пока длились все эти переписки родителей с Прокуратурой, Витю перевели в другой детский дом, связи с ним устойчивой не было, а узнавать что-то в органах опеки американцы не имели права по нашему устаревшему, с моей точки зрения, закону об усыновлении, главное содержание которого сводится к тому, что усыновление — это тайна и все, связанное с ним — это тоже тайна почище государственной. Вот Женя стала их родной дочкой, а Витя получился для них вроде никем, и никто о нем никаких сведений им сообщать был не обязан.
Так вот, я его нашла с большим трудом в детском доме на Буфере [неофициальное название одного из районов в Прокопьевске], там детский дом находится прямо рядом с кладбищем, уныло до невозможности, добрый человек из опеки разрешил, чтобы у Вити был мобильник, мы стали с ним перезваниваться, и Женя и ее родители тоже ему стали звонить время от времени. Все это легко вот мне Вам рассказывать, а на самом деле это было ужасно трудно: ну вот представьте, они никто не говорят по-русски, а Витя, естественно, по-английски. Значит, они звонят мне (разница во времени между Калифорнией, где семья живет, и Москвой, где живу я, - двенадцать часов), потом набирают по второй линии Витю (разница с Москвой три часа), и я перевожу и для них, и для него. Сумасшедший дом! Но Витя был очень рад этим звонкам. А я стала звонить ему несколько раз в неделю, чтобы он не думал, что мы куда-то исчезнем. К этим звонкам относились как к какому-то раздражителю, но все-таки разрешали: помню, как-то раз Витя разговаривал с нами из туалета, потому что в коридоре и в комнате дети кричали, и ни один взрослый не догадался отвести ребенка в какое-то тихое помещение…
Потом я начала ему читать по телефону книжку, и они все никак понять не могли, о чем это мы так долго разговариваем, вернее, чего это Витя так долго слушает. И Витя начал понимать. Что он не один на свете, и что кому-то в мире интересно, какой он пил компот и что получил по математике. Вот тут я бы хотела упомянуть замечательного человека, работавшего тогда в Прокопьевской опеке, Наталью Дмитриевну Старченко, которая помогла перевести Витю подальше от кладбища, в другой детский дом, поприличнее.
Потом я поехала как-то в командировку в Омск и решила, что это уже так близко от Прокопьевска, что негоже будет к Вите не заехать. Ну а потом мы решили, что можно и в Москву на каникулы съездить. В этом уже принимало участие огромное количество людей из фейсбука, моих подписчиков, которые собрали деньги Вите на «каникулы Бонифация», потому что поездочка такая выходила в более чем круглую сумму — я должна была за Витей прилететь, забрать, а потом прилететь с ним обратно и вернуться в Москву…А взять ребенка на каникулы можно только оформив гостевую опеку.
- Мне кажется, в общественном сознании гостевая опека — это ни два, ни полтора. Примерно как взять бездомного щенка или котёнка в тёплый уютный дом на выходные, а в понедельник опять выставить за дверь.
- Это совершенно не так. Ты открываешь ребенку мир, показываешь, что есть, к чему стремиться и ради чего жить, и потом ты же не выбрасываешь его из своей жизни, наоборот, продолжаешь звонить, больше общих тем появляется, воспоминаний. Мы вот с Витей часто вспоминаем его уже две поездки в Москву, футбол, на который он здесь ходил или, например, как именно из моего дома Витя звонил Жене в скайпе и впервые увидел свою сестру. Это было для него невероятно важно. И я, конечно, никогда не забуду, как он целовал ее в экран компьютера очень хочу, чтобы депутаты, проголосовавшие за этот гнусный Закон, так бы целовали своих детей до конца жизни…
- Вите скоро семнадцать. Что с ним будет дальше? Перебраться в США к сестре у него не получится?
- Нет, конечно. Время ушло. С 18 лет Витя — взрослый человек, самостоятельный. Возможно, когда-нибудь, когда станет свободным от детского дома, он к ней съездит. Дальше он должен идти учиться в училище, на кого — пока еще не понятно, потом, теоретически, государство должно обеспечить его, как сироту, жильем, но вот когда и в каком виде государство это выполнит — непонятно. И здесь, конечно, и есть самая большая опасность для выпускников детских домов — они оказываются в огромном и враждебном мире, в котором они никому не нужны. Я бы очень хотела верить, что наша с Витей дружба и поддержка его и с моей стороны, и моими друзьями, и сестрой и ее родителями не дадут ему скатиться на тот страшный путь, по которому до сих пор бредет большинство выпускников детских домов нашей страны — как известно, они спиваются, скалываются и в конце концов оказываются на зоне.
- Будучи прокопчанином, не могу не спросить, какое впечатление произвел на вас город.
- Мне сложно назвать Прокопьевск городом. Скорее, это разрозненные шахтерские поселки, соединенные трамвайными путями. Кроме трамвайных путей поселки объединяют раскрашенные в разные цвета стволы деревьев — такого я не видела нигде в стране. Из каких соображений это делается - не знаю, обгладывающих побеги коз у вас в городе вроде не наблюдается.
Первый раз, когда приехала в Прокопьевск и увидела эти разнопокрашенные стволы, мне это показалось очень китчевым и смешным. Сейчас, вижу, новый мэр пошел дальше старого, хотя, казалось, дальше некуда - микрорайоны уже красят каждый в свой колер: один получается весь желтоствольный, другой - красноствольный. И я же понимаю, что мнение горожан никто и не спрашивал, просто мэр так захотел, придет следующий, прикажет — будут фестончиками малевать или как-то еще…
Я бы, может и сказала городским властям спасибо за такую деревянную живопись, сделанную за бюджетные деньги, за расписные трамваи, за памятник какому-то неизвестному коню, появившийся не так давно, если бы не знала, например, что детдомовцам у вас (про другие города страны у меня сведений просто нет) зубы лечат без укола, потому что никто за этот укол платить не хочет, что на улице Сергея Лазо много-много лет торгуют наркотиками, и все жалобы местных жителей куда-то деваются, а семья наркоторговцев — нет. Если бы не увидела по телевизору мольбу о помощи для маленькой девочки из вашего города, которая попала в тяжелую аварию, и ей не могут найти сколько-то миллионов на операцию. Вот если бы не все эти «если», то, может, я бы и радовалась такой веселой трате денег и такому веселому городу.
Если бы меня спросили, что лучше: раскрасить деревья или лечить зубы детдомовцам с обезболивающим уколом и наркоторговцев упрятать за решетку, я бы, не колеблясь, выбрала детей и наказание для тех, кто травит прокопчан. Думаю, как и большинство людей. Но это требует усилий и не очень видно, а раскраска деревьев видна издалека, да и наше мнение давным-давно никто не спрашивает, что в Москве, что в Прокопьевске…
Или — вот сейчас подумала — жил у вас в городе Иван Егорыч Селиванов, кузбасский Пиросмани, художник невероятной силы и самобытности. Ну и что? Город сохранил его работы? Улицу назвал его именем? Да куда там… Жалко все это, и очень за вас обидно.
Вот такие деревья в Прокопьевске. Фото автора. Снимок ставлю, потому что не только Виктория, но и все, кто в город приезжают, удивляются.
- Вы сразу откликнулись в Фейсбуке на трагедию в кемеровской «Зимней вишне». На ваш взгляд, она что-то изменила, сдвинула в стране? Или о ней, как и о многих других трагедиях, уже забыли?
- На уровне каждой семьи, конечно, не забыли и не забудут никогда. И рана это будет надсадно болеть до конца жизни родных. Как болит всю жизнь у матерей Беслана, например. Но если трагедия Беслана всколыхнула всю страну, то о Кемерово забыли через несколько дней в водовороте новостей и событий. Мне крайне печально это говорить. Но на девять дней много народа по всей стране вспоминало? Именно в масштабах страны? Вот если посчитать в процентном отношении? Один человек из пятисот? Из тысячи?
Я на девять дней кемеровской трагедии была в Петрозаводске на суде над Юрием Дмитриевым, когда Юру признали невиновным. И мы после суда пошли на берег озера, к камню поминальному. Ну было там несколько человек, немного цветов и свечек. Но это вовсе не было чем-то массовым.
Думаю, что трагедия Кемерова показала, насколько вообще становится равнодушно общество. Конечно, по телевизору подкручивали: «Кемерово — мы с тобой!». Но когда «мы с тобой», то, если у тебя что-то случилось, мы все поднимаемся, и идем к тебе. А если посмотреть, сколько на самом деле «нас с тобой» - раз-два и обчелся. Сейчас вот суды в Кемерово начались — и что, это на первых полосах газет и в начале выпусков новостей по телевидению? Журналисты из основных изданий съехались на суд?
Вы и сами знаете ответ, увы.
На 9 Мая толпы людей приходят к монументам с цветами. И я думаю: 1945-ый — сколько лет назад был. А «Зимняя вишня» - вот прямо сейчас. Как же так получается, что сегодняшняя трагедия для нас всех оказалась меньшей болью, чем события семидесятилетней давности, что с нами со всеми не то, почему нас упорно заставляют жить в прошлом и переживать за это прошлое гораздо больше, чем за происходящее вокруг нас сейчас?
- По Центральной России прокатились «мусорные бунты». В Кузбассе — выступления против угольных разрезов. Эти выступления способны что-то изменить?
- Нет, не способны. Кинут бунтующему народу какую-нибудь косточку не самую жирную, снимут какую-нибудь сошку с работы, но это никак не затронет основ общества и жизнь и положение тех, кто управляет страной. А будет народ сильно выступать - так посадят кого-нибудь показательно. Думаю, долготерпению российского народа конец придет очень и очень не скоро. А уж конца вере в доброго царя и вообще не видно. Но это вовсе не значит, что не нужно бороться всеми легальными способами за свои права. Капля точит камень.
- Следите за делом кемеровского блогера Станислава Калиниченко?
- Слежу по мере сил, за всем, к сожалению, уследить не очень возможно, по стране идет вал несправедливостей. Знаю, что он объявил голодовку, знаю, что все, что с ним сейчас происходит — это результат тупой мести полицейских. И вижу, как власть из обыкновенного парнишки-блогера, относившегося просто критически к каким-то событиям в стране, не терпевшего неправды, не побоявшегося назвать вещи своими именами и заявить о неправомерных действиях полицейских, выковывает, вылепливает стойкого борца с режимом, пытающегося не терят человеческого достоинства в любых обстоятельствах. Надо будет написать Стасу письмо поддержки — теперь же это очень просто можно делать через ФСИН-письмо, вот и читатели этого интервью могут сделать то же самое. Получать письмо в СИЗО, знаю от Юрия Дмитриева, большая радость.
- Вы активно защищаете Олега Сенцова. Одной из первых вышли на одиночный пикет в его поддержку. Но, как мне кажется, большинство комментариев под вашими ФБ-постами о Сенцове — это запредельная агрессия по отношению лично к вам, к Сенцову и к любым формам гражданской активности. Руки не опускаются?
- Ну как же могут руки опускаться, когда человек, в чьей невиновности я абсолютно убеждена, голодает за освобождение не себя, а своих товарищей, когда голодовке его уже два месяца, и мы все понимаем, чем она может закончиться. А агрессия — да эти ж люди на самом деле против своей собственной не очень удавшейся жизни так протестуют, не осознавая того. Ну и еще это просто неумение вести полемику, не прибегая к хамству и мату. Слава Богу, ФБ — это только слова, пусть уж лучше здесь выплескивают все, что внутри сидит, чем чтобы кого-то поджидали на улице с битой или железной трубой…
- В связи с вашей волонтерской деятельностью в Украине. Часто читаю, и не только у путинистов, что российские либералы (в широком смысле слова), поддерживающие Украину, не хотят замечать ничего негативного, что происходит в этой стране.
- Это не так. Я много что замечаю, много от чего, происходящего в Украине, негодую, но в нынешней ситуации никогда не буду делать это публично, потому что считаю, что я не имею права сейчас ни за что критиковать Украину — до того момента, пока последнее российское ржавое ружье не уберется с территории этой страны, а моя страна не встанет перед украинцами на колени за весь тот кровавый мрак, который мы там устроили.
- В начале нулевых в моем сознании вы ассоциировались с «Новой газетой» не меньше, чем Анна Политковская. Почему ушли из «Новой», и теперь пишете для нее лишь изредка?
- Думаю, что у меня такой характер независимый, я — ветер, который не может быть взаперти, я привыкла жить свободно и делать то, что считаю нужным, не подчиняясь никому. «Новая газета» была для меня много лет самым лучшим на свете домом, я ее любила беззаветно, а она позволяла мне это делать. Так мы существовали продолжительное время, десять, по-моему, лет, потом мне стало там неуютно, стало трудно дышать из-за каких-то внутренних отношений, и я ушла из «Новой», сохранив на всю жизнь бесконечное чувство благодарности к газете и этому бесценному для меня опыту.
- На мой взгляд, есть почти прямая связь между делом Юрия Дмитриева и делом Кирилла Серебренникова: первый объективно исследует прошлое, второй художественными методами всерьез осмысливает современность. Поэтому они и попали под пресс. Но вы сказали, что истории Дмитриева и Серебренникова — принципиально разные. Могли бы написать об этом подробнее?
- Я не считаю, что это истории совсем уж принципиально разные. И там, и там — полный произвол государства и тех институций, которые призваны быть на страже закона. Оба дела — диагноз, и довольно устрашающий. А вот персонажи совершенно разные, это правда: Дмитриев никогда не имел с властями никаких дел, жил в достаточной степени отдельно от государства и независимо, занимался своим делом, - восстановлением памяти и справедливости, - и был совершенно, увы, неизвестен широкой публике — масштаб его личности и, скажу прямо, гражданского подвига, раскрылся для общества именно в ходе дела, когда люди стали ездить в Сандармох и на суды. Серебренников, наоборот, был широко известен своими новаторскими постановками, но с сильными мира сего в какие-то отношения вступал, был крайне светским, ставил пьесу Суркова, хотя, думаю, мог без этого последнего вполне обойтись… Но вот что интересно — для них обоих были выбраны обвинения, наиболее несопоставимые с их общественным статусом: один, творческий человек и большой художник, вдруг оказывается банальным вором, а второй, вскрывающий преступления сталинизма, обвиняется уже и вовсе в непотребном — в изготовлении порнографии и развратных действиях с приемной дочерью.
Сделаю тут маленькое отступление и замечу, что Юра сам приемный ребенок, своих настоящих родителей он никогда не знал. Я делала с ним интервью в день приговора, прямо перед уходом в суд, и спросила его о самом хорошем и самом плохом днях в его жизни. И он ответил так:
Самый хороший день в моей жизни — это, наверное, когда я попал в семью. К сожалению, я этого практически не помню.
ВИ: А сколько тебе было?
ЮД: Года полтора. А самый плохой день в моей жизни — скажем так, самая плохая неделя в моей жизни — в феврале двухтысячного года, когда с разницей в пять дней ушли мои родители — сначала мама, а потом папа.
ВИ: То есть для тебя это было более тяжелое испытание, чем то, что происходит сейчас?
ЮД: Конечно. Все эти сегодняшние испытания — это временно, а с родителями я попрощался навсегда. По крайней мере, навсегда на этом свете».
Я думаю, что и ребенка приемного он взял именно чтобы, если хотите, вернуть долг родителям своим, пойти по их стопам.
Вернусь к уголовным делам. Так вот для чего два уважаемых, состоявшихся в жизни человека шельмуются именно таким образом, подло, гнусно, низко? Сдается мне, исключительно из тех соображений, чтобы создать в народе негативное отношение вообще ко всем, кто думает, чувствует, дышит по-иному. И вот в этом смысле эти два дела очень похожи.
Виктория Ивлева. Фото автора. Снимок крайне неудачный: сказалось отсутствие опыта портретировать лауреатов конкурса World Press Photo. Ставил единственную задачу: не выронить от волнения фотоаппарат. И справился. Претензии не принимаются.
- Кажется, в российских мегаполисах ещё сохранился небольшой процент людей, мыслящих критически, необходимый для нормального функционирования социума. А в провинции таких людей практически не осталось.
- Думаю, что это не так. Интернет есть что в Прокопьевске, что в Москве, что на Чукотке. Книги тоже. То есть источники информации сейчас везде практически одинаковы. Другое дело, что в провинции ты гораздо больше на виду, поэтому огромное количество критически настроенных граждан просто до поры до времени помалкивают в тряпочку, а в Москве говорят, все тише и тише, но говорят, и выходят — все меньше и меньше, но все-таки выходят. Любая столица полнится и формируется во многом людьми из провинции, не надо недооценивать мир небольших городов — в них всегда можно найти умных, образованных, смелых и сердечных людей, говорю по собственному опыту многочисленных поездок по России.
Еще раз напомню: это интервью состоялось год назад
P. S.
Для меня Виктория Ивлева — один из самых значимых российских журналистов. Но, наверное, не все видели её снимки и читали тексты. Решил дать подборку ссылок на публикации Ивлевой. На репрезентативность не претендую.
10 фотографий Виктории Ивлевой с её комментариям.
Фотографии, сделанные Викторией в 1990 году в Чернобыле, и её воспоминания о той поездке.
Недавний очерк и фоторепортаж Ивлевой о суде над главой чеченского «Мемориала» Оюбом Титиевым.
Интервью , в котором Виктория Ивлева рассказывает о волонтерской деятельности в Украине.
В мае, когда Олег Сенцов начал голодовку, на одиночные пикеты в его поддержку к памятнику Пушкина в Москве вышли Виктория Ивлева, Алиса Ганиева, Наталья Мавлевич, Мария Людковская, Алексей Медведев, Лина Старостина. Видеоролик об этом.
Тема неуставных отношений в российской армии журналистам, как мне кажется, надоела. Но сама проблема не исчезла. Один из лучших, на мой взгляд, репортажей Ивлевой - «Путь сердца».
Подробнее о том, как познакомились Виктория и прокопьевский детдомовец Витя, можно прочитать здесь.
