Говорят, отношение к детям и старикам, — это лакмусовая бумажка, которой проверяется общество.
В Петрозаводске у меня есть старая знакомая, Тамара Кирилловна (имя изменено: дальше будет понятно, почему). Она была у нас весьма известным врачом, и все известные врачи города ее знали. Она училась и стажировалась у, пожалуй, самого знаменитого карельского врача Анатолия Зильбера. Была прекрасным специалистом, многим помогала, в том числе моей маме и мне. Когда-то, почти 20 лет назад, она поразила меня своим глубочайшим неравнодушием к больному: к моей маме. У нее тогда случился инсульт. Тамара Кирилловна не лечила это заболевание: у нее другая специализация. Но она нашла специалиста среди своих знакомых, сама приезжала к нам домой — сделала все, чтобы моя мама выздоровела, и она действительно выздоровела, насколько это возможно было в ее возрасте и при таком диагнозе. Прожила после этого еще 12 лет.
Сейчас Тамаре Кирилловне почти 75 лет. Она уже довольно давно сидит дома, почти никуда не выходит, состоит на учете в ПНД (психоневрологическом диспансере).
Я много раз был у нее в гостях, но потом года три не приходил. В конце 2018 г. я ее увидел снова, и меня поразила перемена в ней. Да, она стала порой непонятно говорить, что-то забывает. Но не это главное.
Раньше Тамара Кирилловна была исключительно позитивным, чрезвычайно активным и бурно общительным человеком. Всегда среди людей, всегда ее день был доверху заполнен активной деятельностью.
И вдруг — ей нечего делать, вообще. Она не ходит даже в магазин, не готовит для себя. К ней приходит социальный работник. У нас есть такое государственное учреждение — Центр «Истоки». Именно этот Центр ее обслуживает. Хотя Тамара Кирилловна физически в порядке.
Однако ее душевное состояние оказалось ужасным. Чрезвычайно общительный и деятельный человек — она лишена и деятельности, и общения.
Приходят к ней регулярно только социальные работники и ее сын, Леонид. Он весьма успешный человек и даже в какой-то мере в нашем городе известный: в свое время баллотировался в депутаты городского совета.
Тамара Кирилловна очень жаловалась на заброшенность, никому не нужность. Просила меня найти ей другого социального работника, из частной патронажной службы, так как приходящие к ней социальные работники ее не устраивают.
Дважды потом я случайно встречался в ее квартире (в последнее время я часто захожу к ней) с этим социальным работником. Это молодая женщина, зовут ее Саша. В первый раз, когда мы познакомились, она пришла, когда я уже был у Тамары Кирилловны, и ушла, когда я еще был у нее. Всего она находилась в е квартире минут 40–45. С Тамарой Кирилловной она не общается: только говорит то, что необходимо (скорее, приказывает) — принять таблетки, скажем. Обращается с ней, как с ребенком.
Мне она сказала, что «мы с ней гуляем, мы разговариваем, когда есть время», но это явно неправда.
У нее, видимо, много подопечных, и она делает только самое необходимое: готовит, кормит, стирает — и все это быстро-быстро, чтобы успеть. Ничего другого просто не умеет, люди ее не интересуют.
Мое присутствие ей не понравилось. Уже при второй нашей встрече она пожаловалась сыну Тамары Кирилловны, сказала, что я ей мешаю. Это правда. Да, я был в комнате, а она в кухне. Да, я с ней не разговаривал: только поздоровался. Но ей мешает присутствие другого человека, — потому что она выполняет свои обязанности формально, недобросовестно, и ей неприятно, что это кто-то видит.
В конце концов мы с ней договорились, что я буду приходить позже: после нее — и мы не будем встречаться.
Я звонил в Центр «Истоки»: еще до случайной встречи с этой молодой женщиной — хотел узнать, кто приходит к Тамаре Кирилловне, поговорить, чтобы объяснить ее психологические особенности (я психолог по профессии). Разговаривала со мной какая-то начальница. Начала она с того, что сообщила, что к Тамаре Кирилловне каждый день приходит их сотрудник на два часа — а это неправда. Потом она заявила, что, так как я не родственник, я вообще не имею права разговаривать с социальным работником. А кончила тем, что стала меня пугать и даже угрожать мне: назойливо советовала перестать ходить к Тамаре Кирилловне, так как у меня будут неприятности, и пр., и т. п.
Сыну Тамары Кирилловны я сообщил, что она недовольна и хочет найти другого социального работника из частного патронажа. Более того, я уже почти договорился с таким патронажем (компанией «Тайто»), и подходящая женщина, живущая рядом с домом Тамары Кирилловны, у них нашлась. Вот только их услуги платные, нужно заключать договор, а они с людьми старше 65 лет не подписывают договоров. Получается, без сына Тамары Кирилловны тут нельзя обойтись — и я сообщил о желании его мамы ему.
Вот его ответ, от слова до слова (это из «Вконтакте»):
«Оставьте нас в покое! К маме каждый день (кроме выходных и праздников, когда хожу к ней я) ходит социальный работник от службы „Истоки“, у меня с ними заключен договор!!!!!!! Еще раз напоминаю Вам о необходимости предварительно ставить меня в известность о своих визитах к маме и спрашивать у меня разрешение на посещение. В противном случае мне придется обращаться в правоохранительные органы».
Далее наша переписка продолжилась — примерно в том же стиле.
Я обратил внимание на то, что Тамара Кирилловна не может открыть дверь в подъезд: неисправен домофон. Социальный работник это подтвердила, даже посоветовала, в какие квартиры звонить, — где есть пожилые люди — чтобы впустили в подъезд. У Тамары Кирилловны нет ключа от домофона: если она идет гулять, обратно попасть может, только если ее кто-то впустит.
Я написал об этом Леониду: просил починить домофон в квартире мамы. Его ответ (опять же, без купюр):
«Вынужден Вам написать еще раз — прекратите вмешиваться в наши семейные дела и отвлекать социального работника от работы! Потрудитесь свои визиты к маме наносить либо до 11:00 либо после 15:00 на неделе (это просьба социального работника), визиты в субботу и воскресенье — до 15:00, поскольку видеть Вас у меня нет ни малейшего желания. Вам не приходило в голову, что социальный работник приходит к маме не только с целью кормления, но также моет маму, гуляет с ней и т. д. , по Вашей милости она должна это делать в Вашем присутствии? Домофон вообще-то исправен, проблема в том, что мама разучилась им пользоваться, прикажете изготовить Вам ключ от домофона? Какие еще будут указания? Соцработник имеет ключ от домофона, о чем она Вам и сообщила, так что Вы солгали. Вы зарываетесь. Если будете продолжать в том же духе, я приму меры».
На самом деле Тамара Кирилловна прекрасно пользуется телефоном, телевизором, ключом от квартиры, газовой плитой, ножами и пр. на кухне, заботится о своем котике — а пользоваться домофоном никак не труднее, то же, что он неисправен, подтвердила и социальный работник, и об этом известно многим в подъезде, так как эти люди каждый день вынуждены пускать посетителей, приходящих к Тамаре Кирилловне.
Когда я второй раз встретился с социальным работником Сашей в квартире Тамары Кирилловны, ей позвонил Леонид. «Лёня, ты же мой сын!» — приветствовала его Тамара Кирилловна. Меня она тоже прекрасно помнит.
Тамара Кирилловна любит рассказывать о своем детстве, которое прошло в деревне Локшмозеро, на севере Карелии, о своей работе, своих коллегах и больных.
Да, говорит она не всегда понятно, иногда странно выражается. Но слушать ее интересно. Она порой высказывает глубокие мысли: она умный человек. И самое главное — она живая, точно такая же, какой была всю жизнь. Ей по-прежнему многого хочется. Каждый раз, когда я прихожу, она радуется: ей приятно, что есть кто-то, кто приходит просто поговорить, пообщаться.
«Ко мне никто не приходит поговорить, посмеяться. Вы приходите, пожалуйста!» — так сказала она недавно.
Но сын приходит к ней. Социальный работник — каждый день приходит.
Но она сказала не «никто не приходит», а «никто не приходит поговорить, посмеяться».
Ее сын, поговорив с Тамарой Кирилловной, с Сашей, потребовал к телефону и меня. Он долго с раздражением спрашивал меня, кто мне разрешил гулять с его мамой (если не очень холодно, мы с Тамарой Кирилловной выходим погулять: одна она не выходит, хотя физически в порядке — просто назад зайти потом затруднительно), подробно инструктировал, что она должна надеть (обязательно нужно надеть колготки!), потом все же милостиво разрешил мне гулять с Тамарой Кирилловной.
Хотя Тамара Кирилловна не является недееспособной официально, он не ее опекун. Принимать у себя гостей — она, разумеется, имеет право.
Но он так не считает. Все должны спрашивать у него разрешения.
Социальный работник опровергла Самого Ысключительного Начальника (сокращенно — СЫНа) и сообщила, что при нуле градусов никакие колготки (они, оказывается, с флисом) не нужны: Тамаре Кирилловне просто будет в них жарко. И мы пошли гулять без них.
Что если СЫН узнает?
Возможно, он еще не отказался от намерения подать на меня заявление в правоохранительные органы — за то, что я хорошо отношусь к его маме, уважаю ее, она мне нравится как человек, и я иногда прихожу к ней в гости (с его разрешения! — потому что он все-таки мне разрешил это делать, но только в определенные часы, чтобы не пересекаться, Боже упаси, с ним или с социальными тружениками).
Итак.
Кто тут нормальный, кто нет?
С точки зрения современного общества, Тамара Кирилловна — ненормальная. Она уже старая. Она многое забывает, не всегда понятно говорит: речь и память неидеальные. Значит, ненормальная.
Ее сын — с этой же точки зрения — совершенно нормальный. Социальный работник — нормальный. Они формально выполняют свои обязанности, а что им на Тамару Кирилловну на самом деле плевать с большой горы — это неважно.
Я как-то случайно встретил Леонида — это было накануне Нового года — в квартире Тамары Кирилловны. Он с кислым видом открыл мне дверь, после чего отвернулся, ушел в комнату — и включил телевизор.
Рискну предположить, что он примерно так же проводит время в квартире мамы и во время других своих посещений.
Он любит ПОКОЙ.
Это нормально, — опять же, по мнению современного общества.
На самом же деле — Тамара Кирилловна совершенно нормальна. Она симпатичный живой человек. Да, с какими-то специфическими старческими проблемами. Но личность ее не пострадала: она та же, она не изменилась. Она живая, она хочет жить, общаться, что-то делать.
Социальные труженики, с которыми я познакомился, ее сын — с точки зрения памяти и речи в полном порядке. Но духовно, личностно — ненормальны именно они.
Итак, в современном обществе нормальные (живые) считаются ненормальными, а ненормальные (духовно мертвые) — нормальными.
Такова же позиция и современной психиатрии — и не только российской.
Кстати, об этом и некоторые известные западные психиатры писали, например Рональд Лэнг.
Понятно, что все решает большинство. Раз большинство составляют ненормальные (духовно мертвые, равнодушные, автоматически функционирующие, не имея никаких связей с миром и людьми, не признавая своей ответственности ни за что), то они и определяют, что есть норма. Норма — это их патология.
А то, что отличается от этой «нормы», что ей противоположно — то есть как раз жизнь — это «сумасшествие».
Представьте себе сумасшедший дом, где нет врачей — одни больные. Среди них около 2–3% — нормальных людей. Кто там будет все определять? Понятно, — сумасшедшие. Они и решат, кого считать нормальным, а кого сумасшедшим.
А нормальные — ну, как-то выживают в этом сумасшедшем доме, с трудом, конечно. Кому-то — вот Тамаре Кирилловне сейчас, например, — приходится очень тяжко.
Если встретится вам такой человек, помогите ему, пожалуйста.
