Испытание «войнами памяти»

17-18 ноября в Минске прошла международная научная конференция «Массовые репрессии в СССР в исторических исследованиях и коллективной памяти». В мероприятии приняли участие исследователи из Беларуси, России, Украины, Литвы, Польши, Германии.

В кратком отчёте о научном собрании принято, как правило, подчёркивать его регулярный характер. Однако применительно к минской конференции большинство участников были вынуждены констатировать, что последнее академическое обсуждение темы массовых советских репрессии состоялось девятнадцать лет назад. За это время процесс доступа к ведомственным архивным материалам претерпел изменения в сторону значительного ограничения и ужесточения. В подавляющем большинстве СМИ Беларуси тематика советского террора откровенно замалчивается. Поэтому сама состоявшаяся дискуссия воспринималась практически всеми участниками конференции как глоток свежего воздуха.

В качестве своеобразного слогана мероприятия в целом можно выделить фразу «Наша история – в наших руках!», которая была зафиксирована на небольшом баннере, установленном одним из организаторов конференции. Указание на наличие двух историй – генерируемого гражданским обществом образа прошлого и своеобразного «государственного образа», с одной стороны, помещало научно-практическую дискуссию в пространство чёрно-белой бинарной схемы, использование которой имеет смысл лишь при определённых общественно-политических обстоятельствах. А с другой – свидетельствовало о многоуровневом, сегментированном и дифференцированном отношении к прошлому, разговор о котором сегодня «становится преимущественным, а иногда и единственным разговором о настоящем».

Противоречивость интересов субъектов властно-общественного взаимодействия в диалоге о прошлом указывает на чрезвычайно запутанную критическими сломами организацию коллективной памяти. Так, например, многими участниками конференции подчёркивалось, что за самим термином «советские репрессии» скрывается приём переноса ответственности с современного национального уровня на некий другой, существовавший в удаляющемся прошлом. Другими словами, за террор на территории современной Беларуси ответственность «несёт» канувший в лету общесоветский политический режим, предъявление «претензий» к которому не имеет большого смысла с учётом трансформации всех постсоветских стран, обременённых необычайным этническим, конфессиональным и социетальным разнообразием.

При этом значительное число этих разнообразных представлений о теперь активно национализируемом советском и антисоветском прошлом находятся между собой в конфликтном состоянии. История как наука не может его прекратить: её консенсусная компетенция не распространяется за пределы собственных методологических процедур описания и обоснования хода исторических событий. А вот история как область общих и индивидуальных представлений о прошлом была, есть и будет полем конфликтных или, по меньшей мере, сложно совместимых представлений.

Отталкиваясь от тезиса, что «национальная история» как наука имеет ограниченный потенциал реализации проекта национального единства, участники минской конференции сконцентрировали своё внимание на вопросах, например, устной истории. Семейные воспоминания и рассказы конструируют особый пласт коллективной памяти, для которой период «преднамеренного молчания» рано или поздно заканчивается. В этой ситуации люди начинают предпочитать не обходить молчанием темы не только жертв и плачей, но и их наследников.

В этой связи не один раз упоминался кейс российского исследователя семейной памяти Дениса Карагодина, который занят розыском не только людей, причастных к политическому убийству его деда, но и их потомков. Он действительно важен потому, что диагностирует следующее: об этом уже можно начать говорить и более того – говорить публично. Но всё-таки говорить так, чтобы «люди не набросились друг на друга или не пошли прыгать с моста, когда им сказали, кто был их собственный дед».

Рассматриваемое положение дел обнаруживается в феномене так называемых «войн памяти», когда государство – здесь во всех постсоветских странах обнаруживается одна-единственная модель – актуализирует запрет на любое проявление сомнений в логичности общенациональной истории, правильности действий государственной власти, преимущественно неантагонистическом взаимодействии этнических, конфессиональных и социальных групп, то есть тех ресурсов, которые признаются важнейшим символическими ресурсом при оформлении коллективной идентичности. Другими словами, «общепринятость» представлений о коллективном прошлом наделяется государством способностью задавать смысловые рамки политической идентичности и удерживать их в условиях минимальных колебаний.

Однако ситуация куда более драматична. Это наглядно демонстрируется, например, при попытках сформировать принципиально «новую» «консенсусную историю» таких народных мемориалов, как «Курапаты» в Беларуси и «Сандармох» в России. И там, и там с подачи властей в последнее время стали ставится под сомнение сами факты массовых репрессий, жертвы которых были обнаружены в лесных урочищах.

«Старая» (ранее существовавшая, установленная неравнодушными краеведами) история начинает позиционироваться как «советская диссидентская идея о том, что есть некая власть, которая давит, навязывает, манипулирует». И дескать совсем не факт, что убитые в Курапатах не были расстреляны оккупационными немецко-фашистскими, а в Сандармохе – финскими войсками в 1941-1944 гг.

Конечно, можно было бы сразу заключить, что именно таким образом потенциал государства используется в интересах откровенно ангажированной политики памяти; а идеализация прошлого со всеми преступлениями и провалами служит идеализации настоящего. При этом на сюжеты, выявляемые в Беларуси и Украине, накладывается ещё и риторика восприятия практически всего антисоветского как конъюнктурно национального.

Привлекая прошлое для подкрепления своих идеологических конструкций, участники властно-общественных отношений, выступающие от имени государства или участвующие в принятии политических решений, работают в технике коллажа: они спешат заполнить контуры «удобной» в функциональном отношении схемы путем механического соединения элементов разных дискуссий. Как правило, они мало заботятся о «правдоподобности» аргументов. Вырванным из контекста устоявшихся нарративов символам прошлого приписываются радикально новые смыслы. Такая технология позволяет обозначить контуры усовершенствованной модели национальной идентичности, однако она не может обеспечить формирование устойчивых представлений о коллективном прошлом, ибо исходно не была на это нацелена.

Именно в данных условиях диалог профессиональных историков, реализуемый на международных академических площадках, является предельно необходимым и реально востребованным. Он ориентирует на спокойное обсуждение сложных страниц и общеразделяемой, и национально выстраиваемых историй. А по большому счёту он выступает альтернативой той болезненной компенсации отсутствия механизмов налаживания политического обсуждения вопросов, которые сегодня действительно востребованы и в Беларуси, и в Украине, и в Литве, и, конечно, в России.