Дремучие леса случайных разговоров или Вагонное гонево по дороге до МедГоры

Я отправлялась в блог-тур “Дни памяти. Сандармох - Соловки”, об участии в котором еще напишу…

 

Как театр начинается с вешалки, так всякое путешествие начинается с приключения в поезде. А какое в купейном комфортабельном вагоне может быть приключение кроме знакомства и - навязанного самими обстоятельствами - общения с соседями по пространству?

 

Пожилая пара ехала из Москвы восвояси – в далекий заполярный город Кандалакша. Почти двадцать часов совместного пути – шутка ли?

 

За такое время – вольно и невольно - можно узнать обо всех перипетиях судьбы попутчиков. Но тенденции современного времени предлагают иную повестку, особенно если ваш со-купейник не садовод-огородник, разговор, скорее всего, сведется к обсуждению

“новостей”. Теоретически, используемая человеком лексика может дать понять о типе предпочитаемых им источников информации (один из главных индикаторов – слово “геополитика”; если оно используется собеседником не в ироническом контексте, а с серьезным и встревоженным выражением лица – значит, всё, пиши пропало), но в данном случае гадать не пришлось, так как все кнопки, передачи, производители макулатуры были названы практически сразу: “Вечер с Владимиром Соловьевым”, новости НТВ, РенТВ... В какой-то момент бывшая воспитательница детского сада (пусть, будет Антонина) начала упоминать телеканал “Дождь”, который они с мужем якобы одно время смотрели до инцидента, возникшего после прямого эфира с Виталием Дымарским, Виктором Ерофеевым и Кариной Орловой.

Так как я не просила делиться со мной потоком сознания, периодически, дабы уменьшить объемы вагонной политинформации, от которой у человека импульсивного случается аритмия и тошнота, я начинала подавать о себе сигналы с верхней полки, ибо безропотно слушать о том, как земля стоит на трех китах может быть полезно, но всему есть предел. Ставшая злополучной передача “Дилетанты” мной пересматривалась несколько раз и никакой крамолы – сколько я не пыталась – найти в ней не смогла (напомню, проблема состояла в неудачно сформулированном вопросе, суть которого сводилась к попытке понять можно ли было сократить число жертв блокадного Ленинграда, и звучал примерно так: “Стоило ли сдать Ленинград, ЧТОБЫ ИЗБЕЖАТЬ СМЕРТЕЙ СОТНЕЙ ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК?”, - позднее, гонители независимого телевидения, переиначили его в “Стоило ли сдать Ленинград немцам, чтобы они захватили город?” – чувствуете разницу?). После этого эпизода Антонина решила для себя, что не позволит Ксении Собчак учить ее жизни (при чём здесь Ксения Анатольевна я уточнять не стала).

 

Кстати, глава семьи (назовем его Всеволод), несколько раз выговаривал жене чтобы та прямо с поезда пошла оплачивать услуги провайдера аналогового телевидения, дабы кабель не отключили, уж очень он соскучился по своему полутораметровому “малышу”, транслирующему пять сотен каналов.

 

Возвращаясь же к лексике, можно еще отметить тягу людей, напичканных пропагандой, использовать при упоминании граждан США их инвективное наименование, то есть пренебрежительное пиндосы/америкосы. Их Антонина ненавидит всей своей кандалакшской душой за навязывание чуждых ей ценностей (так и заявила, что не нужны ей американские джинсы!), а особенно за распространение гомосексуализма.

 

Как только удалось мне не упасть с верхней полки после таких откровений?

 

Казалось бы, ради справедливости, можно было бы обвинить хотя бы в этом вопросе тех же греков и побежать за греческими персиками, чтобы раздавить их в отместку нечестивым, но нет, по логике Антонины, пропаганда однополых отношений в России началась после того, как столь же ненавистный ею Ельцин “продался Западу”.

 

Дальше патетика праведного гнева начала обрушиваться на правительство, депутатов, чиновников и бизнесменов, которых по обоюдному согласию супружеской пары нужно было бы сослать в трудовые лагеря или расстрелять. Правда, не всех. Внука Молотова – Вячеслава Никонова – своего любимчика, Всеволод трогать бы не стал. К сталинским методам “наведения порядка” эти не кровожадные – с первого взгляда – люди обращались неоднократно в исключительно поощрительном тоне. Особенное внимание у Антонины вызывал классовый вопрос, репрессии она рисовала в своем воображении как картину в которой дамы в кринолине и кутёжники начала 20-го века, пившие шампанское в поэтических салонах были насильно отправлены на принудительные работы и там уже занялись настоящим делом, превратились в жутко полезный элемент советского общества.

 

Когда же по моему наивному предположению воспоминание о несчастной судьбе самого народного поэта, выходца из рязанской крестьянской семьи, должно было поумерить пыл собеседницы (кто не любит Есенина?), вызвать сочувствие или хотя бы сомнение в ранее сказанном, оказалось, не тут-то было: все виды искусства, интеллектуальный труд – это все блажь, а хлеб заслуживает только батрак.

Затем камни посыпались в огород Горбачева. Чуть ли не с придыханием Антонина начала рассказывать как ломились от яств магазины в СССР и как трудно было во время перестройки, как она покупала ваучеры и жила на продуктовые карточки. Когда же я заикнулась о 30-х годах и Голодоморе, сдерживавшаяся все это время от бурных эмоций Антонина заверещала: “Всевыврети, я вам не верю”.

Между тем, на своей верхней полке я продолжала оставаться одна, но по ощущениям за спиной находился целый отряд тайных агентов, которые преследовали Антонину уже не первый год.

 

Подытожить эту милую беседу можно советской пословицей “против лома нет приема”, ибо против железной логики мракобесия любые доводы бессильны.

 

Пересказывать все это я взялась лишь потому, что мне кажется, примечательным этот эпизод, как эдакий слепок гласа значительной части населения необъятной России.