Насилие как институциональная ловушка власти: уроки из 1905 г

В 2017 г. в питерском Большом драматическом театре по рассказу Леонида Андреева «Губернатор» был поставлен спектакль. Зал переполнен. За пару дней до очередного спектакля я смог купить билет на самом верхнем ряду балкона, откуда все было слышно, но почти ничего не было видно. Сидел на ступеньке, но все равно мало что видел, однако впечатление огромное. Интерес к спектаклю, посвященному революции 1905 г., мне показался симптоматичным: параллели между началом прошлого века и нашим временем витают в воздухе. После спектакля было организовано обсуждение спектакля. И опять переполненный зал. Примечательно большое количество зрителей позднего молодежного возраста — 25 - 35 лет. 

Спектакль "Губернатор" в БДТ. 5 февраля 2017 г. Фото В.Ильина.
Леонид Андреев
«Губернатор»

Прочел рассказ. Мне он показался гениальным анализом одной из институциональных ловушек, в которые в начале ХХ в. попала царская власть, а потом уже обреченно шла навстречу революции. Суть институциональной ловушки (концепция из экономической теории) в том, что решения, которые кажутся тактически рациональными и эффективными при переходе к масштабу стратегии оказываются ведущими в тупик или к катастрофе. В данном случае ловушкой стала неспособность власти говорить с народом на ином языке, кроме насилия. Голодных крестьян, выражающих протест пороли, бастующих рабочих разгоняли нагайками и иногда расстреливали. С первого взгляда это кажется эффективным средством внушить верноподданнические чувства, опирающиеся на страх. Однако власть, так обращаясь с народом, показывает ему, как стоит обращаться с ней. В данном случае мораль проста: все дозволено! Цель оправдывает средства. И революционный террор вполне логично встречает понимание и одобрение существенной части общества. Таким образом, царская власть, дав в 1905 г. добро на насилие по отношению к протестующему населению, развязала гражданскую войну. И в рамки этой властью предложенной логики органично вписываются расстрелы и взрывы царских чиновников, а потом и все многообразие революционных форм насилия, включая расстрел царской семьи. Разве есть разница между детьми, расстрелянными во время демонстраций солдатами, разумеется, не по собственной инициативе, и царскими детьми, убитыми большевиками в 1918 г.?

Насилие власти стало институциональной ловушкой, из которой уже не было выхода. И ни какие политические и экономические реформы после 1905 г., реформы, которые объективно могли быть путем мирной модернизации России, уже не могли спасти режим, запятнавший себя кровью. И те, кто сейчас описывает позитивные сдвиги в русской жизни в последнее десятилетие монархии, игнорируют тот факт, что кровь реформами не искупишь. Власть, попав в институциональную ловушку, утратила уважение народа. И после этого уже ничто не могло ее спасти.

Власть, поднявшая руку на свой народ, теряет легитимность. По отношению к ней уже все оправданно. Разумеется, этот традиционный способ поддержания порядка дает обратный эффект при условии, что население превращается в народ, осознавший свое достоинство. 

Подробности

Политический вариант «Преступления и наказания»

В рассказе обобщены реальные события: в ответ на расстрелы рабочих были совершены теракты против губернаторов и других чиновников. Герой рассказа — губернатор Петр Ильич, приличный человек и хороший губернатор. Выполняя свой служебный долг, он, не колеблясь отдает приказ стрелять в бунтующих голодных рабочих, которые бросали камни и оскорбления. Из столицы его действия одобрили и даже похвалили. И вдруг он понимает, что стрелял в своих. Событие предстает в совершенно ином свете.

«Уже пятнадцать дней прошло со времени события, а он все думал о нем – как будто само время потеряло силу над памятью и вещами или совсем остановилось, подобно испорченным часам. О чем бы он ни начинал размышлять – о самом чужом, о самом далеком, – уже через несколько минут испуганная мысль стояла перед событием и бессильно колотилась о него, как о тюремную стену, высокую, глухую и безответную.

И сразу станет перед ним толпа рабочих, выстрелы, запах пороха, кровь. Или пахнёт на него духами, и он вспомнит сейчас же свой платок, который тоже надушен и которым он подал знак, чтобы стреляли. Точно он жил в комнате, где тысячи дверей, и какую бы он ни пробовал открыть, за каждой встречает его один и тот же неподвижный образ: взмах белого платка, выстрелы, кровь.

Сам по себе факт был очень прост, хотя и печален: рабочие с пригородного завода, уже три недели бастовавшие, всею своею массою в несколько тысяч человек, с женами, стариками и детьми, пришли к нему с требованиями, которых он, как губернатор, осуществить не мог, и повели себя крайне вызывающе и дерзко: кричали, оскорбляли должностных лиц, а одна женщина, имевшая вид сумасшедшей, дернула его самого за рукав с такой силой, что лопнул шов у плеча. Потом, когда свитские увели его на балкон, – он все еще хотел сговориться с толпой и успокоить ее, – рабочие стали бросать камни, разбили несколько стекол в губернаторском доме и ранили полицеймейстера. Тогда он разгневался и махнул платком. 

Убитых было много – сорок семь человек; из них девять женщин и трое детей, почему-то всё девочек.

Это не было раскаяние, – он сознавал себя правым; это не было и жалостью… Но он не мог не думать о них, он продолжал видеть их ясно – эти фигурки из папье-маше, эти сломанные куклы – и в этом была страшная загадка. 

И он уверен, что скоро успокоился бы и позабыл то, о чем нет смысла помнить и думать, если бы окружающие меньше обращали на него внимания. Но в их обращении, в их взглядах и жестах, в почтительно участливых речах, обращенных точно к неизлечимо больному, звучит твердая уверенность, что он думает, не может не думать о происшедшем.

А через неделю после события приехал с визитом сам преосвященный Мисаил, и после первых фраз ясно стало, что он заботится о том же, о чем и все, и хочет успокоить его христианскую совесть. Рабочих назвал злодеями, его – умиротворителем… 

Из Петербурга, на свое правдивое донесение о происшедшем, он получил высокое и лестное одобрение, – казалось бы, что этим все должно закончиться и перейти в прошлое».

— Палач – рассуждает Петр Ильич, — тоже государственная необходимость, но быть им… Я знаю, я чувствую это: меня убьют. Сегодня я почувствовал смерть вот тут, в голове. В голове. А кто же убьет меня, как не Россия? И против кого я выпишу казаков? Против России – во имя России? И разве могут спасти казаки, и агенты, и стражники человека, у которого смерть вот тут, во лбу. Я верю в старый закон: кровь за кровь. Увидишь!»

И весь город знает, что его убьют. Ему пишут письма, в которых одни напоминают ему, что он умрет как убийца, а другие сочувствуют по тем или иным соображениям. Губернатор живет в ожидании смерти, но ничего не делает, чтобы уберечься от злого рока. Он отказался от охраны и гуляет один по городу, ожидая за каждым углом смерть. И она приходит. Его убивают.





Обсуждение спектакля в БДТ.

Оригинал