Главное , что нужно сегодня понять!

Ю.П.Белов. Ленин, Сталин и мещанство

28 марта 2016 rss лента
[Ю.П.Белов. Ленин, Сталин и мещанство]

Автор: Ю.П.Белов

Источник: газета "Правда"

Если попытаться определить, что считал Ленин главными опасностями для коммунистов в деле социалистического преобразования России, то на одном из первых мест окажется мещанство. Именно его, мещанство, как частнособственническо-обывательское явление идейной, политической и духовной жизни общества, постоянно высвечивал Ленин в качестве того зла, борьба с которым потребует долгих лет, вплоть до победы коммунизма. Бичевал и высмеивал его со всей беспощадностью. Сталин редко оперировал понятием «мещанство», но с реальностью, им отражаемой, он боролся так же решительно, как и Ленин. Не случайно вся мещанская рать у нас и за рубежом лютой ненавистью ненавидит этих двух великих пролетарских вождей России.

В страхе за «моё»

Да, именно страх перед возможностью революционного переустройства страны — вот что сидит в подкорке у нынешних господ, что держит их в состоянии перманентного ужаса. И что, кстати, предрасполагает некоторых из них к лихорадочному казнокрадству: наворовать побольше да удрать подальше. Каждому здравомыслящему человеку понятно: вопиющая социальная несправедливость, когда 0,2% российских семей владеют 70% национального богатства, а более 90% трудящегося населения эксплуатируемо владельцами этого богатства, не может быть терпимой до бесконечности. Как бы ни отвлекала власть от этой несправедливости то Крымской весной 2014 года, то исполнением патриотического долга нашими военными в Сирии, социальный гнев накапливается в российском обществе. К тому же ужесточающийся кризис хорошо просвещает даже самых политически наивных и равнодушных. Обостряет он и народную память о Ленине в преддверии столетия Великой Октябрьской социалистической революции. Социологические замеры неумолимо об этом свидетельствуют. Забеспокоились мещане всех мастей и на всех этажах власти: а что если грянет социальная буря?.. Обладание частной собственностью — вот что определяет философию жизни мещанина: «Собственник — это звучит гордо!» Вне собственности нет человека. С обладанием малой собственностью («сопливое, да моё!») начинается великий мещанин, который может царить на троне и в хижине сапожника. «Уродливо развитое чувство собственности, всегда напряжённое желание покоя внутри и вне себя» (М. Горький) — вот что делает мещанина ненавистником каких-либо перемен в обществе, не говоря уж о социалистической революции, которая в России прочно связана с именем Ленина.

Реставрация капитализма в нашей стране явилась триумфом российского мещанства — ожили «клопы», о коих писал Маяковский. Как долго они таились под гнётом социализма. И вот — свобода! Пробил час мещанской контрреволюции… Не о «теневиках» речь только, а о всех, о всех, кто жаждал права обладания властью-собственностью и, наконец, просто собственностью, деньгами, виллами, яхтами да много чем ещё. Мещанин, этот, по Шукшину, «могучий гад», праздновал победу. И что же теперь — неужто кризис может обернуться социальной грозой? Мещанское сознание оказалось в тревоге и негодовании. Именно это его состояние и выразил президент Путин в день памяти Владимира Ильича Ленина 21 января сего года, позволив себе агрессивное и ложное высказывание о пролетарском вожде. Можно сказать, что Путин не сдержался — срезался. Но срезался он после того, как на совещании по вопросам науки в Кремле директор Курчатовского центра, член-корреспондент РАН Ковальчук воспроизвёл поэтическую строку Б. Пастернака о Ленине: «Он управлял теченьем мыслей и только потому — страной». Эта случайно прозвучавшая из уст друга-соратника высокая оценка политического гения оказалась непереносимой для нынешнего президента РФ: он обвинил Ленина ни много ни мало в разрушении СССР… через 92 года после его смерти. Доказывать абсурдность данного утверждения нет смысла — она очевидна. Мещанское сознание тем отличается от сознания научного, что оно никогда не признаёт реальности, если реальность ему противна.

Философия филистерства

О дореволюционном, советском и современном мещанстве России скажем позже. Сейчас же остановимся на западном его варианте — филистерстве. Оно, филистерство Запада, появилось вместе с буржуазией, а значит, много раньше российского его аналога, и имеет свои национальные особенности в Германии, Франции, других странах Европы. Но социально-классовая природа что филистерства Запада, что мещанства России одна: мелкобуржуазная. Она всесторонне раскрыта К. Марксом и Ф. Энгельсом. Они исчерпывающе доказали, что филистерство (мещанство) не является национальным изобретением немцев или французов. Оно — естественный продукт буржуазной эпохи, в которую крупный капитал, уходя своими корнями в мелкую буржуазию (в то же бюргерство в Германии), при установлении своего господства в политике, идеологии и морали утверждает унаследованные им нормы мелкобуржуазного хамства и лицемерия, ханжества религиозной морали и верноподданнической рабской психологии вчерашнего холопа. Всё это служит безжалостной эксплуатации человека человеком под лозунгом Просвещения: «Свобода, равенство, братство!»

Филистерство — философия лицемерия и ханжества, дух самодовольного невежества, окрашенного пошлостью обывательского романтизма. Это философия собственника, желающего «красиво жить». К. Маркс и Ф. Энгельс с убийственным сарказмом представили многоликость филистерства: от поэта обывательского романтизма Таппера до теоретического «родоначальника филистеров» Иеремии Бентама (1748—1832) — этого «гения буржуазной глупости». Все филистеры, по Марксу и Энгельсу, — «борцы» не «на смерть», а «на живот» и «за живот».

Филистер-«теоретик», конечно же, любит всё «идеальное» и презирает «грубый материализм». Что же он понимает под «идеальным» и «материальным»? На данный вопрос блестящий ответ дан в знаменитой работе Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»: «Под материализмом филистер понимает обжорство, пьянство, похоть, плотские наслаждения и тщеславие, корыстолюбие, скупость, алчность, погоню за барышом и биржевые плутни, короче — всё те грязные пороки, которым он сам предаётся втайне. Идеализм же означает у него веру в добродетель, любовь ко всему человечеству и вообще веру в «лучший мир», о котором он кричит перед другими, но в который он сам начинает веровать разве только тогда, когда у него голова болит с похмелья или когда он обанкротился, словом — когда ему приходится переживать неизбежные последствия своих обычных «материалистических» излишеств».

Классики марксизма не жалели сатирических красок, обнажая нищету философии филистера. Наряду с его интеллектуальной убогостью они всегда выделяли и его классовую ненависть и жестокость по отношению к революционному пролетарию, в коем филистер видел только лишь «деморализованного оборванца». Французские мещане с нескрываемым удовлетворением наблюдали июньскую бойню в Париже 1848 года, где было убито более трёх тысяч презираемых ими пролетариев-«оборванцев». С не меньшим удовольствием они приветствовали расстрел солдатами Тьера парижских коммунаров в 1871 году. Из французского филистера-рантье и немецкого бюргера XIX века вырос филистер-фашист ХХ века.

«Самая страшная сила»

Линию беспощадной борьбы К. Маркса и Ф. Энгельса с филистерством во всех его ипостасях продолжил В.И. Ленин в эпоху империализма, в которую мещанство продемонстрировало свою невероятную живучесть, уникальную приспособляемость. Вся жизнь Ленина — это непрерывная битва с пошлостью мелкобуржуазной философии и идеологии, о чём он писал своему другу Инессе Арманд: «Вот она, судьба моя. Одна боевая кампания за другой — против политических глупостей, оппортунизма и т.д. Это с 1893 года. Ну а я всё же не променял бы сей судьбы на «мир» с пошляками». Как это полностью отвечает идейно-нравственному кредо Маркса: «Да, вопреки всему, всему, девиз «филистеры идут на меня» всегда будет для нас предпочтительнее девиза «под пятой филистера».

Прежде всего остановим внимание читателя на том, что Ленин, как и Маркс, Энгельс, чётко различал обыденное, житейское и научное, политико-экономическое, использование понятия «мещанство». В своей работе «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» он писал: «Выражение «мещанский» употребляю я не в обыденном, а в политико-экономическом значении слова. Мелкий производитель, хозяйничающий при системе товарного хозяйства, — вот два признака, составляющие понятие «мелкого буржуа», Kleinbu..rger’а или, что то же, мещанина. Сюда подходят, таким образом, и крестьянин, и кустарь…» А в статье «Большевики и мелкая буржуазия» им подчёркивается верность «деления трудящихся классов на мелкую буржуазию и пролетариат». В этой же статье можно прочесть: «масса народа, то есть широкие слои городского мещанства и затем крестьянства» и «крестьянство, составляющее в России восемь или девять десятых всей мелкой буржуазии». И совершенно неожиданное для неискушённого в политэкономии читателя: «городская мелкобуржуазная беднота».

Итак, мелкая буржуазия, с одной стороны, — трудящийся класс. А в крестьянской России она, стало быть, составляла большинство трудового народа. Но та же мелкая буржуазия, с другой стороны, — это собственник, то есть социальная почва, на которой происходит «понижение» человека, личности (А. Герцен): «моё» подавляет в ней «наше», что чуждо труженику-пролетарию и труженику-крестьянину. Мещанин в духовно-нравственном смысле, закрепившемся в классической русской литературе XIX века, — фигура отталкивающая, бездушная, бездуховная. В проявлении своего крайнего эгоизма мещанин опускается до дна бесчеловечности, до беспредельной жестокости, что Достоевский выразил в кредо «подпольного человека»: «Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить».

Двойственная социальная природа мелкого буржуа — собственник и труженик одновременно; промежуточное его классовое положение — между крупным капиталом и пролетариатом; постоянная угроза разорения, социальная неустойчивость: сегодня ты собственник, а завтра — пролетарий — всё это порождает двойственность, колебания, крайности и аморфность политического поведения и идейных взглядов мелкой буржуазии. Эта двойственность преодолима либо победой труженика над собственником, либо наоборот.

Опыт изолированного от крупного производства, сугубо индивидуалистического выживания мелкого производителя (крестьянина, городского мелкого хозяйчика) не позволял ему возвысить свой интерес до широкого общественного интереса. В крестьянской России этот многовековой опыт обрёл силу привычки многомиллионной массы. Жизнь в крестьянской общине лишь до известной степени сохраняла традицию коллективизма в психологии русского мужика, но перебить индивидуализм единоличного крестьянского хозяйства она не могла. Коллективист-общинник боролся с индивидуалистом-единоличником в крестьянском сознании. К тому же капитализм подрывал общинное жизнебытие.

Сила многовековой привычки, предупреждал Ленин, — «самая страшная сила». Об этом он писал в «Детской болезни «левизны» в коммунизме» и там же заметил: «Победить крупную централизованную буржуазию в тысячу раз легче, чем «победить» миллионы и миллионы мелких хозяйчиков, а они своей повседневной, будничной, невидимой, неуловимой, разлагающей деятельностью осуществляют те самые результаты, которые нужны буржуазии, которые реставрируют буржуазию». При этом Ленин особо выделил ту мысль, что мелких товаропроизводителей «нельзя подавить, с ними надо ужиться, их можно (и должно) переделать, перевоспитать только очень длительной, медленной, осторожной организаторской работой». Переделать, перевоспитать — это, стало быть, победить мещанскую психологию и мораль, мелкобуржуазную философию жизни. Что же касается необходимого для этого очень длительного времени, то история не предоставила его Советской России.

После смерти Ленина страна оказалась перед жестоким противоречием, от разрешения которого зависело само её существование: это противоречие между неотвратимостью истребительной войны империалистического Запада против СССР и полной неготовностью Советского Союза к этой войне. Ответственная миссия в разрешении данного противоречия была возложена отечественной и мировой историей на И.В. Сталина. В задачу настоящей статьи не входит раскрытие исторического осуществления в сталинскую эпоху великой ленинской триады — индустриализации, коллективизации и культурной революции. Не входит в задачу и доказательство всемирно-исторического значения построения социализма в отдельно взятой стране — СССР. Заметим только, что в результате всего сказанного в Советской России мелкая буржуазия города и деревни потеряла свою классическую экономическую основу. Но мещанство благодаря своей уникальной приспособляемости не исчезло совсем, а перевоплотилось в советское мещанство, забившись в норы советского бюрократизма и партийного номенклатурного карьеризма. В духовной сфере, в особенности в системе образования, литературы и искусства, а также в партийно-идеологической жизни оно довольно долгое время открыто существовало в виде отмеченного ещё Лениным «интеллигентского мещанства» или «мещанства интеллигенции». Остановимся на последнем.

Коммунистичность, требующая подтверждения

Ленин первым обратил внимание на социальное новообразование в мелкобуржуазной среде эпохи империализма — появление в ней многочисленного слоя интеллигенции. Это привело к новому типу мещанства, о котором уже было сказано, — «мещанства интеллигенции» или «интеллигентского мещанства» (Ленин). Интеллигенту, даже «изношенному душевно» русскому интеллигенту «среднего пошиба» (А. Чехов), зазорно было относить себя к мещанству, к мелкобуржуазному типу. Но интеллигенции, «которой тоже всё труднее становится жить в капиталистическом обществе» (Ленин), отведена в нём та же социальная ниша, что и мелкому буржуа. Однако психология русской интеллигенции этому сопротивляется: она претендует на роль «нового среднего сословия», на роль надклассовой силы, наставницы народа и его судьи (?!).

«Новое среднее сословие», а именно мелкобуржуазная интеллигенция, несло в себе типичные черты мещанского сознания: его двойственность, аморфность, приспособляемость к буржуазной идеологии, политике и морали, но под видом якобы протестного отношения к ним. Было бы непростительной ошибкой упрощать интеллигентское мещанство. Оно имело и имеет изощрённые формы имитации радикальной оппозиции капиталу и архиреволюционной борьбы с ним.

Появление интеллигентского «теоретического» мещанства не могло не сказаться на судьбах марксизма в России. Он утверждался в беспощадной борьбе Ленина и большевиков со всеми видами его опошления и мещанского извращения, то есть со всеми проявлениями оппортунизма: ревизионизмом и троцкизмом, социал-шовинизмом и мещанским социализмом (ленинское определение утопии «соглашения» и «сотрудничества» с крупным капиталом). В своей знаменитой работе «Пролетарская революция и ренегат Каутский» Ленин обнажил методологию извращения и опошления марксизма: «Мещанский эклектизм против марксизма, софистика против диалектики, филистерский реформизм против пролетарской революции» (выделено мною. — Ю.Б.).

После смерти Ленина непримиримая борьба с «теоретиками» псевдомарксистской революционной перманентности (Троцкий) и «мирного врастания кулака в социализм» (Бухарин) была продолжена Сталиным. Как и Ленин, он был безжалостен к интеллигентскому мещанству. Ещё до Октябрьской революции 1917 года с нескрываемым сарказмом обнажал он панический страх интеллигента-мещанина перед классовой борьбой, его стремление защититься от «битвы жизни» (М. Горький) утопией всеобщего социального единства-примирения. Об этом, в частности, писал он в статье «Беспартийные чудаки» (1912 г.): «Беспартийный прогрессизм вошёл в моду. Такова природа русского интеллигента — ей нужна мода… Замазывание классовых противоречий, замалчивание борьбы классов, отсутствие физиономии.., стремление к хаосу и смешению интересов — такова беспартийность. Чего добивается беспартийность? Объединить в союз буржуа и пролетариев, перекинуть мост между помещиками и крестьянами, сдвинуть воз с помощью лебедя, рака и щуки — вот к чему стремится беспартийность… Человек безголовый, или — точнее — с репой на плечах вместо головы, — вот беспартийность».

Тяга к иллюзии социального мира в буржуазном обществе, вера в утопию его улучшения отдельными, буржуазными же, мерами, не затрагивающими основ капиталистической эксплуатации (о ликвидации господства частной собственности и, соответственно, социального неравенства и мысли не допускается), — к этому расположено мещанское сознание и в современной России. На этом её нынешняя власть и держит на привязи. Один из примеров — Общероссийский народный фронт. Этому «фронту» дозволяется выборочный локальный контроль за исполнением президентских указов по периферийным вопросам. Хорошо отрежиссированная имитация борьбы с коррупцией. А слабо`

названному фронту наладить фронтальный контроль за финансовыми потоками в банках, начиная с ЦБ, где таится вся коррупционная система?.. Вопрос риторический.

После смерти Ленина именно Сталину предстояло также вести непримиримую борьбу не только в СССР, но и в мировом коммунистическом движении с самым опасным выражением идеологического и политического мещанства — с международным оппортунизмом, с его псевдомарксизмом и псевдореволюционностью. Обнажая мелкобуржуазную природу партий II Интернационала, он особо выделял их мещанскую политику. В «Основах ленинизма» (1924 г.) Сталин писал: «Вместо революционной политики — дряблое филистерство и трезвенное политиканство, парламентская дипломатия и парламентские комбинации. Для виду, конечно, принимались «революционные» решения и лозунги, но для того, чтобы положить их под сукно. Вместо воспитания и обучения партии правильной революционной тактике на собственных ошибках — тщательный обход наболевших вопросов, их затушёвывание и замазывание. Для виду, конечно, не прочь были поговорить о больных вопросах, но для того, чтобы кончить дело какой-нибудь «каучуковой» резолюцией».

Данная характеристика мелкобуржуазного метода политического руководства не утратила своей ценности и поныне. Опасность оппортунистического перерождения коммунистической партии в буржуазном обществе, не исключая и КПРФ, существует до тех пор, пока существует это общество. И Ленин, и Сталин в теории и на практике доказали: без непрерывной борьбы с малейшими проявлениями оппортунизма в компартии она не сумеет выполнить роль авангарда рабочего класса в установлении его диктатуры. Как верно заметил видный советский философ Р. Косолапов, коммунистичность партии не определяется её названием. О её наличии или отсутствии можно судить по стратегии и тактике классовой борьбы. Коммунистичность партии требует постоянного подтверждения. Печальное свидетельство тому — трагедия КПСС.

Диалектика против схоластики и метафизики

Интеллигентское («теоретическое») мещанство всего мира начиная с середины 20-х годов минувшего века, вот уже девяносто лет, льёт на Сталина отборную грязь пошлости и клеветы, обывательских вымыслов и домыслов. Долгое время одним из ходовых обвинений Сталина было его якобы отступление от ленинизма, прежде всего от ленинской тактики в отношении пролетарской партии к крестьянству.

Что касается самой этой тактики, то вспомним, как её изложил Ленин в 1906 году в статье «Победа кадетов и задачи рабочей партии». Он писал тогда: «Западно-европейские мещане говорят пролетариату: не отталкивай от себя мелкого крестьянина и вообще мелкой буржуазии, просвещённой, социал-либеральной, реформаторской, не изолируй себя, это только реакция хочет изолировать тебя. Пролетарий отвечает: от соглашателей буржуазии с пролетариатом я должен изолировать себя в интересах всего трудящегося человечества, ибо эти соглашатели советуют мне разоружиться, ибо они оказывают самое вредное, немедленно и практически вредное, влияние на сознание угнетённого класса своей проповедью соглашения, притупления и т.д. Но от всей той громадной массы мелких буржуа, трудящейся массы, которая способна встать на точку зрения пролетариата, не мечтать о соглашении, не увлекаться укреплением мелкого хозяйства в капиталистическом обществе, не отказываться от борьбы против самого капиталистического строя, от этой массы я себя не изолирую».

Сталинская программа коллективизации, иначе — социалистического преобразования сельского хозяйства, учитывала готовность «встать на точку зрения пролетариата» не только крестьянина-бедняка (сельского пролетария), но и крестьянина-середняка. Именно от сдвига последнего в сторону коллективизации, можно сказать, зависела судьба социализма. Деревня по Декрету о земле стала преимущественно середняцкой после Гражданской войны. Сталин строго придерживался ленинского требования: «Не сметь командовать середняком». Заметим, что Зиновьев, один из лидеров оппозиции Сталину, выдвинул лозунг нейтрализации середняка и в то же время вместе с Каменевым и Сокольниковым обвинил Сталина в отходе от ленинской политики госкапитализма — нэпа в отношении крестьянства. В данном случае главные оппозиционеры оказались во власти той мещанской софистики и схоластики, о коих говорил Ленин, развенчивая оппортунизм К. Каутского. Эту болезнь идеологов мещанства обнажил Сталин на XIV съезде партии.

«Основная ошибка товарищей Каменева и Зиновьева, — говорил на съезде Сталин, — состоит в том, что они рассматривают вопрос о госкапитализме схоластически, не диалектически, вне связи с исторической обстановкой. Такой подход противен всему духу ленинизма. Как ставил вопрос Ленин? В 1921 году Ленин, зная, что наша промышленность мало развита, а крестьянство нуждается в товарах, зная, что её (промышленность) сразу не поднимешь, что рабочие, в силу известной обстановки, заняты не столько промышленностью, сколько приготовлением зажигалок, — в этой обстановке Ленин считал, что лучшая возможность из всех возможностей — это привлечь заграничный капитал, наладить с его помощью промышленность, ввести таким образом госкапитализм и через него устроить смычку Советской власти с деревней. Такой путь был тогда безусловно правилен, ибо других возможностей удовлетворить крестьянство у нас тогда не было, ибо промышленность у нас хромала, транспорт стоял, или почти стоял, не было, не хватало топлива. Считал ли тогда Ленин допустимым и желательным госкапитализм как преобладающую форму нашего хозяйства? Да, считал. Но это было тогда, в 1921 году. А теперь?» И Сталин показывает, что есть теперь, как изменилась обстановка с удовлетворением потребностей крестьянства, в первую очередь — середняцкого, в промышленных товарах. Иными словами, материально-техническая база, нет, не мощная, ещё недостаточная, но на уровне необходимого минимума, была создана: шло успешное возрождение промышленности.

«Со времени 1921 года, — говорил Сталин, — обстановка изменилась у нас существенно». А это означало, «что за это время наша социалистическая промышленность и советско- кооперативная торговля успели уже стать преобладающей силой, что смычку между городом и деревней уже научились устанавливать собственными силами, что наиболее яркие формы госкапитализма — концессии и аренда — не получили за это время серьёзного развития, что говорить теперь, в 1925 году, о госкапитализме, как преобладающей форме нашего хозяйства, — значит искажать социалистическую природу нашей государственной промышленности, значит не понимать всей разницы между прошлой и нынешней обстановкой, значит подходить к вопросу о госкапитализме не диалектически, а схоластически, метафизически» (выделено мною. — Ю.Б.).

Метафизическое мышление характерно для интеллигентского мещанства, так как оно есть результат односторонности в познании, иными словами, примитивизации сложных явлений общественной жизни, к чему всегда стремился интеллигент-обыватель. Легче мыслить догмами, выдавая их за абсолютную истину, нежели, наталкиваясь на противоречия, искать пути их разрешения, то есть менять жизнь, рискуя сложившимися стереотипами мышления и образа жизни. И в политике, и в экономике, и в духовно-культурной жизни метафизическое (мещанское) мышление наносило серьёзный ущерб советскому обществу. И этот ущерб мог стать непоправимым, если бы не диалектический ум двух гениев России: Ленина и Сталина.

Так, например, после победы Советской власти по окончании Гражданской войны нашлись-таки «революционные» деятели, вознамерившиеся построить новую пролетарскую культуру с нуля. Так сказать, с чистого листа. Ценности многовековой русской культуры, в первую очередь — классической русской литературы, были объявлены чуждыми пролетариату: «Пушкина — долой с корабля современности!» И потому лишь только, что создавалось русское литературное слово дворянами, то есть «эксплуататорами». Даже люди энциклопедически образованные среди большевистского руководства, такие как нарком просвещения А.В. Луначарский, с оговорками, но поддались этой «революционности». С его, Луначарского, «лёгкой руки» разрабатывался проект замены алфавита русского языка с кириллицы на латиницу, так как-де это отвечало интересам мировой революции.

Метафизичность мышления политического мещанства, то есть примитивизацию всего и вся, мы увидим во времена Хрущёва (программное заявление о построении в СССР коммунизма через 20 лет); в горбачёвскую перестройку, когда генсек ЦК КПСС предложил советскому обществу и миру «новое мышление», согласно которому якобы исчезло противоречие между трудом и капиталом; в годы реакции-реставрации капитализма в России, когда уничтожались величайшие достижения советской цивилизации: мощная индустрия, наука, культура, лучшее в мире образование и т.д. Примитивизация всех сфер социальной жизни есть торжество невежества, за которое общество всегда жестоко расплачивается.

Троцкий и другие

В коммунистической среде общеизвестна истина, высказанная Энгельсом: социализм, с тех пор как он стал наукой, требует, чтобы с ним обращались как с наукой. Подмена диалектики эклектикой, метафизикой не сразу, но в конечном итоге, как показала история, ведёт (и привела в СССР) к реставрации капитализма в стране победившего социализма. Ленин предвидел такую возможность и ещё до Октябрьской революции 1917 года обрушился с беспощадной критикой на богостроительную теорию социализма Луначарского, Богданова, М. Горького и др. Материалистическая диалектика и идеалистическая метафизика несовместимы. Как и Ленин, Сталин был беспощаден в полемике с носителями метафизических взглядов в политическом руководстве ВКП(б). Как и Ленин, он связывал мещанское опошление марксизма с отступлением от диалектико-материалистического метода познания, с уклоном в одностороннее познание социальных явлений, вне их связи друг с другом, вне противоречий, в них заключённых. Об этом в «Основах ленинизма» сказано им предельно ясно.

Главные оппоненты Ленина в советский период его жизни — Троцкий, Бухарин, Радек, Каменев, Зиновьев — были чрезвычайно уверены в своей непогрешимости, страдая отсутствием диалектического мышления, целостного марксистского мировоззрения, что было характерно для них как мелкобуржуазных идеологов. Отсюда их колебания, размытость, аморфность идейных позиций, крайности, ведущие к политическому авантюризму. Классическим примером в данном отношении является Лев Троцкий.

В 1918 году он срывает переговоры с немцами в Брест-Литовске аморфным заявлением: «Ни войны, ни мира». Фактически сдаёт немцам национальные интересы Советской России. А в 1919 году, будучи Предреввоенсовета, пишет Записку в ЦК РКП(б), в которой излагает план организации восстания в Азии с помощью Красной Армии, а по сути — план экспорта революции на штыках. Причём «стратегическую» идею азиатской революции он максимально конкретизирует: нужно создать «конный корпус (30000 — 40000 всадников) с расчётом бросить его на Индию». «Грандиозен» был замысел Троцкого перманентной мировой революции: «Путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии». И это предлагается ЦК партии, когда ещё не окончена Гражданская война (?!), а возможные массовые жертвы данной авантюры — они для Троцкого не в счёт. Как не в счёт были для него жертвы расказачивания на Дону.

Анри Барбюс — известный французский писатель-коммунист — в своей книге «Сталин» (М., 1936), давно ставшей библиографической редкостью, даёт Троцкому точную и меткую характеристику: «Ленин говорил, что Троцкий способен нагромоздить девять правильных решений и добавить одно катастрофическое… Словом, этот человек обладает данными адвоката, полемиста, художественного критика, журналиста — но не государственного человека, прокладывающего новые пути. Ему не хватает острого повелительного чувства жизненной реальности. Ему не хватает великой суровой простоты человека действия. У него нет твёрдых марксистских убеждений».

Годом позже схожую с барбюссовской характеристику Троцкому дал классик немецкой литературы ХХ века Лион Фейхтвангер. Прочитав автобиографию Троцкого, он в своей книге «Москва, 1937» писал: «Автобиография Троцкого, несомненно, является произведением превосходного писателя и, возможно, даже человека с трагической судьбой. Но образа крупного государственного деятеля она не отражает. Для этого, как мне кажется, оригиналу недостаёт личного превосходства, чувства меры и правильного взгляда на действительность. Беспримерное высокомерие заставляет его постоянно пренебрегать границами возможного, и эта безмерность, столь положительная для писателя, необычайно вредит концепции государственного деятеля. Логика Троцкого парит, мне кажется, в воздухе; она не основывается на знании человеческой сущности и человеческих возможностей, которое единственно обеспечивает ей прочный политический успех. Книга Троцкого полна ненависти, субъективна от первой до последней строки, страстно несправедлива: в ней неизменно мешается правда с вымыслом».

Недалеко от Троцкого ушёл Бухарин, который, как писал о нём Ленин в Письме к съезду, «никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики». Его колебания и авантюризм были ничуть не меньшими, чем у автора революционной перманентности. В 1918 году возглавлял архиреволюционных «левых», когда Ленин боролся в партии за Брестский мир. Бухарин предлагал вести партизанскую войну против регулярной армии кайзеровской Германии и обвинял Ленина в измене революции и национальным интересам России. В 1921 году, после спада революционной волны в Европе, он вместе с Радеком и Зиновьевым отстаивал в руководстве Коминтерна левооппортунистическую «теорию наступления», согласно которой надо отказаться от завоевания большинства рабочего класса, а делать ставку на «социально решающую его часть». Ленин резко выступил против этой теории. И вот в середине 1920-х годов поворот слева направо на 180 градусов: Бухарин выдвигает лозунг «Обогащайтесь!» и доказывает возможность «мирного врастания кулака в социализм».

Идейные и политические метания Зиновьева убедительно представлены Сталиным на XIV съезде ВКП(б): «Когда наше положение улучшилось в деревне, тов. Зиновьев сделал «поворот».., взяв под подозрение середняка и провозгласив лозунг нейтрализации. Спустя некоторое время он сделал новый «поворот» — потребовал по сути дела пересмотра решений XIV конференции… и, обвиняя в «крестьянском уклоне» чуть ли не весь ЦК, стал «уклоняться» более решительно против середняка. Наконец, к XIV съезду партии он делает ещё один поворот уже в сторону союза с середняком и, пожалуй, начнёт ещё хвастать, что вновь готов «преклониться» перед крестьянством. Какая гарантия, что тов. Зиновьев не колебнётся ещё разочек? Но это ведь качка, товарищи, а не политика. Это ведь истерика, а не политика» (выделено мною. — Ю.Б.).

Эту качку, эту истерику мы наблюдаем сегодня у пылких патриотов коммунистической партийности: то их бросает к православному социализму («наша сила — иконы и красные знамёна»), то они устремляются в космическую высь к ноосферному социализму, не уяснив одной «детали» — а как там решается вопрос о собственности и власти? То их несёт в водоворот новомодного постиндустриального «информационного общества», где пролетариат испаряется, исчезает, а стало быть, исчезает и социальная база марксизма-ленинизма. Все эти кульбиты интеллигентского теоретического романтизма всё дальше и дальше уводят в сторону от рабочего класса, трудящегося большинства. И называется это творческим развитием марксизма-ленинизма, вплоть… до его тихой и почётной ликвидации.

Но вернёмся к сталинскому времени. Главные оппоненты Ленина в партии после его смерти стали и главными оппонентами Сталина, что закономерно: он единственный из партийных вождей был последовательным марксистом-ленинцем и потому служил главным препятствием для установления в РКП(б)—ВКП(б) гегемонии мелкобуржуазной идеологии при всём её архиреволюционном и самом что ни на есть марксистско-ленинском фразёрстве. Борьба сталинского руководства партии с «левым» и «правым» уклонами — борьба с угрозой мелкобуржуазного перерождения ленинской партии. От её исхода зависело решение вопроса: быть или не быть социализму в России.

Почему же всё-таки главные оппоненты Ленина и Сталина имели авторитет и немалое влияние в РКП(б)—ВКП(б) и длительное время входили в высшее партийное руководство — Политбюро? Не берём на себя задачу вскрыть все причины этого явления, но на одной из главных из них, по нашему мнению, остановим внимание читателей. Она кроется в невероятно сложной структуре российского рабочего класса до октября 1917 года. Об этом сказано Лениным в «Детской болезни «левизны» в коммунизме»: «Капитализм не был бы капитализмом, если бы «чистый» пролетариат не был окружён массой чрезвычайно пёстрых переходных типов от пролетария к полупролетарию (тому, кто наполовину снискивает себе средства к жизни продажей рабочей силы), от полупролетария к мелкому крестьянину (и мелкому ремесленнику, кустарю, хозяйчику вообще), от мелкого крестьянина к среднему и т.д.; — если бы внутри самого пролетариата не было делений на более и менее развитые слои, делений земляческих, профессиональных, иногда религиозных и т.п.».

Как видно по ленинскому эскизу социального портрета пролетариата России, он был не просто окружён мелкобуржуазной средой, но и в значительной, если не в большей части своей пропитан ею: разделён на более и менее развитые слои. А это значит, что почва для произрастания идеологов политического мещанства имелась в рабочем социал-демократическом движении. И они явились, искренне заявив о себе как об идеологах рабочего класса. Именно таковыми воспринимались они в неразвитом классовом сознании пролетариев — вчерашних мелких хозяйчиков и крестьян, а их в рабочих массах было немало.

Названные и неназванные сторонники Троцкого, изгнанного из СССР в 1929 году за антисоветскую деятельность, в большинстве своём прошли нелёгкий путь революционной борьбы с царским самодержавием. Что же заставило их стать идейными противниками Сталина? Только ли отсутствие диалектического мышления толкнуло их на это? Что же всё-таки в конечном итоге повлекло их на путь заговорщической антисоветской деятельности, на путь подготовки государственного переворота?

Очевидец открытого судебного процесса над троцкистами в Москве 1937 года Лион Фейхтвангер, далёкий от коммунистической идеологии, дал свой ответ на поставленный вопрос. По нашему мнению, ответ этот заслуживает доверия. «Не следует забывать, — писал он, — о личной заинтересованности обвиняемых в перевороте, — ни честолюбие, ни жажда власти у этих людей не были удовлетворены. Они занимали высокие должности, но никто из них не занимал одного из тех высших постов, на которые, по их мнению, они имели право».

Что касается Троцкого и его сподвижников — Каменева, Зиновьева, Бухарина, Радека, Пятакова, др., то они в быту отнюдь не отличались аскетизмом. Жили, как говорится, на широкую ногу в противоположность Сталину, который, как и Ленин, вёл пуританский образ жизни. Давным-давно очевидна прямая связь между мещанским образом жизни и мещанским образом мышления.

От предательства идей к предательству людей

России повезло как ни одной стране мира: два гения рядом, и к тому же были они — Ленин и Сталин — не только теоретиками, но и революционерами-практиками. Пострадали ли от этого их теоретические искания? И нет (практика подсказала ленинский нэп и сталинскую артельную форму коллективизации), и да. Увы, Ленин в плотности революционной практики так и не нашёл временного зазора для написания книги, которую давно вынашивал: о диалектической логике.

Сталин, вынесший на себе тяжкое бремя предвоенного, военного и послевоенного времени, лишь незадолго до своей кончины взялся за разработку теоретических проблем: «Марксизм и вопросы языкознания» (1950 г.), «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952 г.). Как никто другой из партийного руководства страны, он осознавал настоятельную необходимость развития марксистско-ленинской теории в новых исторических условиях, сложившихся по окончании Второй мировой войны. Именно тогда он произнёс пророческие слова: «Без теории нам смерть».

Начатая по инициативе Сталина дискуссия по проекту учебника политэкономии призвана была побудить интеллектуальные силы партии к теоретическим поискам. Ей предшествовала философская дискуссия по книге Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии» (1947 г.), итоги которой подвёл А.А. Жданов. Итоги были неутешительными. На поставленный вопрос: «В чём же всё-таки корни субъективных ошибок ряда руководящих работников философского фронта?» — Жданов дал ответ приговорного для академиков (о них шла речь) характера: «Ответ на этот вопрос, видимо, может быть один — недостаточное уяснение основ марксизма-ленинизма и наличие остатков влияния буржуазной идеологии».

Трагедия Сталина состояла в том, что в партийно-политическом руководстве страны был лишь один человек, с которым он мог на философском уровне обсуждать вопросы теории, — Андрей Александрович Жданов. Но судьба отмерила ему недолгую жизнь: в 1948 году пятидесяти двух лет от роду он умер. Сталин остался в теоретическом одиночестве. Вопросы философского материализма никого в его ближайшем окружении не интересовали. Кроме Сталина, никто их не связывал с будущим развитием социализма в СССР. Опасности этому развитию после Великой Победы 1945 года никто из политического руководства страны не видел. Чем-то далёким казались вскрытые Лениным в его философском исследовании «Материализм и эмпириокритицизм» связи между идеализмом и оппортунизмом, между эклектизмом и переходом на мелкобуржуазные позиции в политике.

Думается, что только Сталин никогда не забывал ленинского предупреждения: отход от материалистической диалектики с неизбежностью ведёт к отходу от главного в марксизме — от идеи диктатуры пролетариата и пролетарской революции. В 1920 году Ленин в работе «К истории вопроса о диктатуре» напоминает партии: «Бернштейнианцы принимали и принимают марксизм за исключением его непосредственно-революционной стороны». Много раньше, в 1908 году, в письме А.М. Горькому он писал: «Все мещанские течения в социал-демократии воюют всего больше с философским материализмом». И там же: «Нет, та философия, которую обосновал Энгельс в «Анти-Дюринге», мещанства не допускает и на порог» (выделено мною. — Ю.Б.).

Под мещанскими течениями Ленин понимал разновидности оппортунизма, проистекающие из мещанства в философии — разного рода идеализма. Как верно заметил великий советский философ Э. Ильенков: «Все плутания в теории заканчиваются на грешной земле». После смерти Сталина партийно-политическое руководство страны не обременяло себя вопросами теории. Что до философского материализма, то о нём никто на партийном олимпе и думать не думал: шла аппаратная борьба за власть, конечно же, под знаменем марксизма-ленинизма. Уверение в верности ему превратилось в ритуальное заклинание, в фигуру речи.

Переход на мелкобуржуазные позиции в оценке социальных фактов и явлений начался с вероломного (иначе не скажешь) доклада Хрущёва, который он обрушил на делегатов ХХ съезда КПСС в 1956 году — «О культе личности Сталина и его последствиях». Дело не в постановке вопроса о критической оценке политической деятельности Сталина, а в том, с каких позиций — пролетарских, научных или мелкобуржуазных, мещанских — давалась эта оценка. Нелишне будет напомнить в данной связи, что в 1916 году, в письме Инессе Арманд, Ленин особо подчеркнул: «Энгельс не непогрешим, Маркс не непогрешим. Но за указание их «погрешностей» надо браться иначе, ей-ей, совсем иначе».

Что значит: совсем иначе? Думается, Ленин прежде всего имел в виду анализ главных противоречий того времени, того конкретно-исторического периода, которые теоретически и практически довелось разрешать гениям, открывавшим новые пути познания социальных истин. Марксистско-ленинский метод материалистической диалектики, как справедливо утверждал Э. Ильенков, «ориентировал научное мышление на конкретный анализ классовых противоречий». Какие классовые противоречия и в каких конкретно-исторических условиях (внутренних и внешних) пришлось разрешать Сталину и насколько успешно он справился с этой задачей, возложенной на него Историей, — вот что должно было определять объективную критическую оценку его деятельности.

Но научный классовый подход был отброшен в сторону за его ненадобностью: оценка Сталина заранее была определена узкокорыстными интересами докладчика. Великая личность всемирно-исторического масштаба оценивалась сквозь призму обывательского, мещанского взгляда на историю. За счёт посрамления великого возвысить заурядное, мелкое — таков был мещанский расчёт Хрущёва. С его правления идеологическое и политическое мещанство начало своё нашествие на советский социализм и, увы, победно для себя завершило его во времена Горбачёва—Ельцина.

В период брежневского правления это нашествие было несколько приторможено, но не остановлено. Да, страна двигалась вперёд: мощным был импульс созидания, заданный в сталинскую эпоху. Именно в брежневский период шло динамичное освоение космоса, создавался крупномасштабный нефтегазовый комплекс, быстро развивалась электронная промышленность, на новый технологический уровень вышел ВПК — был достигнут военный паритет с США. Быстрыми темпами развивалось жилищное строительство. Перечислять можно многое стратегически значимое. У руководства ведущими отраслями экономики стояли высококвалифицированные кадры. Но именно в рассматриваемый период взято было за принцип: план выполнен — с идеологией всё в порядке.

Никого в высшем эшелоне партийной власти не тревожило то обстоятельство, что принятая ХХII съездом КПСС программа партии была оппортунистической: не было в ней того, что является краеугольным камнем марксизма, — идеи пролетарской диктатуры. Упомянутый съезд под видом дальнейшего развития марксистско-ленинской теории, а на самом деле мещанского её опошления, отступился от этой идеи. Идеологический коридор для оппортунизма под флагом марксизма-ленинизма был открыт. На это мало кто обратил внимание. Предательству людей, народа, как правило, предшествует предательство идей. Нет, не сразу, не одноактно рабочий класс утратил ведущую роль в советском обществе. Постепенно, но неуклонно шёл процесс отчуждения КПСС от рабочих масс, от народа.

Коротко скажем о состоянии партии при Брежневе. Если судить по пленумам ЦК КПСС и партийным съездам, то оно, это состояние, было самым бесконфликтным за всю историю РСДРП—РСДРП(б)—РКП(б)—ВКП(б)—КПСС. Противоречия, в первую очередь связанные с ростом партийного и советского бюрократизма, с ростом мещански-потребительских настроений, накапливались и обострялись в обществе и партии.

Вещизм, потребительство в отношении к обществу, Советской власти, интеллигентское мещанство нового типа — полуинтеллигентность (диплом для карьеры с отсутствием совести), опошление партийной пропаганды откровенным лакейством перед вышестоящими («как сказал, как подчеркнул Леонид Ильич»), превращение образа Ленина в икону и забвение Сталина и его эпохи — весь этот замес советского и партийного мещанства вкупе с цветущим буйным цветом бюрократизмом в КПСС и в обществе не могли не девальвировать коммунистические идеалы в массовом сознании. Благодаря созидательному социалистическому труду они ещё там держались, но уже существенно были поколеблены. «Перестройка» их подорвала.

Но партийные пленумы и съезды брежневского времени являли собой демонстрацию парадного благополучия и единства КПСС «как никогда». А в это время процветало идеологическое и «теоретическое» мещанство. Оно существовало в двух формах, мирно уживающихся: в форме сусловского догматизма и в форме наглеющего либерализма, прежде всего в литературе и искусстве. В социальных науках (философии, социологии, психологии, педагогике) под прикрытием новомодных методов исследования протаскивался идеализм, изживался диалектико-материалистический метод познания. Формировалась идеологическая база «пятой колонны». В горбачёвскую перестройку она не заставила себя ждать.

Академики Арбатов, Аганбегян, Заславская, Шаталин, члены-корреспонденты РАН Бунич, Шмелёв и другие помельче, но хорошо известные партийному руководству (Бурлацкий, Бовин, Коротич, Лацис, Е. Гайдар), не вдруг переродились. Они давно уже были наготове. Их предательство было подано в интеллектуализированной упаковке якобы прозрения. Для преобладающего большинства членов КПСС, большинства честных коммунистов, не допускавших мысли о существовании в одной КПСС двух партий, это стало трагедией: «свои» оказались чужими. Более того, к их услугам были предоставлены все СМИ: радио, телевидение, пресса. А сколько выдающихся советских учёных, деятелей культуры с объявлением «гласности» лишились права голоса?!

В брежневский период формировалась и социальная база мещанской перестройки: шёл процесс, верно и метко названный Р. Косолаповым процессом «возвратного эксплуататорского классообразования» — формирования теневой экономики. Мещанство укрепляло свои позиции в экономике и политике: коррумпированность, а значит, и обуржуазивание части партийно-советского управленческого аппарата, стала фактом. Предпосылки для горбачёвской перестройки и реставрации капитализма в России были созданы. Империалистический Запад не преминул ими воспользоваться с максимальной выгодой для себя. К тому же он весьма активно способствовал вызреванию названных предпосылок, не останавливаясь ни перед какими материальными затратами.

Бессмертие гениев

И всё-таки, как говорили классики, крот истории хорошо роет. Мировой капитализм всё глубже погружается в бездну всеобщего кризиса. Содержать «золотой миллиард» ему уже не по карману. В ближайшей перспективе будет сужаться социальная база оппортунизма: сытое мещанство «среднего класса» лишится своего льготного положения. Поначалу этот процесс затронет «цивилизованную» Европу, а затем не минует и США, Японию и Канаду.

Неравномерность развития капитализма в эпоху империализма вновь прорвёт цепь последнего в самом слабом его звене. Не исключено, что им вновь окажется Россия. Дальновидные идеологи нынешнего режима хорошо сознают эту вероятность и потому обращаются к последнему своему прибежищу — чувству патриотизма нашего народа, русского в первую очередь. Делают это они на свой мещанский лад: перед Отечеством, так сказать, все равны, что олигарх, что пролетарий. Неутомимо провозглашается: «Отечество — превыше всего!» Превыше социальной справедливости? Превыше чести и достоинства человека труда, его права на труд, жильё?.. Главное препятствие для «общепатриотического единства», к коему призывает власть, — народная память о советском социализме, о вождях советского народа: Ленине и Сталине.

С этой памятью пытаются обойтись по мещански-обывательски: советский народ велик, его исторические свершения неоспоримы, но пострадал он больше других народов от злодеяний своих вождей и их партии. Однако всё меньше и меньше тех в России, на кого действует эта лживая, вульгарно-примитивная пропаганда. Есть то, что никто из титулованных мещан, будь они в звании академика или в должности премьера, а то и президента, отнять у народа не в силах. Это историческое, теоретическое наследие Ленина—Сталина: их произведения. В них сказано всё, как вернуть в Россию социализм. В 1910 году Ленин писал, как оказалось, для дня сегодняшнего: «Пролетариату нужна правда и о живых политических деятелях, и о мёртвых, ибо те, кто действительно заслуживает имя политического деятеля, не умирают для политики, когда наступает их физическая смерть» (выделено мною. — Ю.Б.).

Донести правду о Ленине и Сталине, донести до пролетарских масс (до тех, кто добывает себе средства к существованию исключительно продажей своего труда) их науку побеждать капитал — в этом заключается предназначение коммунистов России (КПРФ). От того, как они справятся с данной задачей, зависит будущее нашей страны. И возможно — ближайшее её будущее. Донести правду не только о силе и смелости диалектической мысли Ленина и Сталина, но и о силе их духа — о бескорыстном, самоотверженном, с постоянной готовностью к самопожертвованию служении великому делу рабочего класса. Они были и остались востребованными в наше время именно как пролетарские вожди по образу мышления и образу жизни. В этом их бессмертие.