Плеть начинает воображать, будто она гениальна

Юрий Домбровский получил в 1932 году три года ссылки в Алма-Ату, в 1937 провел 7 месяцев в следственном изоляторе; с 1939 по 1943 годы – в лагере на Колыме, с 1949 по 1955 годы – в Тайшетском Озерлаге. Из под его пера вышли две замечательных книги: "Хранитель древностей" и "Факультет ненужных вещей", повествующие о времени становления репрессивного государства и людях, вынужденных приспосабливаться к новым реалиям. 

Никакого острого сюжета (вопреки аннотации к изданию перестроечной поры) в "Хранителе древностей" нет. Действие происходит в Казахстане (Алма-Ата, город Верный, колхоз «Горный гигант») в середине 1930-х годов. Слухи о десятиметровом удаве и установление истины об этом – совсем незначительный эпизод, который в своё время был призван, возможно, не столько заинтересовать читателя, сколько отвлечь внимание цензуры. Повествование ведётся от имени научного сотрудника музея. Погружение в прошлое, любовь к истории, краеведение, обаяние старинных вещей, археологические раскопки, увлечённость исследователя – вот атмосфера книги. Будни музейного работника - "хранителя древностей", их своеобразные радости и беды, отношения в небольшом коллективе – специфическая тема, вроде не рассчитанная на широкий круг читателей. 
Однако автор увлекает. Лёгкий, свободно-разговорный стиль письма. К главному герою сразу проникаешься уважением и симпатией - в нём есть что-то герценовское из «Былого и дум»: чувство собственного достоинства; интеллигентность; глубокая любовь к своему делу; внутренняя приверженность пути добра. При этом он совершенно живой, с набором человеческих слабостей и недостатков. «Хранитель древностей» изучает архитектуру Андрея Павловича Зенкова, воссоздавшего Верный после землетрясения 1911г; необычную живопись художника Николая Гавриловича Хлудова; биографию неизвестного исследователя Семиречья Кастанье. И всё было бы куда менее драматично, если бы не набирающий силу по ходу романа тревожный мотив о репрессиях, затрагивающий напрямую многих знакомых «хранителя». 

«Главное свойство любого деспота, очевидно, и есть его страшная близорукость. Неисторичность его сознания, что ли? Он весь тютелька в тютельку умещается в рамку своей жизни. Видеть дальше своей могилы ему не дано». 
О Ницше. «Таким премудрым пескарем и прожил он последние годы. Просто ушёл в себя, как пескарь в нору, - закрыл глаза и создал свой собственный мир. А вы помните, что снится в норе пескарю, что «он вырос на целых пол-аршина и сам щук глотает». Кровожаднее и сильнее пескаря и рыбы в реке нет, стоит ему только зажмуриться. Беда, когда бессилье начнёт показывать силу». 

"Факультет ненужных вещей" является прямым продолжением «Хранителя древностей», в нём присутствуют те же герои: Георгий Николаевич Зыбин - «хранитель древностей», сотрудник музея; Николай Семёнович Корнилов – ссыльный, археолог, работник музея; Клара Фазулаевна – молодая девушка, заведующая хранением в музее. 
В руки музейных работников попадают образцы археологического золота, и они предполагают, что где-то близ реки Или есть гробница. Нанятые случайные кладоискатели обманывают директора музея и скрываются с золотом. Начинается следствие. Зыбин попадает под подозрение, как политически неблагонадежный. Органы НКВД пытаются состряпать политический процесс по примеру московского – с десятками «врагов народа», громкими разоблачениями и признаниями в антисоветской деятельности– и Зыбину отводится в нём ключевая роль. 
Начинается неравное противостояние честного и порядочного человека и государственной машины произвола, насилия и лжи. Автор рисует страшную в своей обыденности картину карательного механизма, ломающего людей физическими и моральными пытками, приводимого в движение омерзительными личностями. Для них арестант – средство заработка, спасения собственной шкуры, продвижения по службе. Месяц проводит Зыбин в заключении, но складывается впечатление, что прошли годы, а то и целая вечность. Невероятно, что в этой адовой вечности ему удаётся сохранить собственное достоинство.
Третья глава посвящена Корнилову, вполне симпатичному товарищу Зыбина. Это самые скорбные страницы в романе, рассказывающие о медленном превращении славного человека в осведомителя органов «Овода». О предательстве – будто неловком и нелепом, случайном. Корнилов прекрасно чувствует атмосферу всеобщего страха, иронизирует, пророчествует, ведёт глубокомысленные разговоры об Иуде и втором, оставшимся неизвестным истории, ученике Христа, выдавшем его. И как-то незаметно для себя, маленькими шажочками, уступая в беседах с сотрудниками НКВД, становится стукачом. «Он умер и сейчас же открыл глаза. Но был он уже мертвец и глядел как мертвец». Пожалуй, настолько психологически безжалостна и остра ещё только картина становления следователя Тамары Голидзе, в которой человечность борется со сложившимися правилами и, в конце концов, уступает. 

«Новая эра отличается от старой эры главным образом тем, что плеть начинает воображать, будто она гениальна» (К.Маркс). 
«А историю Азефа вы никогда не читали? Ну, начальник боевой организации социалистов-революционеров, хранитель самого святого из святых, вернейший из всех верных, тот, у кого ключи от царства господня, как говорят о папе римском. «Есть ли в революции какая-нибудь фигура, более блестящая и крупная, чем Азеф?» - спросили члены суда его обвинителя на партийном суде над Азефом. И обвинитель ответил суду: «Нет, более блестящей фигуры в революции нету». И добавил: «Если он только не провокатор». 
«(Корнилов о следователе НКВД Хрипушине). Тот, кто сидел перед ним, был бездарной и скучной скотиной, выуженной ловцами душ человеческих вернее всего со дна какого-то вуза, где он вяло перетаскивался с курса на курс. Его приметили и вытащили…за способность все понимать и все считать правильным, за то, что среди студентов у него была масса собутыльников и ни одного друга. К тому же он был мускулист, горласт и на редкость бессовестен. Если бы кто-нибудь к тому же его назвал ещё аполитичным он, конечно, искренне обиделся бы, но он был действительно глубоко аполитичен, и аполитичен по самому строю души, по всей сути своего сознания и существования. То есть он был, конечно, аполитичен в том специальном готтентотском смысле этого слова, когда считается справедливым только такой строй, кторый нуждается в таких людях, как он, выделяет их, пригревает и хорошо оплачивает. Все остальное, что несёт этот строй, такие люди принимают автоматически, но преданы-то они действительно не только за страх, но и за совесть, и поэтому враги существующего порядка вещей и их враги». 
«Дело в том, что у нашего брата, лагерника, бывают только три состояния: мы можем мантулить (или, что то же самое, «упираться рогами»), то есть работать, или же кантоваться, то есть не работать, и, наконец, припухать, то есть ждать у моря погоды». 
«Так вот помни: если с бандитом можно, то и с тобой можно. А с тобой нельзя только потому, что и с бандитом так нельзя. Только потому! Помни! Помни! Пожалуйста, помни это, и тогда ты будешь себя вести как человек. В этом твое единственное спасение».

Кажется, что Домбровский задумывал написать и о лагерях, он сознательно мало – лишь в беседах Зыбина с сокамерниками – упоминает о царящих там порядках и нравах. Не успел. Однако воспоминания писателя, что легли в основу романов, изображающих перерождение общества на ранних стадиях тоталитаризма, безусловно, не могут оставить равнодушными. Они остаются серьёзным предупреждением тем, кто, уподобляясь хрипушиным, горланит "патриотическими песнями" в поддержку строя, отмахивающегося от гражданских свобод.

Оригинал