Твердый знак

Михаил Берг: "Коммерсант" являет собой отчетливую стратегическую ошибку

update: 01-08-2015 (12:16)

С сайта «Каспаров.ру».

Почему политически и культурно близкие, обманывая наши ожидания (часто завышенные, к себе-то мы с пониманием), вызывают большее раздражение, чем, казалось бы, откровенное мракобесие и ложь далеких и чуждых? То есть что мне условные Володин или Сурков, их Гекуба мне если и понятна, то не интересна. Зато куда больше претензий к не менее условным Ходорковскому или Навальному (беру как бы ряд, но с умыслом, понятно). Потому что от путинских функционеров, кроме чудес дрессировки, ничего уже не ждешь. Точнее, напротив, ждешь и уже заранее построил сто тридцать две линии Маннергейма. Так как знаешь, что это звери как бы другой породы, со своими правилами свой-чужой.  А вот тех, кого мое социальное или культурное чутье относит к моему (или близкому, родственному) виду, я могу ценить по видовым, что ли, ориентирам. А симпатия – это доверие и снятие систем защиты. И любое несоответствие вызывает острое раздражение, хотя они, казалось бы, на моей стороне. Или это, действительно, только кажется?

Это предисловие представляется необходимым, ибо критике здесь будут подвергнуты культовые фигуры и явления: создатели и руководители газеты "Коммерсант" Владимир Яковлев и Андрей Васильев. Поводом послужили дваинтервью Васильева, в которых он касается истории создания газеты (и роли в ней Яковлева) и оценивает ее (газету и роль), как гениальные.

Попробую поспорить. На мой взгляд, "Коммерсант" (при, безусловно, выдающихся или, возможно, лучших авторах 90-х, почему они там появились, еще скажем) являет собой отчетливую стратегическую ошибку. Ошибку социального и культурного планирования. Ошибку символическую и роковую.

Символическую, потому что "Коммерсант", как один из наиболее влиятельных культурных проектов перестройки, послужил авторитетной моделью культурного и социального поведения для зарождавшегося постперестроечного общества. И во многом повлиял на это общество, создавая тренд, ставший, однако, роковым. Речь идет о продуцировании опасной иллюзии о вредности и несовременности политики, отчетливо проявляемой брезгливости по отношению к политике и социальности, которая во многом прикрывала отчетливую стратегию на сотрудничество с новыми/старыми властными элитами, да и откровенное услужение им. И в демонстративном дистанцировании от (вчера) культурно близких, но (сегодня) социально неуспешных. Бедных интеллигентов, короче.

Те, кто помнит эпоху возникновения "Коммерсанта", смогут подтвердить (или опровергнуть) несколько важных тенденций, обеспечивших этому проекту успех. Это высокий авторский уровень публикуемых материалов. И необычная псевдообъективность, ироничность, памфлетность тона.

Иначе говоря, дистанцирование газеты, как информационного и культурного феномена, от любых намеков на ангажированность. И прежде всего, на ангажированность очень популярной демократической проблематикой.

Очевидно, создатели газеты правильно оценили начавшийся уже тогда спад демократической активности общества, усталость от демократической фразеологии и решили сыграть на опережение. Мы пишем для тех, кто только рождается – для среднего класса или тех, кто вписался в новую жизнь. А вписавшись, приобрел деньги. Мы вне политики, мы политику, как и все остальное, исследуем как журналисты и аналитики. Но мы на стороне нового, умного и успешного. Кстати говоря, мы опираемся на опыт лучших интеллектуальных газет Запада, которые точно так же сохраняют позицию над схваткой для обеспечения большей объективности и достоверности.

Казалось бы, что здесь можно возразить? Средний класс, класс новых собственников – кто более противостоит коммунистическому реваншу? А коммунистический реванш, если кто забыл, являлся главной угрозой (или страшилкой?) ельцинского периода перестройки. Под предлогом борьбы с коммунистическим реваншем соглашались на замену дискуссии пропагандой, честной информации, конкуренции и выборов на запугивание и запутывание обывателя.

А самое главное за занавесом борьбы с коммунистической угрозой и шла приватизация всей страны.

Более того, никакого среднего класса не было и на самом деле не появилось, хотя Васильев и утверждает, что Яковлев придумал и создал этот средний класс, ставший с тех пор аудиторией газеты и реальной социальной силой. Увы, не так.

Средний класс, как и вся демократизация в ельцинскую эпоху, был во многом фиктивным, иллюзорным социальным продуктом.

Средним классом, новыми собственниками стали, в основном, кагэбэшные, комсомольские и партийные функционеры, выигрывавшие на залоговых аукционах жирные куски только потому, что сами эти аукционы и устраивали. Просто другой рукой.

А вот для того, чтобы создать видимость объективности, закономерность их номенклатурной приватизации и номенклатурного капиталистического успеха и нужны были псевдообъективные зеркала, в которых отражалось совсем не то, что происходило на самом деле.

А то, что и как это должно было быть представлено общественности. Мол, личная инициатива, высококлассный менеджмент, ум, удача - и вот вам новый класс новых русских собственников и его успех. Работать надо больше и лучше, господа.

Яковлев и его редакция действительно выдумали средний класс, точнее выдумали новое обозначение для старой/новой номенклатуры и обслуживающего их класса интеллектуалов. И это было гениальное изобретение, легитимирующее фиктивную перестройку, фиктивную частную собственность, фиктивный рынок.

Почему эта, далеко не тривиальная, задача оказалась "Коммерсантъу" по плечу? Помимо того, что позиция газеты оказалась чрезвычайно выгодна новой властной и экономической элите, что обеспечило рекламоемкое издание самой дорогой рекламой, создатели газеты использовали безвыходную  ситуацию, в которой в начале перестройки оказались наиболее продвинутые и интеллектуально состоятельные представители интеллигенции. Исследовательские институты закрывались, университеты, музеи, редакции влачили жалкое состояние, заработать на жизнь человеку интеллектуального труда было негде.

Создатели 'Коммерсанта" решили собрать коллектив авторов не из советских журналистов, справедливо полагая их мало профессионально пригодными, а среди молодого поколения продвинутых интеллектуалов, нуждающихся в куске хлеба. Эти авторы обеспечили высокий уровень публикуемых текстов, они же помогли власти ввести общество в заблуждение. И создали (или предложили) модель сотрудничества с властью – мы обеспечиваем вам интеллектуальную легитимность, вы делитесь с нами если не властью, то доходами. Щедро.

Интеллектуальная беспомощность власти предрешила выбор: власть согласилась делиться с предлагавшими сотрудничество (социальное обслуживание) интеллектуалами.

Понятно, что далеко не каждый публикуемый текст был служебным, множество авторов просто делали свою работу, причем, повторим, на высоком уровне. И можно даже согласиться, что (в идеале) каждый отдельный текст был (мог быть) самоценен и обладал возможностями для сложных, а не упрощенных коннотаций. Но все вместе, в окончательном итоге, они создали тенденцию, на которую по-своему работал тот же отдельный текст. Тенденцию (в том числе) иллюзии демократии и иллюзии новых ее институтов. Иллюзию объективности, а на самом деле тщательно выверенной субъективности. Иллюзию буржуазности, которая все равно была номенклатурной буржуазностью. Иллюзии, которые были востребованы, спродюсированы, срежиссированы и предложены.

И в ельцинский период власть делилась доходами с институтом интеллектуальной легитимации по-честному. Пока в этой функции не исчезла необходимость, ибо борьба с коммунистической угрозой окончилась, и перераспределение собственности в основных чертах завершилось.

Замечу попутно и еще одну иллюзию, на которой основывалась позиция таких изданий как "Коммерсант". Мол, наша объективность – есть продолжение и воплощение традиции лучших западных интеллектуальных СМИ. Конечно, это не так.

Ничего похожего на эту игру в псевдообъективность нет и не было в западных газетах и журналах. Они были и остаются остросоциальными, со своей политической позицией, которая не скрывается.

Не буду перечислять, просто скажу, что не знаю ни одного заметного интеллектуального издания западного мира, остающегося над схваткой.

Объективность в рамках разделяемых убеждений, профессионализм, как в подаче информации, так и в анализе ее. Но ничего похожего на фирменный Коммерсантовский псевдообъективизм нет и быть не могло. Хотя бы потому, что

политические убеждения – не менее ходовой товар, чем новости или актуальный комментарий.

И последнее социо-психологическое наблюдение, если авторский состав был пестрым по бэкграунду (преобладали молодые ученые, променявшие бедные университетские кафедры на богатые гонорары), то редакционная верхушка преимущественно состояла из советской золотой молодежи, которой почти в равной степени были далеки простоватые советские журналюги, приехавшие из провинции покорять Москву, и максималисты-диссиденты, отрицавшие не только просоветскую, но и вообще системную позицию. Позиция редакции была и оставалась, конечно, системной. Разумный (вполне советский) конформизм вкупе со стремлением к честности в рамках своей социокультурной группы, были ограничениями, которые трансформировались в новые правила игры с сохранением, в общем и целом, предыдущей пропорции между смелостью и осторожностью.

Казалось бы, такая ли это большая разница, кого выбрать целевой и ценностной аудиторией – реальную, но как все у нас – чуть-чуть убогую демократическую оппозицию, то есть очевидных лузеров, или номенклатурных победителей в борьбе за приватизацию государственного пирога?

Увы, этот выбор оказался принципиальным. Таким же, скажем, как выбор Ельциным в качестве опоры и партнера сначала Лебедя, а потом Путина.

Формально "Коммерсант" поставил на реальную силу.

По сути, он проиграл вместе со всеми теми интеллектуалами, которые пошли на службу новой власти в надежде на то, что их услуги будут только возрастать в цене. Окончились смутные времена, власть определилась со стратегией и поняла, что интеллектуалы ей больше не нужны.

Не перед кем строить сложную систему культурной легитимации, задачи упростились, понадобились не эксперты, а пропагандисты.

Интеллектуалы оказались в западне: ставить на слабого противника власти в виде разрозненной и малочисленной оппозиции можно, но никаких экономических или социальных дивидендов это в ближайшей (да и отдаленной) перспективе не сулит. Только психологические. Ставки же на сильного игрока, коварно изменившего условия контракта, невозможны, потому что более не принимаются.

И кого прикажете в этом винить? Кагэбэшную корпорацию, которая сначала приватизировала страну, а потом решила ее закрыть, так как концерт по заявкам окончен? Или тех интеллектуалов, которые помогали власти облапошить общество, а в результате сами оказались на бобах и теперь сетуют, что журналистика как профессия в путинской России умерла?

Умерла-то она умерла, но кто вел ее за ручку к пропасти?

С кого больше спрос: с далеких по бэкграунду кагэбэшников из Кремля или, с куда, вроде бы, более близких по культурным пристрастиям мажоров из того же "Коммерсанта"?

Для меня вопрос, а для вас – не знаю.