Не затем, чтобы согласиться, а затем, чтобы понять.

Штирлиц в тылу врага мог говорить разное на публику. А что было внутри его сущности на самом деле. А если Примаков был китайским шпионом, своеообразным китайским Штирлицем в России? Короче, вредил он как мог, будущему России. Всю жизнь стремился к тому, чтобы внедрить в сознание россиян, что запад - это злейший враг России, который ежеминутно и ежечасно мечтает лишь об одном:" Навредить России и россиянам".

В комментариях на смерть Примакова, которые мне, сидя на даче, довелось смотреть по телевидению, все время подчеркивалось, что его любили «как либералы, так и патриоты». Правильнее (ни к тому, ни к другому он и близко не стоял) было бы сказать – как сторонники дружбы с Западом, так и советофилы. Он принадлежал в конце 80-х - начале 90-х к так называемому «арбатовскому» клану, бывшему частью той советской элиты, которая, оставаясь во всех остальных отношениях вполне собой, надеялась стать частью элиты мировой.

Сам Примаков, как в свое время неизменно подчеркивалось, был большим другом М.Олбрайт, и довольно комично поминать «героизм» его «поворота над Атлантикой» после начала бомбардировок Югославии, к чему его «подруга» имела самое близкое отношение (еще смешнее было бы в ситуации, когда говорить стало не о чем, поворота не делать; впрочем, в том же духе до сих пор трактуется и «бросок на Приштину»: тогда, не имея возможности поддержать Югославию, и даже одобрив резолюцию, позволявшую отобрать у нее Косово, РФ боролась за право участия в этом деле наравне с США и прочими; «героизм», надо сказать, весьма сомнительного плана).

Когда началась борьба за Ельцинское наследство, Примаков в образе «левого государственника» некоторые шансы имел (Лужков, позиционировавший себя тогда как «правого государственника», заигрывал, тем не менее, с красными, и проиграл бы Примакову тот проявившийся тогда относительно молодой электорат, который, будучи недоволен ельцинским окружением, не желал, однако, голосовать за Зюганова), но, объединившись затем с Лужковым на «левогосударственнической» платформе, другим объявившимся «правым государственником» они были биты.

На Западе Примакова тогда в общем предпочитали Путину (не от хорошей жизни, конечно: Явлинский, у которого и вся команда такая, как он сам, подошел бы больше, но был безнадежен в электоральном плане), но по-настоящему не поддержали. И резоны были. На Примакова можно было надеяться лишь лично: он, пока жив, не сделал бы ничего такого, что бы всерьез задело интересы Запада, но люди, которых он неизбежно привел бы — совершенно другого плана, это совки с достаточно сильным антизападным настроем. Поэтому в случае его прихода к власти возникала перспектива реставрации советской системы, связанной с Западом фактически только через одного человека, как при Горбачеве (при том, что Примаков не мог бы в новых условиях иметь и десятой доли той власти, которой располагал Горбачев, нейтрализуя свое окружение). Будучи же в значительной мере восстановлена, советская система могла бы начать функционировать по своим законам. Сколько именно проживет Примаков, никто тогда знать не мог, и раздуть за это время ему на смену кого-то типа Явлинского казалось мало реальным.

Но, не став первым лицом, Примаков, тем не менее, остался и при Путине знаковой фигурой, символизирующей устремления РФ-ной элиты: как бы это одновременно и с советчиной не расставаться, и с Западом дружить. Этим прежде всего и объясняется тот пиетет, с которым и сам Путин, и его окружение всегда относились к Примакову. Тот даже продолжал играть и некоторую практическую роль: всякий раз, когда в ходе нынешнего конфликта власть начинала склоняться к замирению с Западом, необходимость «слива» Донбасса и прекращения антизападной пропаганды неизменно озвучивалась именно его устами.

Разумеется, дифирамбы примаковскому интеллекту и учености (также обильно присутствовавшие в комментариях), если они искренни, лишь подчеркивают убожество в этом плане нашей элиты (кем надо быть самому, чтобы видеть в нем такое), но вот то хорошее, что действительно можно было бы о нем сказать, как-то не прозвучало. Состоит же оно в том, что лично он был человеком достаточно симпатичным (и в этом смысле среди советских бонз представлял достаточно редкое явление): довольно мягким, неконфликтным и незлобивым, никому, насколько я знаю, подлостей и гадостей «просто так» не делавшим (у меня, во всяком случае, о нем как о начальнике никаких отрицательных воспоминаний не осталось).