«Всю войну перед нами были немцы. А 8 мая немцы кончились…»
Война. Свидетельские показания старшего сержанта, разведчика Семена Арии
Война. Свидетельские показания старшего сержанта, разведчика Семена Арии
|
|
|
Семен Львович Ария родился в двадцать втором году прошлого века. В сентябре сорок первого ушел на фронт. Был на фронте до девятого мая сорок пятого года. Из армии демобилизовался весной сорок шестого. Говорит: «Мужское население моего года рождения было выбито войной поголовно. И то обстоятельство, что я остался жив, не явилось результатом каких-то усилий с моей стороны. Я ничего не избегал. Но судьба все время создавала обстоятельства, которые способствовали сохранению моей жизни. Я верю, что это было предопределено». |
|
|
Со знаменитым адвокатом Семеном Львовичем Арией я познакомилась пять лет назад, когда делала интервью, которое вы сейчас прочтете в сокращении.
Мы говорили о войне и только о войне. Ария прошел ее всю, будучи совсем юным человеком.
…Он был очень строг, фронтовик и адвокат Семен Львович Ария. Отважно и смело защищал диссидентов в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века, потом оппонентов новой российской власти…
На дух не выносил — ни в чем! — даже малейшей неточности. Считал: писатель, рассказывающий о войне, должен сам иметь военный жизненный опыт. («Алексей Толстой блестяще писал о судьбах русской эмиграции, потому что пережил все это. Но когда он, не выходя из особняка и полагаясь на воображение, взялся сочинять лубочные рассказы о героях-фронтовиках, получилось смешно и позорно. Например, в цикле «Рассказы Ивана Сударева» есть рассказ «Семеро чумазых». Чумазые — это танкисты, которые в тылу у немцев ремонтируют в лесу свои танки: починяют карбюраторы и заваривают пробоины в пушке. В танках, о которых пишет Толстой, нет карбюраторов, а пушку в лесу не залатаешь… Хоть по телефону бы проверил, что ли…»)
Но был и очень лиричен, и в жизни, и в своих маленьких рассказах, без сантиментов, сдержанно, по-мужски, с сильными позитивными чувствами. ( «Мы со свояком позволили себе принять по случаю ноябрьских дней и пошли прогуляться по поселку Протасово. Обнявшись, естественно, и для душевности – с песней.
— Опять профессор с адвокатом гуляют… Опустившиеся люди.
Это нам вслед местные.
Минует суровое лютое время — и все вновь воспрянет, возродится и зацветет. Жизнь продолжается, господа! Еще ничего не потеряно!
Именно это обещание отжившего, казалось бы, леса чуем мы душой и не поддаемся печали, невольно заражаемся разлитой вокруг скрытой и твердой верой.
Не потому ли и пленяет нас даже невеселый осенний лес, более удачливый брат наш по жизни на этой планете?»)
Ну разве не классно: невольно заражаться разлитой вокруг скрытой и твердой верой и видеть даже в невеселом осеннем лесу более удачливого брата нашего по жизни…
Семен Львович Ария не дожил до 70-летия Великой Победы.
Но в нем было столько «силы жизни», и так хорошо рядом с ним верилось в торжествующий полет птицы — вопреки всему.
И в чудо — за пределами отчаяния.
Про себя и свою семью
«Я родился в городе Енакиево Донецкой области. И тогда это была Украина, и сейчас Украина. Город этот известен только тем, что там большой металлургический завод. На котором работал мой отец. Отец был инженер-металлург в прокатном цеху. Через несколько лет отец перевелся в Харьков в Гипромез (Государственный институт проектирования металлургических заводов). В Харькове прошло все мое детство. Там, в Харькове, я закончил среднюю школу, и там меня призвали в армию. Это был сороковой год.
В тридцать девятом году вышел закон: кто закончил среднюю школу и к моменту призыва имел семнадцать лет и девять месяцев — призывается в армию. И вот я был призван в армию и уехал служить в Новосибирский институт военных инженеров транспорта.
Это была срочная служба в армии. То есть институт считался срочной службой. Студенты днем сидели на лекциях, а кончались лекции, и начиналась военная подготовка. Я был и студент, и солдат-срочник. Оттуда и попал на войну».
Про бомбежку
«На войне до самого последнего момента никто не верил, что живой останется. Там каждую минуту можно было погибнуть. Сидишь на НП (наблюдательном пункте), даже если тебя не обстреливают, прилетит шальной снаряд — и кранты! А уж если бомбежка авиационная, так это вообще кошмар был, ужас. С ума люди сходили. Просто психически тронулся человек — и всё!
Помню, на Украине в 43-м сержант Некрасов после очень тяжелой бомбежки, когда кругами примерно девяносто или сто самолетов обрушились на нас и целый час подряд, сплошняком, бомбили, и вот мы пересидели эту бомбежку в щелях, а когда бомбежка кончилась и все вылезли из щелей, Некрасов вылезать отказался. Он был такой — среднего возраста, не молодой и не старый. И вот мы стояли над щелью и убеждали его, чтоб он вылезал. А он молчал, лежал на дне той щели, сжался в комок. Он был просто скован, не мог даже пошевелиться. И говорил нам одно: «Я не выйду». И мы его силой доставали оттуда. Да, вытащили. И он продолжал службу. Но, повторяю, бомбежка — это жуткое дело, и многие сходили от нее с ума».
Про судьбу
Зима 1942/43 года. Семен Ария — механик-водитель танка.
Танковая колонна после долгого марша втянулась в станицу Левокумская. Немцы, отступая, взорвали мост через реку Куму. И наши саперы соорудили временную бревенчатую переправу из того, что бог послал.
Комбат спросил у саперного начальника:
— А танк пройдет? Двадцать пять тонн?
— Не сомневайся! — ответил тот. — Гвардейская работа! Но — по одному.
Первый танк медленно и осторожно прополз по играющему настилу. Второй добрался до середины и вместе с мостом боком рухнул в поток. Танк Семена Арии был третьим.
После мата-перемата с саперами и угроз расстрелом комбат привел откуда-то местного деда. Дед обещал указать брод.
Усадив деда в свой «Виллис» и разъяснив Арии всю меру ответственности как головного, комбат велел следовать за ним.
Проехали километров десять. А потом комбат легко проскочил по мостику через овраг, но не остановился и не просигналил. Из-за этого танк Семена Арии подлетел к этому мосту на хорошей скорости и рухнул в овраг.
Всю ночь вытаскивали танк. Догнали колонну. Доложились комбату и влились в строй.
Все четверо членов экипажа изнурены до предела. Но больше всех — Ария. Он один водитель танка. Другие сменить его не могли по той простой причине, что не умели вести танк.
А потом случилось нечто — после краткой остановки на перекур двигатель не завелся. Командир бригады приказал: «Сидите здесь, я доложу, завтра пришлю буксир». Колонна ушла, а Семен Ария и экипаж остались. Голая степь. Мела подземка. Ни деревца, ни кустика. И лишь вдали — два сарайчика.
Сидеть в ледяном танке нет сил. Лейтенант Куц предложил: «Идем ночевать туда… (махнул рукой на сараи). Тебе надо отоспаться (кивнул Арии), поэтому ты первым отстоишь полтора часа, я пришлю тебе смену, и потом будешь всю ночь кемарить». Ария остался у танка с ручным пулеметом на плече. Ни через полтора часа, ни через два смена не появилась. Ария дал очередь из автомата — никакого эффекта. Нужно было что-то делать, иначе можно просто замерзнуть насмерть. Ария запер танк и побрел к сараям. Все спали там как убитые. Лейтенант Куц растолкал солдата Рылина… Ария рухнул на его место.
А на рассвете, когда вышли из сарая и глянули на дорогу, — нет танка. Рылин спал в соседнем сарае. Происшедшее объяснил просто: пришел ночью, обнаружил «полную пропажу объекта охраны» и, не желая никого беспокоить, лег досыпать.
Протопав в полном молчании километров десять, экипаж добрался до околицы станицы. Где и обнаружили следы своего танка. Оказалось, ремонтники приехали, увидели танк без охраны и уволокли его на буксире. Где экипаж — понимали, сараи видели, но решили пошутить.
Шутка обошлась дорого. Комбриг приказал отдать Куца и Арию под трибунал.
Про трибунал
Судей трибунала было трое — майор и два капитана. Отпечаток хорошей жизни лежал на их розовых чисто выбритых лицах и на свежих опрятных гимнастерках.
— Итак, что тут у нас? — майор надел очки. — Виновными себя признаете? Громче. Еще громче.
Не прошло и пятнадцати минут, как Куца и Арию вызвали обратно, и они оба оказались уже осужденными «именем Союза Советских Социалистических Республик» к семи годам исправительно-трудовых лагерей.
Это означало штрафную роту.
— Вопросы есть? — спросил майор.
— Но мы же не умышленно! — запоздало объяснил Ария.
Майор сказал:
— Если бы умышленно, мы бы вас расстреляли.
Потом их проводили в канцелярию, напечатали приговор и вручили Куцу запечатанный сургучом пакет: «Здесь документы на вас двоих и еще на одного осужденного». У стены сидел мордатый солдат в ладной шинели и хромовых сапогах — старшина Гуськов. Лейтенант в канцелярии продолжал: «Пакет доставите в отдел комплектации штаба армии. Где он сейчас — черт его знает! Но думаю, где-то под Ростовом».
— Ну что ж, — сказал Куц, когда они тронулись в путь, — пойдем искупать кровью.
Про таинственное исчезновение
Идти им предстояло километров триста. Это недели две пути.
Хотелось есть. В селах на ночевку не пускали. Наконец сжалились две старухи. Разрешили сварить себе каши и дали по стакану молока. Утром доели кашу, попили кипятку со своими сухарями и, оставив старухам полстакана сахару, двинулись в путь. У почти последнего дома станицы Ария понял, что ему надо «присесть подумать». «Иди, — сказали спутники, — а мы тебя подождем у крайнего дома».
Больше он их никогда не увидел.
Про одинокого воина
Их не было. Нигде. Они просто исчезли. Вместе с трибунальским пакетом, со всеми документами.
Ария и сегодня не знает, что заставило лейтенанта Куца и сержанта Гуськова вдруг бросить его. Я спрашиваю: «Что могло случиться?»
«Ничего не могу сказать. Они растаяли в воздухе. Для меня это полная загадка. Наиболее вероятное развитие событий — но это чистой воды вероятность! — что этот Гуськов мог заколоть Куца, забрать у него конверт трибунальский, сжечь его и дальше отправиться один. Куда? Своими военными путями. Либо дезертировать, либо влиться в какую-то воинскую часть. Но это все догадки. Куц не мог со мной так поступить. Он законопослушный был человек. Такой же молодой, как я…»
…Дальнейший путь Семена Арии был долог и тревожен. Дважды заставал в станицах наши воинские части. Но брать его к себе командиры не хотели. Объясняли: НКВД замучает… На седьмой или восьмой день пути Ария совсем отощал.
Шел от одной станицы к другой в тонком замызганном бушлате до колен, в стопудовых башмаках с обмотками, с жалкой торбой, без оружия. Попутные машины не брали. В дома почти никто не пускал. Еды не давали.
Он ни на кого не обижался. Тем более что в конце концов отыскивалась (всегда отыскивалась!) добрая душа, которая и в дом пускала, и похлебку давала. И одинокий солдат с протянутой рукой шел дальше.
Наконец «мирно форсировал Дон и овладел Ростовым». На западе от города был уже почти совсем фронт. Он добрался-таки до отдела комплектации. Там записали его странные объяснения. И согласились «дать возможность пасть за Родину на поле боя».
Про старлея Леонова, еще не убитого
Когда я по ошибке говорю «штрафбат», Семен Львович мягко поправляет: «Я был в штрафроте, штрафбат — это для офицеров, а для солдат — штрафрота. Впрочем, и у нас в штрафроте офицеры были».
Так вот, в штрафроте первым делом капитан Васенин, спросив, «сколько» и «за что», указал на юного офицера: «Это твой взводный, старший лейтенант Леонов».
В своем военном рассказе «Штрафники» Семен Ария каждый раз при упоминании этого имени пишет: «взводный Леонов, еще не убитый» или «старлей Леонов, еще не убитый…».
...Ровно три недели пробыл Ария в штрафроте. А потом был бой.
В три часа ночи «взводный Леонов, еще не убитый», велел всем подняться на бруствер и без единого звука двигаться вперед.
— Никаких разговоров. Огонь только после сближения и только по моей команде. С Богом, ребята, мы их одолеем!
И старлей Леонов повел своих бойцов вниз по полю.
«Было уже начало марта, снег сел, и нога не проваливалась в него. Мы удачно, незамеченными, прошли большую часть своего пути. Но шорох множества ног все равно звучал в тишине, и за сотню метров от реки мы были обнаружены».
С немецких позиций взлетели осветительные ракеты. По полю хлынули зеленые и красные струи очередей. («Мы залегли и начали отвечать, целясь туда, где были истоки этих струй. Но наш редкий ружейный огонь был несравним с этой скорострельной лавиной, методично обрабатывавшей свою ниву. В редкие промежутки между очередями мы по команде взводного вскакивали и успевали сделать несколько прыжков вперед, чтобы снова пасть в снег, спасаясь от очередного светящегося веера».)
«Взводный Леонов, еще не убитый» все поднимал и поднимал их, своих бойцов, в бессмысленные и безнадежные атакующие броски. Ария все время был рядом с взводным. Следовал за ним по пятам, откликался на все его крики и стрелял, стрелял туда, куда велел взводный Леонов. Семен уже было совсем поверил в том бою в свою неуязвимость, прыгнул вперед без взводного Леонова, и тогда тот закричал: «Стой! Там мины!»
…Потом атака захлебнулась. Она не могла не захлебнуться. Позже Ария узнал: приказ штрафникам о рукопашной схватке и о взятии той немецкой позиции перед Вареновкой был «для балды». Подлинная цель: разведка боем. («Ценой атаки вызвать на себя и засечь огонь пулеметных гнезд и других оборонительных узлов противника. Нас обманули, нам не сказали даже о минном поле у реки. В этом обмане по долгу службы участвовал и наш грешный взводный. Грешный и святой».)
Но об этом Ария узнал, повторяю, позже. А бой кончился так. Немцы почему-то не стали прошивать контрольными очередями поле, на котором неподвижно лежали штрафники. Близился гибельный рассвет. И тогда «старлей Леонов, все еще не убитый» почти шепотом передал по цепи: «Отходим ползком. Ни звука». Из того боя не вернулись девять бойцов. Около трети их взвода.
Прошло два дня. Арию вызвали к командиру роты. Командир сказал: на вас подано представление о снятии судимости, от меня благодарность. Ария должен был тотчас же направиться в распоряжение начштаба полка. Попросил разрешения проститься с бойцами и командиром взвода. Капитан Васенин потемнел лицом и вышел из блиндажа. «Нет больше старшего лейтенанта Леонова, — сказал тихо писарь в углу, — расстрелян по приказу командира дивизии». — «За что?» — «За самовольный отход с поля боя. Без приказа взвод отвел».
* * *
Я расспрашиваю Арию про старлея Леонова: сколько ему было лет, как выглядел, каким был человеком…
«Года двадцать три. Выше меня ростом. Худой блондин. — Помолчав: — Да, наверное, блондин. Но в основном я видел его в шапке.
Откуда родом, не успел узнать. Коротких отношений у меня с ним не было. Чисто армейские, командно-подчиненные... Но он не держался с солдатами особняком, а в нем ощущалось это… он держался по-свойски. В штрафной роте были люди преимущественно старше его, таких, как я, немного. И Леонов, несмотря на свой командный голос, старался… понимаете, проявления были такие… человеческого отношения. Не жесткого. Необычно ли это на войне? Нет, на передовой было обычно.
Да, я всего три недели пообщался с Леоновым. Но он сделал все, чтобы меня отправили в штаб полка с представлением на снятие судимости. Да, сделал это Леонов, «еще пока не убитый».
Про элемент добровольности
«Из нашего взвода меня одного представили к снятию судимости. Почему я был выделен? До сих пор пытаюсь это понять...
Нет, не потому что я там геройствовал. Один журналист как-то меня слушал, слушал, а потом говорит: «Ну, я вижу, вы там не геройствовали, на войне…» И я ему сказал: «Я не геройствовал — я служил».
Про дезертирство из тыла на фронт
«Опять же один журналист меня спросил: «А как вы после штрафной роты умудрились попасть в гвардейские минометные части? Ведь это элитные части были. И как туда штрафника могли взять?» Я ему сказал: «Я дезертировал». И его аж качнуло. Он даже дальше ничего спрашивать не стал. Решил, что сейчас будет писать очерк о дезертире Отечественной войны… (Смеется.)
Я действительно дезертировал. Но — как? И — куда? Я дезертировал из тыла на фронт.
Вот вам сейчас все расскажу.
После того как с меня сняли судимость, мне в штабе дивизии выдали направление: во 2-й запасный армейский полк. Полк находился в городе Азове. Практически это на фронте, но немножко в тылу. Ростовская область, на море. И я пошел пешком в этот город Азов. Сколько я шел, не помню, ну три или четыре дня. Быстро добрался. Настроение было другое, да, не то что после исчезновения лейтенанта Куца и сержанта Гуськова... Что вы! Совсем другое! (Смеется.)
В это время приехала машина с «купцами». «Купцами» называли приехавших с передовой представителей тех частей, которые набирали себе солдат. Я увидел у них на машине огромный гвардейский знак. И понял, что это какая-то приличная часть — гвардейские части всегда были приличные.
Ну они, кого надо, отобрали, составили списки и собрались уезжать. И тогда я схватил свой вещмешок, кинул через борт, залез туда к ним и уехал с этой машиной, куда они, — на фронт. Без списка, без «ничего».
(Смеется.) «Слушайте, ну мне же было двадцать лет, сами понимаете… Я был отчаянный мальчишка».
«Ну вот я решил уехать на передовую, на фронт. Мне надоело сидеть в том Азове, два месяца ничего не делать… Я решил: уеду на фронт, к чертям! Мне это училище совершенно не нужно.
Мы проехали километров двести, наверное, или сто, я сейчас не помню. Они остановились, и те офицеры, которые приезжали за нами, начали делать перекличку.
И я оказался лишним. Они мне говорят: «А ты откуда взялся?» Я говорю: «Мне там надоело сидеть запасным, я хочу на фронт». Они говорят: «Ну что с тобой делать — непонятно, ехать двести километров назад, это ж черт знает что…» Потом они у меня спрашивают: «А что ты умеешь делать?» Мол, могу я им пригодиться или нет… Я говорю: «А что вам нужно? Я могу, например, водить любую механику, кроме самолета…» Они меня спрашивают: «А с мотоциклом ты знаком?» Я говорю: «Да, я могу водить мотоцикл, у меня есть опыт». А я в школе в десятом классе проходил практику — езда на мотоцикле… А у них, как выяснилось, был в полку мотоцикл, который доставлял им головную боль, никто на нем ездить не умел, и они его возили в грузовике… Я говорю: «Мотоцикл водить могу». Они: «Ну хорошо, если ты не врешь, то ты нам тогда пригодишься, но если ты нам соврал, то мы не поленимся тебя обратно отвезти хоть за триста километров».
Когда мы в полк приехали, мне первым делом предъявили этот мотоцикл, я продемонстрировал, что знаком с этим делом, и меня оставили в этом полку. Это был 51-й гвардейский Краснознаменный минометный полк. И в нем я воевал до самого конца войны».
Про 8 мая 1945 года
«Мы узнали об окончании войны 8 мая. Это было в Австрийских Альпах.
Это был день, когда немцы кончились. Перед нами всю войну были немцы. А здесь перед нами оказались американцы.
…Я всю вторую половину войны был разведчиком. Разведчиком артиллерийского минометного полка. И вот сидим на НП (наблюдательном пункте), наблюдаем за передним краем, за противником. Кто-то вдруг говорит: впечатление такое, что народ драпает с передовой. С передовой начался массовый отход солдат в тыл. А это признак немецкого наступления… Мы решили разузнать, что происходит. Ну, наши спустились вниз — мы ж на горке сидели, на НП — так вот, спустились вниз, на шоссе, и спросили: «Вы чего топаете в обратном направлении?» А там, на шоссе, нам сказали: «Всё! Войне капут! Впереди американцы, а не немцы!»
P.S. Редакция решила учредить премию «Защитник» имени Семена Арии. Она будет вручаться адвокатам, готовым браться за резонансные, политически мотивированные дела, даже если они кажутся абсолютно бесперспективными.
По нашей просьбе в состав жюри согласилась войти вдова Семена Львовича и тоже юрист Марина Петровна Шестакова.
В публикации использованы отдельные факты и эпизоды из книги Семена Арии «Про войну» (Москва: «Новая газета», Санкт-Петербург: Инапресс, 2005)
Автор: Зоя Ерошок
Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/society/68574.html
