Кремлевская психотерапия

http://alekstarn.livejournal.com/116708.html

Советская Россия была страной победившего когнитивного диссонанса (возможно, именно в этом причина ее нынешнего невроза). Ели наворованное, ходили в контрабандном, клялись на лжи – и все это, заметьте, не моргнув глазом. 
Праздники тоже делились на народные и советские. Первые шли снизу, из народа, а власть лишь примазывалась со стороны, как новогоднее поздравление. Смысл этих ежегодных торжеств не требует объяснений: кому же не нравится потусоваться с друзьями, хорошо выпить и славно закусить? Вторые, напротив, всей сутью своей принадлежали власти, а народ лишь оплачивал драгоценные выходные дни посредством участия в добровольно-принудительных мероприятиях. И вот с этими, сугубо властными советскими мероприятиями ситуация уже не столь понятна. Почему власть с таким упорством настаивала на их исполнении?

Помните, сколько требовалось усилий, чтобы выгнать упирающийся, неохотный народ на ноябрьскую и первомайскую демонстрации? Там, где не помогали угрозы и репрессии, действовали подкупом: выйдешь – получишь отгул; понесешь при этом транспарант – два. Что они вообще должны были демонстрировать, эти демонстрации, наверняка сжиравшие немалые деньги из госбюджета? Что – и кому? Видимость всенародной поддержки? Но вопроса о легитимности советской власти никогда не стояло. Безальтернативная и неизбежная, как смерть, она не нуждалась в поддержке снизу или со стороны: начальникам всех промежуточных уровней вполне хватало одобрения сверху, а верховным вождям и вовсе бояться было некого, кроме собственных цепней. Кроме того, участники советских мистерий (за исключением, разве что, малых детей) прекрасно понимали, что речь идет именно о видимости праздника, что люди согнаны на площадь силком или за взятку, что искренности в скандируемых лозунгах не наберется и на грош.

Почему же тогда раз за разом начальственные пастухи выгоняли стада граждан на городские стогны? Чтобы показать: мы в любой момент властны сотворить с вами все, что угодно? Но это и так хорошо знал каждый советский человек, ничуть не нуждаясь в дополнительных доказательствах – особенно, столь дорогостоящих. Для поддержания градуса страха достаточно было время от времени свинтить в воронок десяток-другой случайных винтиков – желательно, ни за что. Это выглядело эффективно, дешево и сердито, да и к тому же представлялось куда безопасней, чем массовая демонстрация. Ведь там, где масса, всегда возможны те или иные неурядицы: то ребенка задавят, то гражданину морду набьют, то гражданкой в подворотне попользуются. И не то чтобы власти жалко было того ребенка или ту гражданку – просто потом ведь слухи-разговоры пойдут, Ходынку помянут, ассоциации ненужные приведут… То есть для всех (на сей раз уже без исключения) ответственных лиц эти мероприятия представляли собой неслабую головную боль. 

И тем не менее, тем не менее… У меня есть только одно объяснение этой загадке: будучи постылой повинностью для народа и совершенно излишним расходом/риском для начальства всех уровней, советские праздники имели-таки некого бенефицианта. И этот бенефициант всегда пребывал в самой верхней точке общественной пирамиды, персонифицируясь в виде Вождя или (намного реже, в переходные, а потому несущественные моменты) Коллективного Руководства. Иными словами, дорогостоящие и постылые многомиллионные демонстрации в городах и весях Советской России устраивались всего-навсего для удовлетворения личной потребности одного-единственного начальственного урода – одинаково мерзкого, какое бы имя он ни носил: Сталин, Хрущев или Брежнев.

Этот любопытный феномен еще ждет квалифицированного психологического анализа. По диктаторским неврозам и их общественно-политическим последствиям вообще следовало бы написать отдельное капитальное исследование. Но факт: отмеченный выше всеобщий когнитивный диссонанс советского общества достигал апогея в лице его (общества) первой персоны. Ведь эта персона являла собой душераздирающую картину чудовищного несоответствия масштаба власти (тотальной, культовой, неограниченной) – масштабу личности (плоской, заурядной, ничтожной). Необходимость психики справляться с этим несоответствием неизбежно требует ежечасной, ежеминутной поддержки, которую не в состоянии обеспечить ближние круги окружения. Какое-то время удается затыкать дыру в плотине при помощи газетных славословий, кантат про «Вождя и Учителя» и прочих «культурных» явлений, но довольно быстро это лекарство перестает действовать. 

В самом деле, а действительно ли достаточное количество людей прочитали газету, прослушали кантату? 
– Что вы, Никита Виссарионович, – заверяют близкие. – Попробовали бы не прочитать. Мы всех обязали, приказом по парторганизации…
– Обязали… – ворчит Вождь. – Знаю я, как вы там обязываете. Лишь бы отчитаться.
А ведь действительно, он-то знает, он и сам когда-то так же отчитывался перед Иосифом Ильичом… Все видимость, все фикция…
То ли дело демонстрация. Вон они, миллионы – идут, скандируют лозунги, машут флажками. Кому машут? Ему, Вождю. И пусть из-под палки, пусть за отгулы, но ведь факт: действительно идут, скандируют, машут. Значит, он и в самом деле такой великий, можно успокоиться, перевести дух до следующего праздника, до следующей демонстрации – демонстрации его неоспоримого величия. Ох, неоспоримого ли? А вдруг кто-нибудь где-нибудь оспаривает, хмыкает в кулачок, держит фигу в кармане? Скорее бы уж она, следующая демонстрация, скорее бы… Вот только ждать ее ужасно долго, психика не выдержит. Может, олимпиаду какую-нибудь придумать?

Я живо припомнил всё это в конце позапрошлого года, когда, в преддверии сочинской Олимпиады, впервые осознал, насколько важно это мероприятие для нового властителя новой России. Именно для него лично – всем прочим начальникам было явно до фени, насколько успешным окажется этот путинский праздник в потемкинской олимпийской деревне. Дабы не помешать Событию свершиться, Путин как мог, оттягивал хирургическое вмешательство в назревающий нарыв украинского Майдана. Если, как утверждается сейчас в Москве, украинская ориентация на Запад в корне противоречит стратегическим интересам России, то реагировать следовало немедленно, еще в ноябре-декабре. Единственной причиной тогдашней сдержанности были опасения, связанные с возможным срывом Олимпиады. Получается, что стратегические интересы любимой державы (как их понимал и продолжает понимать Путин) были принесены в жертву спортивному мероприятию личного значения. В итоге нарыв лопнул, Янукович был сметен и табун украинской вольницы вырвался из конюшни – поди поймай его теперь в чистом, вернее, заваленном искореженным военным металлоломом Гуляй-поле.

Похожая ситуация разворачивается и сейчас, в преддверии предстоящих празднеств Победы. Мне представляется, что именно этот новый бенефис кремлевского диктатора (а вовсе не экономические санкции Запада) подарил нынешнюю передышку истекающей кровью Украине. Путин снова готов принести какие угодно жертвы, лишь бы не сорвать очередной сеанс личной психотерапии. Именно личной, потому что всем прочим российским игрокам (и уж конечно, пресловутым «российским стратегическим интересам») абсолютно безразлично, кто приедет на военный парад в Москве. Ну приедет, ну не приедет… – какая, скажите, разница для условного сечина, условного миллера или условного кто-у-них-там-еще? Да никакой. Для них весь этот парад излишен ровно в той же степени, в какой и первомайская демонстрация для партийных начальников советского времени. Головная боль и более ничего. Вся эта опереточная суматоха затевается только и исключительно ради него, верховного петрушки, до желтизны измученного холерой типичного когнитивного диссонанса вождей советских времен. 

А что до Украины – Украина еще свое получит. Вот ужо погодите. Вот только парад приму, а там уже со всеми посчитаюсь. И с президентами, которые не приехали, и с премьерами, которые замов прислали, и с журналом «Тайм», который снова затребовал бешеные миллионы за то, чтобы поместить на свою обложку тусклую физиономию малахольного питерского троечника. Все вы у меня, голубчики, попляшете. Следующий праздник – мундиаль – только через три года, так что можно будет немного подзаняться и стратегическими интересами. Господи-боже, как долго-то… целых три года… доживу ли? Не вернуться ли покамест к практике советских демонстраций?