Для тех, кто ушел на фронт молодым, война никогда не кончается
На обложке этой книги приведен блестящий эпиграф Михаила Веллера: «Редкий случай оставляет в живых героя на передовой – тем уникальней и драгоценнее донесенная им беспощадная правда».
Деген И.Л. Война никогда не кончается. Москва: АСТ, 2014. – 352с.
ISBN 978-5-17-087217-6
Ион Лазаревич Деген, родился 4 июня 1925 года в Могилёве-Подольском (Украина). В июле 1941 года добровольно ушёл на фронт. Был пехотинцем, командиром танка, командиром танкового взвода. 21 января 1945 года, будучи гвардии лейтенантом, командиром танковой роты, ранен в третий раз. Результат – тяжёлая инвалидность. Награждён орденом Красного знамени, орденом «Отечественная война» 1-й степени, двумя орденами «Отечественная война» 2-й степени, медалью «За отвагу», медалями за оборону, за взятие и другими, а так же польским орденом Крест Грюнвальда и «Reconcilanionis», высшим польским орденом «Вмртути милитари». В1951 году с отличием окончил Черновицкий медицинский институт. Работал ортопедом-травматологом в Киевском ортопедическом институте, затем – в 13-й городской больнице. 18 мая 1959 года впервые в медицинской практике осуществил успешную реплантацию конечности (предплечья). В Москве защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Родоначальник научной магнитотерапии. Автор 90 научных статей. Под его руководством защищены две докторские и восемь кандидатских диссертаций. В 1977 году с семьёй репатриировался в Израиль. В течение 20 лет, до выхода на пенсию, работал врачом-ортопедом. В Израиле и в России изданы книги «Из дома рабства», «Иммануил Великовский», «Стихи из планшета», «Портреты учителей», «Война никогда не кончается», «Голограммы», «Невыдуманные рассказы о невероятном», «Четыре года», «Стихи». Рассказы, очерки, статьи публикуются в Израиле и в других странах. Жена Людмила – архитектор. Сын Юрий – физик-теоретик. Внуки, к сожалению, не знающие русского языка.
Эту книгу Дегена должен прочитать каждый учащийся и вес, для кого важно знать, какой на самом деле была эта страшная война. Поэтому не хочу ничего пересказывать.
Илья Григорьевич Эренбург в своей книге «Люди, годы, жизнь» писал, что иметь гражданское мужество в мирной жизни гораздо сложнее, чем на войне. Кстати, в годы войны Илья Григорьевич дружил с танкистами Тацинской дивизии и с некоторыми из них переписывался после войны. Однажды, уже в 1944 году, когда по заданию газеты «Красная Звезда» он снова прибыл к ним, танкисты нашли брошенный гитлеровцами ящик с французским вином. Танкистам, привыкшим к крепким напиткам, оно не понравилось, а Илья Григорьевич, как знаток французских вин, определил, что это одно из лучших вин Франции. Таекисты подарили Эренбургу этот ящик, пошутив при этом: «Илья пишет крепко, а любит квас».
Поэтому я и решил опубликовать выдержку из рассказа Иона Лазаревича Дегена, опубликованного в интернет-журнале Евгения Берковича «Заметки по еврейской истории под названием «Я и чекисты»:
«Рассказ об отношениях с чекистами я не собирался начать кратким содержанием беседы с моим другом Семёном Резником. Не тем Семёном Резником, которого вы все знаете. Не с замечательным писателем, автором моих любимых книг - биографий Николая Вавилова, Мечникова, Парина. Не с тем Семёном Резником, который своей блестящей книгой «Вместе или врозь» прочно заколотил последний гвоздь в гроб с репутацией Солженицына. Общаясь с писателем Семёном Резником, к сожалению, только посредством электронной почты, темы моих отношений с чекистами не касался. А вот с Сенькой, который был на три класса моложе меня, с Сенькой, у которого в школьные годы я был пионервожатым, с Сенькой, с которым мы оказались в одной студенческой группе в институте. С тем Семёном Резником недавно, слегка выпивая, как-то незаметно задели эту самую весьма болезненную тему. В одной группе мы оказались, так как война своровала у меня четыре года жизни, а мальчик Сенька успел окончить школу и догнал меня. Институт он тоже окончил с отличием. Один из девятнадцати в выпуске трехсот двух врачей. Несколько профессоров хотели увидеть его своим аспирантом. Но по вполне понятной причине он оказался не аспирантом, а хирургом в заброшенном шахтёрском Снежном на Донбассе. Там практический врач в невыносимых условиях сделал кандидатскую диссертацию. Это было началом. А из Советского Союза в Израиль репатриировался заведующий кафедрой хирургии Тюменского медицинского института профессор Семён Резник. Так вот, ушедший на пенсию с должности заведующего хирургическим отделением израильской больницы Сенька решил, что сейчас мы, наконец, можем спокойно и обстоятельно вычислить, кто в нашей студенческой группе был стукачом. На эту почётную должность из двадцати четырёх студентов группы Семён первоначально номинировал четырёх кандидатов. Двух я отмёл сходу. Сеня не одобрил моей поспешности. И продолжал размышлять. Один из оставшихся двоих не вызывал у нас сомнения. Стукач. Безусловно, стукач. А второй? Сомнение не оставляло меня. Точки я ещё пока не поставил. – Неужели ты допускаешь, что на такое количество студентов был только один стукач, или даже двое? – Спросил Сеня. Я не мог ответить односложно. Допускаю, что оценки моего друга более верны. Общение с советской властью при отъезде у Семёна было более тяжёлым, чем у меня. Шутка ли? В 1974 году из Сибири впервые в Израиль уезжал советский профессор! Да, но всё-таки не с этого мне следовало начать рассказ. Во-первых, можно ли стукачей считать чекистами? Во-вторых, с чекистом, да ещё каким я начал общаться не в институте, а уже в семилетнем возрасте.
Роза Сибирякова была на год старше меня. В первый класс, как и положено, она пошла в восемь лет. А меня, семилетнего, перевели в первый класс после двух дней занятий в нулёвке. Все четыре года, в течение которых мы с Розой учились в одном классе, учителя не переставали удивляться тому, что самая красивая девочка в школе, самая толковая, самая воспитанная, да ещё дочь таких родителей, непонятно почему избрала себе другом отъявленного хулигана, просто бандита. Непонятно! Прошло несколько дней нашего знакомства и дружбы. В тот день сразу после уроков мы пошли к Розе домой. Жила она недалеко от школы на Дворянской улице, самой красивой и самой престижной в пограничном Могилёве-Подольском. На этой улице жили все высокопоставленные чекисты. Розин папа был самым главным из них. У Розиного папы на петлицах ярко-зеленого цвета был один ромб. Комбриг. А на гимнастёрке над левым карманом был привинчен орден Красного знамени. Трудно объяснить вам, что я ощутил, когда кончиком указательного пальца прикоснулся к этому ордену. И погладил его кончиком пальца. Случилось так, что в день окончания четвёртого класса меня вышвырнули из школы. Репутацией моей в городе мне трудно было похвалиться. Мама увезла меня в Одессу, где я проучился четверть в пятом классе. Затем мы вернулись в Могилёв-Подольский. Меня всё-таки приняли в школу. Уже не в эту. В другую. Розы я не нашёл. Ни в школе. Ни дома. На Дворянской улице Серебряковых уже не было. Комбрига Серебрякова, как выяснилось, арестовали. Враг народа. Разумеется, я свято верил всему. Я верил тому, что три маршала из пяти, Блюхер, Егоров, Тухачевский враги народа. И тому, что комкор Раудмиц враг народа. И Гамарник, и Якир, которых я видел незадолго до того, как они стали врагами народа. С верой и яростью разрывал и выбрасывал обложки тетрадей с портретами этих самых маршалов, этих врагов народа. Но поверить тому, что комбриг Сибиряков враг народа, я не мог. На кончике моего указательного пальца всё ещё сохранялось прикосновение к ордену Красного знамени. У комбрига Серебрякова были ярко-зелёные петлицы. Пограничник. Но комбриг Серебряков называл себя не пограничником, а чекистом. Следовательно, пограничники тоже чекисты. Я начал часто бывать на заставе не берегу Днестра, относительно недалеко от нашего дома. Поэтому вскоре стал считать себя чекистом. Тем более, что начальника заставы капитана Строкача должны были избрать депутатом первого в Советском Союзе Верховного совета. Капитан Строкач называл меня своим приближённым и доверил мне агитировать за себя. И за ещё одного чекиста, который, как и капитан Строкач должен были стать депутатом Верховного совета от нашего Могилёва-Подольского. За наркома внутренних дел Украины товарища Балицкого. Но депутат Совета Национальности товарищ Балицкий тоже оказался врагом народа. В отличие от капитана Строкача, депутата Совета Союзов, который после войны стал наркомом Внутренних дел. Потом министром. А моё посещение заставы, стрельбы из револьвера «наган», из пистолета «ТТ», из винтовки, метание гранаты, вольтижировка очень пригодились мне уже в первых боях, правда, без вольтижировки, пеши, в боях, которые начались всего лишь через четыре года после первого посещения заставы. Свой в семье пограничников, я с гордостью считал себя чекистом. В конце января 1942 года, выписанный из госпиталя после ранения в никуда, в продпункте станции Актюбинск я случайно столкнулся с капитаном-пограничником Александром Гагуа, с которым был хорошо знаком. Он служил в Могилёве-Подольском в 21-ом погранотряде. Капитан отправил меня к своему отцу в Грузию, написав два письма - отцу и председателю колхоза в их селе. Мог ли я на всю жизнь не сохранить благодарности такому чекисту?
Так уж получилось, что общение моё с чекистами перемежалось, то с хорошими, то с плохими. Вот в октябре 1942 года я попал в лапы чекиста, СМЕРШ 70-ой отдельной стрелковой бригады. Не знаю его звания. Он был в свитере. Мой подчинённый Степан Лагутин принял на себя предназначенный мне удар его кулака. Трудно представить, чем мог бы кончиться для меня, семнадцатилетнего, такой удар. Мощный почти двухметроворостый Степан еле устоял на ногах. СМЕРШ выходит был не менее мощным. А вся его контора, в подвале которой ночь, день и ещё одну ночь со Степаном мы ожидали смертной казни, оказалась такой же мощной и такой же гнусной. Но вытащил нас из этого страшного подвала тоже чекист из СМЕРШ. Правда, на сей раз начальник особого отдела нашего 42-го отдельного дивизиона бронепоездов. Он хорошо знал и Степана, и меня. Так что я ещё не мог полностью избавиться от детских суждений и однозначно заключить, что абсолютно все энкаведисты, то есть, чекисты оконченные сволочи. Хотя потом, уже в танковой бригаде, оба известных мне смерша, батальона и бригады, с которыми мне, увы, пришлось познакомиться, оказались удивительными гадами.
О студенческих годах ничего сказать не могу. Тогда ещё не знал. Да и сейчас не могу сообщить ничего больше того, что вы узнали из моей беседы с профессором Семёном Резником. А вот вскоре после начала моей врачебной деятельности произошло событие, о судьбоносности которого я узнал только спустя четыре с половиной года. Не событие произошло, а чудо. Действительно, случилось невероятное. В начале 1952 года вместо заведующего отделением профессора Елецкого, по непонятной мне причине почти три недели симулировавшего заболевание, я удачно прооперировал мужчину со старым огромным болезненным рубцом, результатом ранения разрывной пулей. Летом 1956 года случайно встретил его в парке. В тренировочном костюме, он выгуливал величественного сенбернара. Врач и пациент обрадовались встрече. Разговорились. Оказывается, пациент, когда я оперировал его, был заместителем министра госбезопасности Украины. Вот, оказывается, почему симулировал профессор Елецкий! Год спустя, в январе 1953 года замминистра прилагал немалые усилия, чтобы исключить меня из списка врачей-вредителей, шпионов и изменников, которые будут приговорены к смертной казни. А уже через короткое время сам должен был спасаться от этого. О том, как я вычислил и разоблачил стукача, врача скорой помощи, мной написан бесхитростный рассказ, в котором нет никакой беллетристики. Ну, просто протокол.
А нашего рентгенолога Ц. (простите, не называю её фамилии) разоблачать не было необходимости. На расстоянии пушечного выстрела без затруднений в ней можно было обнаружить примитивного стукача. Её медицинским багажом мне пользоваться не приходилось. Даже не зная рентгенологии на порядок лучше её… Тут я застопорился. Что значит на порядок лучше её? Она ведь ничего не знала. Еврейка. Правда, член партии. Но даже хороших врачей евреев членов партии запросто выбрасывали с работы. А Ц. оставалась неприкосновенной. Когда она входила в мой кабинет с явной целью выведать хоть что-нибудь для отчёта о своей чекистской деятельности, я задавал ей непременный вопрос: «Ц., Расскажите, каким образом вам удалось получить диплом врача?». Она отмахивалась, пытаясь превратить всё в шутку. Ц. (обращался к ней исключительно по фамилии), хотите, я продиктую вам что-нибудь противоречащее генеральной линии нашей партии и правительства, чтобы вы смогли отчитаться. Без этого вас, наконец, просто выбросят к такой-то матери. Разъярённая Ц. выскакивала из кабинета. Интересно, что она писала в своём отчёте?
Наш сын читал уже в трёхлетнем возрасте. Я вспомнил, как он в своей кроватке живо реагировал, читая книжечку Ефима Чеповецкого. Ещё несколько книжечек этого автора в кроватке ждали своей очереди. Сын читал их повторно. Я взял одну из них, желая узнать, что вызывает у сына такой восторг. Действительно, здорово! Хорошо написанное с одинаковым удовольствием читают и дети и взрослые. А вспомнил я сына, читающего Ефима Чеповецкого, когда один мой приятель посоветовал мне не поддерживать отношений с Чеповецким, с которым я познакомился незадолго до этого.
С нашим ближайшим соседом я познакомился, как только мы въехали в нашу новую квартиру. Пенсионер. Бывший полковник КГБ. В ту пору я уже знал, что бывших кагебистов не бывает. Сдружила нас любовь к столярничанию. У нас был общий верстак. Я считал себя неплохим столяром. Но сосед был лучше меня. Многому я у него научился. Зато это его преимущество я компенсировал тем, что был лучшим слесарем. Разумеется, работая вместе, мы беззаботно беседовали. Но однажды жена соседа сказала моей жене: «Люся, предупредите Иона Лазаревича, чтобы он был осторожен в беседах с моим мужем. Это страшный человек. У него руки по локти в крови». А дня через два, когда я ждал автобус на остановке, средняя дочка соседа почти теми же словами огорошила меня. Поэтому я не мог не отреагировать на слова о дружбе или даже знакомстве Ефима Чеповецкого c нашим соседом. Человек не очень деликатный, я упомянул об этом при первой же встрече с Ефимом. Он грустно улыбнулся и сказал:
- Я знаю. Недоброжелатели распространяют слухи о том, что я стукач. Так вот послушайте. Я прочту вам свою басню.
Член и Сердце.
«Член с Сердцем были не в ладу.
Раздулся Член и возгордился.
Я на виду. Всегда в ходу.
Я популярности добился.
А ты чего стучишься в стену?
Инфаркта хочешь? Не стучи.
Всего важней на свете члены.
Мы – это связь между людьми.
А Сердце Члену отвечало:
Молчи, невежда и нахал.
Ведь, если я бы не стучало,
Не дай Бог, замерло и стало,
Так ты бы тоже не стоял.
Мораль:
Когда решается вопрос первостепенства,
О сердце думай, Не держись за членство».
Возможно, я не совсем точно процитировал басню. Я ведь её никогда не видел. Только слышал. Одно место – То ты бы тоже не стоял, вынужден был несколько смягчить и облагородить. Впрочем, Ефим тоже иногда это делал.
- Так вот, Ион, скажите, мог стукач написать такую басню? А главное – прочитать её вам, не очень скрывающему свои взгляды?
Моим пациентом стал заместитель министра государственной безопасности Украины. Не помню точно, может не замминистра, а зампредседателя комитета. То есть, не МГБ, а КГБ. Одна холера. Зам этого самого. Генерал, в общем. Перед бывшим лейтенантом генерал обычно стоял по стойке смирно. Беспрекословно и точно выполнял всё предписанное мною. Из общего числа пациентов я слегка выделял его, но не по званию и не по должности, а только потому, что он был мужем врача. Клятве Гиппократа я не изменил ни разу. Но и он, кажется, берёг меня. Доказал это, приставив ко мне личным наблюдателем своего адъютанта, красавчика-майора, о котором я уже упоминал в одном из своих рассказов. А однажды он сказал:
- Ион Лазаревич, бросьте, в конце концов, вашу фронду. Сегодня утром Щербицкий спросил меня, до каких пор вы будете на свободе. И я должен был уверять его в том, что вы лояльный советский человек. Это же анекдот! КГБ защищает вас от партии.
А в тот день подлый осколок в головном мозгу напомнил мне о своем существовании. Боль не утихала ни на мгновенье. Я не вышел на работу. Случай чрезвычайный. Вечером генерал пришёл ко мне домой со своими жалобами. Не знаю, принял ли бы я в таком состоянии другого пациента? Но это ведь муж врача. Клятва Гиппократа. Осмотрел его в комнате сына. Назначил лечение. Не сдержался. Сказал: «Ну и сволочь же вы. Знали ведь, как я себя чувствую. На работу ползу даже на бровях. А тут не был на работе. Значит, вы понимали, в каком я состоянии. И вы, намного более лёгкий больной приходите ко мне со своими жалобами. Впрочем, чего от вас ожидать? Деликатности? Минимальной культуры? Смешно. Когда у моего народа была книга, вы ещё хвостами держались за ветки».
Он смолчал и направился к выходу. В большой комнате болтал телевизор. Жена ушла в кухню. Шёл 25-й съезд родной коммунистической партии, сопровождаемый низкопоклонными приветствиями лидеров зарубежных коммунистических партий. На экране телевизора очередной тип с лёгким нерусским акцентом выступал с пылким приветствием. Генерал ехидно посмотрел на меня, на экран и сказал:
- Так что вы скажете по поводу вашего народа? – Увидев моё непонимание, он спросил:
- Вы знаете, кто это?
- Нет.
- Это ваш народ. Это Меир Вильнер. Генеральный секретарь коммунистической партии Израиля.
- Так ведь он работает у нас.
- Нет, доктор. Он работает у нас. – У нас, - подчеркнул он. - То, что у него есть дача в Барвихе и место в Мисхоре, это курицы на улице знают. А то, что он работает у нас, это вы узнали сейчас.
После этого были ещё встречи и разговоры с так называемыми чекистами. Был у меня пациентом ещё один генерал КГБ. Начальник областного управления в одном из городов России. Ничего, кроме истории его болезни, рассказать о нём не могу. Из правительственной дачи под Киевом привозили его в чёрной «Волге». Он скромно сидел в очереди больных в своем спортивном тренировочном костюме. В курсе лечения генерала был вынужденный перерыв. Его командировка в Париж в связи с прилётом в Советский Союз президента Никсона. Я не очень представлял себе, какая связь между Никсоном, Парижем и начальником областного управления КГБ, даже если самолёт Никсона пролетал над областью генерала. Моё непонимание не отразилось на результатах лечения. Генерал привёз из Парижа в подарок моей жене флакончик духов. Вот и всё. Где-то я уже упоминал габая синагоги на Подоле, который представился мне, как подполковник КГБ. Меня упрекнули в доверчивости. Мол, габай синагоги не мог быть подполковникам. Что? Должность ничтожная для такого высокого звания? Но ведь Виктор Некрасов рассказал мне, как в ресторане «Днипро» с истинным подполковником КГБ они наткнулись на швейцара, который оказался полковником КГБ. И как он их вышиб. Почему же упрекавший меня считал, что швейцар в ресторане выше габая синагоги? Мне кажется, что сведения, поставляемые в КГБ из синагоги чекистам, были более интересны и необходимы, чем даже из ресторана гостиницы, в которой останавливались иностранцы. О личности габая молчу. Достаточно того, что он сам рассказал мне в состоянии опьянения. Еврей рассказал, что, будучи в Таращанском полку под командованием легендарного Боженко, участвовал в еврейских погромах. Хороший еврей. Но именно сцена у телевизора во время 25-го съезда КПСС с Меиром Вильнером на экране ярче всего вспомнилась мне во время первого официального визита в Службу безопасности Израиля. Симпатичный тридцатипятилетний следователь, явно не выходец из Советского Союза, вероятнее всего, сабра, но с очень неплохим русским языком, удивил меня знанием подробностей моей биографии. Он бодро перечислял моих высокопоставленных пациентов. Когда дошёл до генерала-замминистра, или зампредседателя, я тут же рассказал о сцене у телевизора, и спросил, почему агент КГБ Меир Вильнер не в тюрьме, а в Кнессете. Следователь улыбнулся и спросил: «А вы можете представить нам документы? Понимаете, доктор, документы, а не слова. Вы в демократической стране, подчиняющейся законам. Суду необходимы настоящие доказательства, документы. Понимаете?».
Полная версия:
Александр Рашковский, краевед, 17 апреля 2015 года.
