Последнее слово сельского учителя Ильи Фарбера в Осташковском городском суде

Меня обвиняют в получении взятки в 132 тысячи 600 рублей. Ха-ха. Нет ни одного доказательства, что это взятка была. Но мне всячески дают понять: заднего хода у этого катка нет. Меня все равно закатают.

 

Но я до сих пор под впечатлением прокурорского запроса к суду приговорить меня к 7,5 годам строго режима. Я не понимаю, и мне кажется никто, кроме прокурора, не понимает, чем обосновано это наказание. Думаю, прокурор также не понимает. Рационального объяснения этому сроку нет. За эти 7,5 лет вырастут мои дети. Я считаю, это вредительством просто. Срок настолько кровожадный, что ему удивляются даже убийцы, с которыми я сижу в СИЗО.

 

7,5 лет – это срок больше чем убийцам, больше чем скинхедам, торговцам наркотиков, участникам разбоев, грабежей, насильников, которые порой 5 лет условно получают. Они все выйдут на свободу раньше чем я. Мне уже кажется, что на мне какая-то красная лампочка мигает «Социальная опасность», из-за которой меня нельзя к людям допускать. Срок 7,5 лет в моем случае – это дикость. При этом перед тем, как запросить этот срок, прокурор сам сказал, что у меня есть дети…

 

Прокурор не стал утруждать себя даже тем, чтобы что-то анализировать и сделать какие-то выводы из выступлений свидетелей, он просто прочитал статью из «Википедии» о том, что взятки брать вредно. Это логично, потому что лето. Всем хочется гулять, купаться, а не работать.

 

Ровно два года назад было тоже лето, и я тогда занимался ремонтом клуба, чуть ли не ночевал в нем, и ожидал Горохова, когда тот привезет материалы и деньги…

 

Если бы прокурор не читал статью из «Википедии», было бы видно, что он совсем ничего не делал на процессе, кроме того, что читал обвинительное заключение, составленное следователем Савенковым и содержащее грубые ошибки.

 

Так, Горохов, на основании показаний которого мне предъявили обвинение, сначала был потерпевшим, а когда следствие разобралось, что я не вымогал у него деньги, что Горохов меня оговорил, то с меня сняли обвинение в вымогательстве взятки, а с Горохова сняли статус потерпевшего. И иного статуса ему присвоено не было, показаний он больше не давал. Но почему-то обвинительное заключение следователь составил на основании показаний Горохова как свидетеля. А кроме показаний Горохова ничего больше, чтобы говорило о совершении мною преступления, в материалах дела нет. Даже косвенных доказательств в деле нет.

 

Горохов представил следствию запись со своего диктофона, на которой только тишина и слышны чьи-то шаги. Но Горохов утверждает, что на этой записи слышно, как он передал мне 150 тысяч рублей. Но на записи этого нет. И нигде нет этих доказательств. Свидетелей этому нет. Но мне упорно вменяют это преступление. Причем, Горохов говорит, что через несколько дней он мне дал еще 150 тысяч рублей. Правда, в этот раз записи с тишиной он не предоставил…

 

Со всеми словами о том, как опасно брать взятки – я согласен. И я обращаю все эти слова, прежде всего, к прокурору. Я и без «Википедии» смогу рассказать, как опасно брать взятки и это будет убедительнее. Не только взятки опасно брать, но и не считать себя вообще за человека. Отказаться от себя и слепо исполнять советы, приказы своего руководства – это опасно. Это подражание фемиде в повязке в плохом смысле. Людям без погон и людям в погонах это совсем противопоказано. Потому что позор удесятеряется.

 

И мне стыдно за нашу прокуратуру. За прокурора мне стыдно. Стыдно перед зрителями, перед судом, перед моими защитниками.

 

Знаете, когда я работал в подмосковной школе учителем, мы со школьниками иногда ходили в походы и собирали мусор в лесу. И мы с детьми хотели создать организацию по сбору мусора по всей России, а потом и по всей планете. И каждый раз мне было стыдно, что этот мусор есть, который разбрасывают взрослые. И сейчас мне также стыдно за прокуратуру, за следователя, за весь Следственный комитет, за наше государство… Мне стыдно за всех них перед детьми.

 

Мне кажется, всем порядочным взрослым стыдно.

 

Сегодня мне страшно. Надо что-то сказать, глядя детям в глаза. Ведь дети о нас думают лучше, чем мы есть.

 

Я объясняю своим детям – дать мне 7,5 лет тюрьмы хотят дяди из областной прокуратуры.

 

А вот чтобы я был на свободе - хотят уже мои дети  и мои ученики.

 

И вот мне бы хотелось, чтобы судья сделал выбор в пользу детей. Потому что у детей настоящие желания, а у взрослых дядь из областной прокуратуры - не настоящие. Они просто хотят прикрыть свою ошибку. И это желание преступно. Лучше был они попросили прощения. Они бы детям подали хороший пример этим самым.

 

….

 

Все участники моего процесса войдут в историю. Все. Есть такой список Магнитского, который ограничивает перемещения по миру преступников за их нарушения закона, а также ограничивает количество их имущества. Чтобы возник этот список, нужно было, чтобы человека замучили насмерть в тюрьме. Меня еще насмерть не замучили. Я надеюсь, мне не придется умирать, чтобы был список Фарбера. Но все равно будет известна фамилия заказчика моего дела, заказчика, который где-то маячит и никак его не рассмотреть. Но он есть.

 

….

 

Ошибкой первого процесса было то, что на суд выделили прокурора-антисемита, который испытывая ко мне очевидную личную неприязнь, постоянно указывал на мою национальность присяжным и требовал для меня 9 лет строго режима.

 

Я думаю, что этот повторный процесс также двигается не в том направлении.

 

Наши приговоры с Навальным похожи. А когда я прочитал про суд над ребятам по болотному делу, то подумал, что, наверное, меня судят в том числе, и за это дело тоже

 

Потому что сейчас, наверное, такое время в России что судят именно тех, кто хочет что-то изменить.

 

Ребята с Болотной пытались изменить что-то через взрослых людей, через обращение к власти. Я пытался через детей. Я объяснял уже, что ремонтируя клуб, я был бескорыстен. Я хотел сделать лучше. Лучше детям, их родителям, гостям, которые будут приезжать к нам в клуб.

 

И нас всех – и меня, и ребят с болотной - судят нелепо, показательно, стремясь упрятать на большой срок.

 

Печально. Все это говорит о незаметно наступившем тоталитарном режиме.

 

Учитывая это, ждать оправдательного приговора по-моему делу смешно и наивно.

 

Хотя я рад, что это все сейчас в нашей стране происходит, потому что когда-нибудь какой-нибудь процесс может быть станет последней капелей, которая повлияет на восприятие мира, жизни людей нашей страны.

 

Хотелось бы очень, чтобы меня отпустили к детям, хотелось бы, чтобы прокуратура и следователь извинились, перед тем как их уволят и внесут какой-нибудь в список и самих осудят за их преступления. Хочется, чтобы они все попросили прощения. И не передо мной. Перед страной. Перед детьми. Чтобы бы дети это видели, как сильные просят прощения.

 

А пока мне смешно слышать, как ОМОН, прокуроров, судебных приставов, следователей и прочих называются силовиками. Если бы меня спросили малыши, почему их называют силовиками, я бы ответил что с иронией: «Это не силовики, а слабовики, боящиеся потерять свое место, не получить звания и т.д.». Они все не того боятся. Надо бояться жить не по совести. И в тюрьме, конечно, находятся они, а не мы – те, кого судят неправедно. Нам боятся нечего. Нам только стыдно. Стыдно и парням с болотной, и Навальному, и Офицерову и всем, кто что-то понимает в этой жизни. Стыдно за беспомощность свою перед детьми.

 

Но мне всегда думается, что есть шанс. Я знаю, что справедливый приговор вынести по моему делу трудно, это требует мужества от судьи. Многие люди забывают смотреть на небо, многие забывают смотреть на своих детей, многие забывают думать о том, что думают их дети. Не все помнят о том, что дети все видят, все понимают и воспитываются нашими поступками. Мне хочется, чтобы судья не забывал, что дети верят, что ему хватит мужества вынести справедливый приговор. Есть много вариантов. Можно вынести условное наказание. Даже 7,5 лет судьей могут быть определены как условный срок. Можно вынести реальный срок но с отсрочкой, чтобы я все таки успел на ранней стадии – моему младшему ребенку меньше 3 лет – побыть с ними хотя бы несколько лет. Можно назначить меньше срок… Можно учесть, что я два года до приговора нахожусь в СИЗО - самых строгих условиях, которые только есть. С людьми которые совершают еще большие преступления, чем убийства. Мне не разрешали видеться с родными год. Письма не пропускали. Сажали в карцер. Мотали по разным камерам… Только если ты признаешь вину, сам следователь может тебе дать мобильный, чтобы ты поговорил с мамой. Я не признавал свою вину...

 

Вот это суду тоже можно учесть и решить, что достаточно над мной издеваться.

 

Я прошу подумать над моими словами. Не воспринимать их как формальность. Я не знал, дадут ли мне вообще последнее слово, поэтому я не готовил его, и уж тем более - не пересказывал «Википедию». Я говорю то, что думаю, то что у меня в сердце.

 

Я специально не говорил про состояние здоровья. Потому что в СИЗО я видел, как поднимаются по лестнице в камеру слепые, или как человека вносят в камеру без обеих ног, или рук… И у сокамерников его и у всей администрации СИЗО глаза на лоб выскакивают и обсуждать все начинают - ЧЕМ он может совершить преступления?

 

Еще я видел, как из СИЗО выносят на носилках и грузят спешно в машину человека. Не потому, что надо ему оказать быстро помощь, а потому что надо, чтобы он не умер на территории СИЗО…

 

Наши тюрьмы созданы как раз по принципу ослабления человека, вытягивания из него здоровья. Или людей унижают физически, или словесно. Все это ослабляет даже сильного человека.

 

А сильнее делает только любовь.

 

Я долго думал, зачем все это нужно. Потом догадался: наши тюрьмы нужны нашей несчастной власти в таком виде – чтобы сажать сильных. Потому что сильный человек составляет этой власти конкуренцию. И с помощью тюрем власть славно борется со своими конкурентами.

 

Я все думаю, в чем власть видит меня конкурентом. Я ведь стал директором сельского клуба, потому что больше никто не хотел им стать. Мне говорили некоторые в селе, как я мог приехать с фамилией Фарбер в деревню и занять пост директора клуба и заниматься с детьми?..

 

21 век на дворе. Я, конечно, не воспринимал это всерьез. Потому что в селе Мошенка были другие люди - это родители учеников моих. Они не приезжали на этот суд. Потому что они занимаются делом. А суды  - этим людям кажется, что они ни на что не влияют. У них огород, скотина, которыми надо заниматься, у них дети… Поэтому я когда читаю в статьях что, все население Мошенки было против меня, - это неправда. Сами дети не были против меня. А будущее за детьми. Поэтому я с ними и занимался мусором. Потому что ребенок собирающий мусор, не совершит безобразие.

 

Через несколько минут или часов мне будет оглашен приговор. Как я понимаю, он уже составлен. То, что мне дали последнее слово – это просто ради соблюдения формальности.

 

Мне бы хотелось, чтобы суд вспомнил о детях. Что дети верят в справедливость, они отказываются верить в несправедливость, для них мир рушится, когда она наступает.

 

Я прошу вынести приговор если не оправдательный, то такой, который может отпустить меня  к моим детям.

 

Спасибо.

 

И я хочу сказать, что это не последнее мое слово.