Прочитал забавную поэму, посвященную Онищенко:
Про Генку.
Гудит завод, шагают октябрята,
шуршит под башмаком осенний лист,
а мама Генку повела куда-то
анализы сдавать на яйца глист.
У мамы голос тверд, а график точен,
с ней спорить абсолютно ни к чему.
Конечно, Генка маму любит очень.
Но не взаимно — кажется ему.
В родном дворе друзья играют в прятки.
Кругом висят плакаты «Миру — мир!»
Мороженщица толстая в палатке
румяным детям продает пломбир.
Палатка по пути, палатка прямо,
во рту скопилась горькая слюна.
«Пломбир! Давай пломбира купим, мама!»
— «Я запрещаю» — говорит она.
Но как же так? Любой ребенок мира
мороженое летом должен есть!
А я шесть лет не пробовал пломбира!
А мне как раз сегодня ровно шесть!
Едят пломбир в Америке, Европе,
едят пломбир у нас, какой в нем вред?
Но мама больно хрясь его по попе:
«Я запретила: это значит — нет!»
И Генка, от обиды шмыгнув носом,
прошел за мамой молча через парк.
И снова обратился к ней с вопросом:
давай мы купим нам воздушный шар?
Он будет красным как победы знамя!
Он полетит на ниточке вперед!
Как будто он сегодня тоже с нами
анализ в поликлинику несет!
Но мама жестко, не моргнув и глазом,
ответила ему: «Конечно нет.
Шары содержат примеси и газы,
а также в них большой моральный вред.»
Не спорит Генка, спорить тут не надо,
подобный спор всегда чреват бедой.
Но впереди аллеи — автоматы
с прекрасной газированной водой.
«Давай мы внутрь бросим три копейки!
А если жалко — то одну всего!
И автомат нальет в стакан из лейки
с сиропом воду или без него!»
Но вдруг себя почувствовав неловко,
он замолчал и услыхал в ответ:
«Тебе я запретила газировку!
А запретила — это значит, нет!»
— «Но почему?» — «Там грязные стаканы.»
— «А мы помоем!» — «Замолчи, не ной.»
— «Мы сбегаем домой помыть под краном!
Мы принесем стакан из дома свой!
Ведь все же пьют!» — «А ты на всех не тыкай!»
— «Но всем же можно!» — «А тебе — никак!»
— «Но все ребята, Вовка, Вероника,
они же...» Но в ответ по попе — шмяк:
«Сказала — нет! Не будет газировки!
А чтоб не вздумал спорить и кричать,
ты с завтрашнего дня не дружишь с Вовкой,
и запрещаю во дворе гулять!»
— «Ах мама, мама, ты такая злая!»
— «Я злая? Почему же? Вовсе нет.
Запомни, сын: чем больше запрещаешь,
тем больше пользы и тем меньше вред.»
И Генка замолчал. Он шел за мамой
к районной поликлиники крыльцу,
но было у него лицо упрямо,
и злоба пробегала по лицу.
И с яростью, нехарактерной детям,
он всё шептал: клянусь, я отомщу!
Я вырасту! И людям всем на свете
я всё на свете тоже запрещу!
Я запрещу, что надо и не надо!
Я покараю весь жестокий мир!
Я отомщу за каждую досаду!
За каждый мне не купленный пломбир!
Я вырасту! Я буду главный самый!
Я вам припомню! Я вам не прощу!
Я запрещу все то, что любит мама!
И все, что любит папа, запрещу!
Я запрещу газеты, пароходы!
И цирк! И диафильмы! И кино!
Латвийские диковинные шпроты!
Грузинское, молдавское вино!
Я запрещу футбол и карусели!
Поездки к морю взрослых и детей!
Скакалки, прятки, салочки, качели!
И всех на свете птиц! И всех свиней!
Я запрещу из Минска простоквашу!
И молоко, и пиво по стране!
И кашу! Слышишь, мама? Эту кашу,
которую ты утром варишь мне!
Скажу «нельзя» — и словно встанет стенка!
Скажу «нельзя» — и задрожит страна!
Я вырасту! — шептал сквозь зубы Генка.
— И месть моя окажется страшна!
