Об отце Якове

Иаков, апостол свободы

Их-то Господь — вон какой!

Он-то и впрямь настоящий герой!

Без страха и трепета в смертный бой

Ведет за собой правоверных строй!

И меч полумесяцем над головой,

И конь его мчит стрелой!

А наш-то, наш-то — гляди, сынок –

А наш-то на ослике цок да цок

Навстречу смерти своей...

Тимур Кибиров

На днях меня попросили написать несколько слов о трудах известного православного священника Якова Кротова. Что с радостью и делаю, ибо писать о текстах отца Якова, равно как и о нем самом, – одно сплошное удовольствие.

Посудите сами: «Свобода невозможна без вседозволенности, как хлеб невозможен без муки. «Государство», «закон», «дисциплина», «порядок», «насилие» для выпечки свободы необходимы, как для хлеба необходимы извёстка, галька, змеиный яд, казни египетские и неегипетские». Каково, уважаемые мои единоверцы? Слышали из уст какого-нибудь православного священника такое? Или все больше о «суверенно-православной концепции прав человека»?

Ну а если говорить серьезно, феномен отца Якова Кротова – явление, нуждающееся в особо скрупулезном осмыслении. Поистине загадка - как мог вырасти на камне той имитированной (или имитационной?) веры, которая насаждалась России испокон веков, этот редкостный благородный цвет. Я бы сравнил его явление нашей стране с явлением отца Павла Флоренского, матери Марии (Кузьминой-Караваевой), отца Александра Меня – его крестного и духовного отца. В этом же ряду обретается и митрополит Антоний Сурожский (Блум) – старец и духовный мыслитель удивительной глубины. Но владыка Антоний – понятное дело. Сформировался в свободной стране, где «умерли все, кто на свет появился рабами». А здесь – обратное тому. Вообще появление свободного человека среди всеобщего духовного холопства – сродни таинству, ведь каждый раз кажется, что вытоптано уже абсолютно все.

Я думаю, что отец Яков входит в маленькую группу великих созерцателей, о которой писал Томас Мертон в предисловии к своей книге «Христианские мистики и дзэнские старцы» (Mystycs and Zen masters) приблизительно так: несмотря на огромное различие традиций, есть нечто, связывающее католического монаха и дзэнского старца в противоположность моим соотечественникам, ведущим «агрессивно несозерцательный образ жизни». По-моему, удивительно точное определение. Юрий Николаевич Афанасьев когда-то охарактеризовал эту протоплазму общества  как «агрессивно-послушное большинство». Уж какое там созерцание? Но не будем о грустном. Лучше – еще несколько цитат из удивительного духовного цветника отца Якова:

«Щёлкни христианина в нос - он махнёт хвостом или лягнёт, а должен бы взмахивать крыльями».

«Не надо бояться священника в театре, надо бояться театра в священнике».

«Церковь стоит на камне, который мы не бросили в Другого».

«Крест — распорка, не дающая мирозданию схлопнуться».

«Считать царя Богом — кощунство, считать Бога царём — святость, если это для сохранения своей веры, а не разрушения чужой».

Увы, сегодня по закону мейнстрима принято последней истиной считать обратное тому, о чем говорит отец Яков, а именно: что христианин в ответ на «щелчок по носу» должен «заехать в торец», что Церковь зиждется на фундаменте государства и армии, что крест – это удивительное орудие, которым христианин морально обязан «размазать по стенке» несогласного с его этическими принципами (коль несогласие приравнивается к оскорблению религиозных чувств – как тут не размазать, вспомнив наставления святого Иосифа Волоцкого?) О том же, что национальный фюрер давно осмысляется в символическом зраке недопомазанного помазанника, априори стоящего куда выше Помазующего, просто умолчу.

Задолго до отца Якова об этом пыталась предупредить нас мать Мария (Кузьмина-Караваева) в своем пророчестве, высказанном в Париже, в 1936 г., на монашеском собрании в присутствии митрополита Евлогия (прошу прощения у читателей за пространное цитирование):

«Если в церковь, одаренную терпимостью и признанием со стороны советской власти, придут новые кадры, этой властью воспитанные... Сначала они, в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей, будут изучать разные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения и т.д. А в какую-то минуту, почувствовав себя наконец церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: вот по этому вопросу существует несколько мнений - какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению, как ложные. Они будут сперва запрашивать Церковь, легко перенося на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени Церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости. Если в области тягучего и неопределенного марксистского миропонимания они пылают страстью ересемании и уничтожают противников, то в области православного вероучения они будут еще большими истребителями ересей и охранителями ортодоксии. Шаржируя, можно сказать, что за неправильно наложенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди ссылать в Соловки. Свободная же мысль будет караться смертной казнью. Тут нельзя иметь никаких иллюзий: в случае признания Церкви в России и в случае роста ее внешнего успеха она не может рассчитывать ни на какие иные кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета. А это значит - на долгие годы замирание свободы. Это значит - новые Соловки, новые тюрьмы и лагеря для тех, кто отстаивает свободу в Церкви. Это значит - новые гонения и новые мученики и исповедники.

Было бы от чего прийти в полное отчаянье, если бы, наряду с такими перспективами, не верить, что подлинная Христова истина всегда связана со свободой, что свобода до Страшного суда не угаснет окончательно в церкви, что наше небывалое в мире стояние в свободе имеет характер провиденциальный и готовит нас к стойкости и к подвигу...»

Именно свобода, изгнанная, оплеванная, загнанная и в мыле, стала музой нашего героя. Свобода, которую мы предали ни за понюшку табака, постыдно согласившись именовать 90-е годы «лихими». Свобода, которая синонимична христианству и которая только и способна приблизить тварь ко Творцу. Слово отцу Якову:

 «Что знали древние рабы, которых изображали на победных барельефах распростёртыми под стопой ассирийского царя, об этом царе? Знали, что он очень большой. Когда лежишь, а тебе на затылок наступили ногой, эта нога кажется исполинской, хотя соприкосновение, казалось бы, точечное. Но это точка власти. Только свободные люди, которые чаще ходят в зоопарк, чем чувствуют на своём затылке чью-то сандалию, сравнивают Бога со слоном, которого ощупывают слепые. Сами мы слоны! И на нашем слоновьем затылке всё та же невидимая стопочка Боженьки. И не давит, а подавишься».

   Отца Якова много упрекают в излишней политизированности. Упрекают совершенно незаслуженно – ибо все его слова, все его труды – о Христе и только о Христе. Но как невозможно, говоря о Боге, не говорить о Его создании, так невозможно, говоря о человеке, игнорировать его экзистенциальный сомоотказ. Пусть и скрывающийся за высокими разглагольствованиями о вреде свободы для человека, приоритете государства перед личностью, служении «высоким целям» вроде тех, о которых небезызвестный поэт написал: «как жаль, что Марксово наследство попало в русскую купель, где цель оправдывает средства, а средства обосрали цель». Да, действительно, многие московские интеллигенты, выдавленные их патриархийных храмов воинствующим церковным милитаризмом, нашли духовное пристанище в общине отца Якова (среди них и Валерия Ильинична Новодворская – наша общая любимица, рафинированный интеллигент, полиглот, великая умница и изысканнейшая из капризуль). Но это лишний раз подтверждает апостольскую решимость отца Якова до конца противостоять смертоносным стихиям сего мира, как бы громко и победно ни звучали его угарно-патриотические фанфары.

   Еще одна нелепейшая претензия, предъявляемая падре, – в отсутствии любви к России. Изрыгается она из уст разномастных шовинистов, на всех углах кричащих о своей любви и душащих нашу несчастную страну в своих мозолистых объятиях. Гражданская же позиция отца Якова не может быть понята вне «чаадаевского локуса» русской культуры. Именно Петру Яковлевичу, «безумцу со Старобасманной», одному из лучших сынов Отечества, принадлежит откровение о  том, как должно любить свою страну: «Я не научился любить родину с закрытыми глазами. Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю унижать, предпочитаю огорчать ее – только бы не обманывать».  Насколько эта любовь целомудреннее и выше гиканья «серых обезьян» (З.Гиппиус), клянущихся при всем честном народе, что они, красномордые, и есть этот самый народ! Перечитайте «Философические письма» Чаадаева. Вслушайтесь в музыку этих вещих слов и сравните со взглядом отца Якова – полпреда Чаадаева в современной России:  «Россия напоминает чан с серной кислотой, в котором всякий новый человек, всякая новая культура постепенно теряет своё лицо и превращается в часть желеобразной серой массы. Подобно фантастическому океану протоплазмы, этот чан может для внешней среды создавать подобия людей – даже очень ярких и оригинальных, но эти подобия предназначены для обмана соседей. Внутри же себя всякая пестрота воспринимается как угроза. Так ведёт себя не полноценное общество, так ведут себя отдельные социальные институты – армия, чиновничество. Россия и есть армия (и чиновничество как часть военного аппарата), которая съела общество и заменила его».

А вот такое лингвистическое наблюдение (не нужно и Далева словаря):

«Русский всё делает своим через ласкательные суффиксы. "Чайничек", "огурчик", "войнушка"... Кажется, всё важное для русской души суффиксиально обласкано. Ан нет. Не говорим "откровеньице", "ветхий заветик", "новый заветушка". "Иисусик" - есть, но однозначно оскорбительное, как и "церквушка". "Боженька" - значит, ухудшенный, упрощённый вариант Бога. Не обласкали Бога, что ж удивляться, что Богом не обласканы. Он зовёт: "Расеюшка!", а мы стоим вокруг самих себя как часовой и ждём пароля: "Русь святая!"

Разница между "русский" и "российский" лучше всего видна по объявлениям о наёме жилья. О себе говорят как о "русской семье": "Русская семья снимет". "Российская семья" (никто не решится так написать) будет именно означать "нерусская семья", "семья из тех, кто завоёван русскими и должен знать своё место - у параши".

Прямо по Борису Чичибабину – «но нет во мне боли и нет во мне страха – прими, моя Русь, от сыновних щедрот».

  Все чаще от своих друзей-демократов слышу о  том, что, мол, наша песенка уже спета, державчина разъела все, что поддавалось коррозии, эпоха завлабов промчалась, предательски дав сменить себя подполковничьим веком (не в упрек гениальной Нателлочке Болтянской)… Все это так. Но есть то, что у нас никто никогда не отнимет – это мысли. Наш золотой фонд, наш неразменный рубль. Мысли подлинных русских людей – живые, бьющиеся, трепещущие. Идущие по Божьему следу. От Печерина до Галича. От Крижанича до Сахарова. От Колымы до Небесного Иерусалима.

  Мысли отца Якова Кротова – среди них. В последних строках нашего священного либерально-христианского свитка. Давайте обогащаться этими мыслями – и всегда да будем с прибытком.