«Запрещенная профессия». Что думают региональные журналисты о преследовании коллег

Алексей Сабельский, Великий Новгород

В начале марта 2010 года в перерывах между бросанием с лопаты опилок выпиваю по стопке водки с напарником. Щупленький, безобидный дяденька, даже скорее дедушка, добродушно усмехался, вспоминая, как праздновали свадьбы в советское время. А несколько дней назад женился и я и решил прихватить бутылочку горячительного на ночную смену, чтобы порадовался за меня и напарник. Выпивали мы небыстро, так, чтобы не захмелеть и не завалить почти кустарное производство. Злостное нарушение трудовой дисциплины осталось никем не замеченным. А мы оба как раз считались самыми дисциплинированными. В старом промышленном гараже с жестяной пристройкой делали пеллеты — топливные гранулы из опилок, пролетавших через сушильный барабан и попадавших впоследствии в гранулятор. Экологичнее, чем закапывать их. Даже если не попадут в топку, станут хотя бы кошачьим туалетом.

В 2009 году я заканчивал НовГУ по специальности «география» и совершенно не знал, куда идти работать. Был вариант со школой, но, честно, не хотелось. Куда еще податься географу-провинциалу? В инженеры-экологи, ворошить бумажки. Не. Еще один вариант — идти в науку (или то, что у нас называют наукой). Сырьевая база, полезные ископаемые и все такое было моим профилем. Пока добивал дипломную работу и готовился к аспирантуре, устроился временно в Панковке на вышеописанное производство. Но как бы весело и любопытно там ни было, в марте 2010 года я оттуда ушел. Примерно тогда же стал копирайтером — искал на бирже фрилансеров заказы и выполнял их. А летом на полгода ушел в электросети инженером и даже думал получать дополнительное образование. Но и это как-то мне наскучило, и с января по март 2011 года я отработал сугубо на фрилансе, опять копирайтером. Пока не попал в журналистику.

Я уже недавно вспоминал о начале своей, прости, господи, карьеры в медиа. Пришел в «Великий Новгород.ру», где быстро освоился в написании пресс-релизных и репортажных новостей, и это мне стало нравиться все больше. Осень-зима, как вы помните, выдались тогда протестными — и мы с коллегой стали упражняться в острословии на общественно-политические темы как могли, нас вообще никак не одергивали. Спустя полтора года оттуда ушел и полгода работал в новгородской редакции «Комсомольской правды», что тоже стало хорошей школой для меня. С тех пор были и губерСМИ, и частные медиа, а с 2017 года — свободное плавание и «большие» медиа. Вроде всего три-четыре года прошло, а то время кажется по уровню свободы прессы совсем другим, почти вегетарианским. Происходящее со свободой слова в России сейчас сложно называть цензурными словами. Раньше независимые медиа государственный аппарат не особо беспокоили, теперь же точечные мероприятия сменяются ковровой бомбардировкой. Каждую неделю громят новое издание. С тех пор иных уж нет, а те иноагенты, как говорится. Список тех, кто остался и которые не стыдно читать, стал неприлично коротким: «Медиазона», «7х7», «Такие дела», «Дождь», Republic, «Холод» (который запустил этот флешмоб). Более-менее объективны РБК и «Коммерсант», некоторые другие. Еще жива и в нынешних условиях даже имеет смелость поднимать упавшее знамя свободы слова региональная пресса: «Люди Байкала», «Псковская губерния», «Знак» (продолжите список в комментариях). Вместо замолчавших нам предлагают дешевую клоунаду по телику и шизофреническую графоманию в лояльных СМИ вроде «Царьграда» или пригожинской сети.

Все это время мы шутим и смеемся, а смешного-то мало. Когда человек хочет добиться правды, он идет в независимое издание, потому что знает: их не одернут цензоры из высоких кабинетов. Если не останется таковых, народный поиск справедливости уйдет в андерграунд, а это огромный риск для любого общества и государства.

Фёдор Крашенинников, Екатеринбург

Вчера все писали о том, как начали заниматься журналистикой. Особенно трогательно было читать истории молодых коллег, которые пришли в эту профессию в последние годы и сразу пошли по судам и тюрьмам.

Моя история проще, смешнее и романтичнее. В детстве я хотел стать писателем, а потом — политиком. В итоге я поступил на философский факультет (два года учился в Алма-Ате и потом перевелся в Екатеринбург).

И вот уже в Екатеринбурге в университете мне нравилась одна девушка с журфака, и, чтобы доказать ей, что писать статьи и я могу, я написал статью в газету «Уральский университет» про, вообразите себе, университетский конкурс каких-то там танцев. Дело было в 1995 году, как мне помнится. Ну или в начале 1996-го.

Ну и потом я стал постоянно что-то куда-то писать (иногда и довольно глупые вещи в довольно спорные издания — но тогда еще не было интернета, и статьи именно что печатались на бумаге, и это уже казалось мне чудом).

Между прочим, под псевдонимом Фёдор Сухов я что-то писал даже в «Лимонку» — еще в ту, боевую и задорную. Ну и вот, а в 1998 году я начал работать в настоящей газете и жить гонорарами. Оказалось, что совмещать писательство и политическую деятельность очень даже можно. Тогда политическая журналистика в Свердловской области выглядела совсем не героической и не особо опасной работой — в конце 90-х нынешние жестокости показались бы нереалистичной антиутопией.

Короче говоря, казалось, что журналистикой можно жить, и даже неплохо, а политика — это не выбор между героизмом и лизоблюдством, а просто сфера деятельности. Потом я даже стал владельцем и руководителем медиа, и, если бы дело происходило в какой-нибудь европейской стране, сейчас бы я, наверное, был довольно богат.

Но уже в начале 2000-х ситуация начала портиться (привет тем, кто думает, что все плохое началось на их памяти). В 2003 году меня довольно сильно побили в подъезде дома, и мне стало понятно, что все не так просто и совсем не безопасно.

В 2017 году областные власти добились того, чтобы я ушел из руководства и владения медиапроектами, и я вернулся к журналистике. Я успел побыть автором множества федеральных СМИ, часть которых уже признаны иноагентами или экстремистами, а некогда любимые «Ведомости» превращены в унылое провластное позорище. Если восход и расцвет отечественной политической журналистики в 80–90-е годы прошлого века я видел со стороны, то ее закат я, к сожалению, наблюдаю изнутри, и это очень грустно.

Я вижу, как путинские каратели ломают судьбы хороших людей, знакомых мне лично или виртуально, но не знаю, что лично я могу с этим сделать, — кроме как писать и говорить об этом везде, где еще можно.

Радует только то, что сегодня у нас есть интернет и разные способы монетизации журналистского труда, так что есть куда бежать и чем жить. Так что желаю всем не терять оптимизма, хоть это и очень трудно.

Евгений Малышев, Пенза

В школе я мечтал стать архитектором, клеил всякие дома из бумаги, обожал черчение. Но все время косячил по геометрии, и в мои расчеты вечно закрадывались глупые ошибки. Учительница по русскому (Любовь Петровна Аликова) как-то сказала, чтобы я бросил эту фигню и поднажал на сочинения: они у меня вроде как хорошо получались. Так я и ступил на этот путь, ведущий в журналистику. После уроков Любовь Петровна оставалась со мной и подтягивала уровень моих знаний для поступления на журфак. А когда об этом узнал еще и директор школы, то подписал моим именем свою новостную заметку в районку (я об этом узнал только уже после выхода, он сказал, что для поступления надо портфолио и лишние 20 строчек не помешают).

За почти 20 лет много чего повидал и опубликовал. Не буду выкладывать тут большой текст. Скажу только главное. Когда я шел в журналистику в 15 лет, насмотревшись эфиров Андрея Малахова и других, мне казалось, что самое главное — это уметь говорить. Говорить безостановочно. Потом я пришел в газету «Улица Московская», где после публикации нескольких материалов понял: главное в журналистике — это слушать.

Настоящая журналистика и настоящие журналисты — это те, кто доносят до вас окружающую жизнь и происходящие события словами разных людей, простых или важных. Государство сегодня всеми силами показывает, что не хочет больше слышать этих слов и что это #запрещенная_профессия.

На страницах газеты «Улица Московская», где я уже не работаю, была и, слава богу, до сих пор остается великая фраза: «Государство может растеряться от того, что напишут газеты. Но оно погибнет, если они замолчат».

Надежда Исаева, Севастополь

В журналистику я пришла достаточно поздно, что называется с улицы. Нет, когда-то в юности хотела стать журналистом, но мне говорили: «В эту профессию можно попасть только по связям», к тому же нужен был хороший украинский язык. Как ни абсурдно сейчас это звучит, но меня как девочку из Севастополя, далекую от политики, на это вдохновили события крымского консенсуса и военкоры на Донбассе. Мы на полуострове тогда не знали, что из себя представляет Россия. Время было романтическое, было ощущение, что мы можем построить новый прекрасный мир в отдельно взятом городе. И так хотелось приносить пользу обществу. Ах, молодость-молодость, как мы были наивны. Я начала много читать о том, как надо писать тексты: новости, заметки, репортажи, — искать любую информацию, как работать журналистом. С начала 2015 года я начала искать инфоповоды, посещать разные культурные мероприятия в Севастополе. Пыталась писать репортажи, рассылать их во все городские СМИ, их не брали, тогда начала писать в паблики во «ВКонтакте», заводить знакомства в местной политической тусовке. Через несколько месяцев меня начали замечать.

Одно новое, но уже лучшее тогда на полуострове СМИ «Примечания» набирало корреспондентов без опыта в журналистике. Так я попала в прекрасную команду к одному из лучших редакторов в России, которому после присоединения было интересно наблюдать и работать на полуострове. Там меня научили азам профессии. Сначала социалка, потом меня увлекли политика и расследования. Было тяжело, я работала с горящими глазами за маленькие гонорары. И все время училась, читала, общалась с умными людьми, расширяла круг знакомств, не спала ночами, дописывая очередной текст. Параллельно писала в несколько СМИ.

Мы зажигали в Севастополе. Занимались настоящей журналистикой: переделы собственности, конфликт законодательной и исполнительной власти в регионе, коррупция, колкие заметки об исполнительной власти региона, репортажи, аналитика. Тем было много, и с каждым месяцем становилось все понятней, что из себя представляет российская действительность: тотальная коррупция, рейдерство, безмерная несправедливость к простым людям и безразличие федерального центра. Многие начинали тосковать по украинскому периоду. Но мы боролись, писали, не боялись поднимать острые темы и иногда даже достигали цели. В 2017 году я стала одним из самых знаменитых журналистов Севастополя — настолько, что к концу года по распоряжению губернатора меня лишили аккредитации в местном правительстве. На полуострове это был прецедент. Это научило меня быть не привязанной к повестке, работать с источниками, базами, искать интересные истории и инфоповоды.

В начале 2019 года я стала писать в федеральные СМИ: «Новая газета», «Коммерсант». В этом же году российская власть вытоптала почти все живое в политической жизни Севастополя. В региональном парламенте зачистили фронду, отобрав у нее большинство, заткнули рты общественникам, сменили губернатора на марионетку Кремля, которая по звонку из АП (администрации президента) или от других важных пацанов готова помогать принять любое решение, которое может и людей без крыши над головой оставить, и уничтожить культурное наследие типа Херсонеса или сделать жизнь севастопольцев невыносимой, например разрушив выстроенную систему общественного транспорта, если кому-то из своих надо заработать или отжать лакомый кусочек.

В сентябре 2019 года в нашем СМИ случился исход. Нам сообщили, что не будет ни репортажей, ни лонгридов-расследований, а будут одни сплошные новости. Коллектив вместе с главредом покинул издание. Я год собкорила для издания «Ридус» и начала перебираться в Москву. Потому что в Севастополе стала такая тухлая и невыносимая атмосфера среднероссийской провинции, все талантливые и умные люди при первой возможности уезжали, начался прессинг.

Москва меня привлекла потому, что здесь был более или менее обширный выбор работы в независимых СМИ. Мне повезло, и с марта я начала работать в штате прекрасной «Новой газеты». Но последние полгода меня вгоняет в ступор наша новостная повестка. Ты открываешь новости и там видишь: на кого-то завели уголовное дело, у кого-то провели обыск, кого-то посадили, хорошие медиа пачками признают иноагентами, нежелательными организациями. Независимые медиа, которые власть должна использовать в качестве градусника для измерения температуры в обществе, просто уничтожаются, талантливые журналисты получают волчий билет, и многие уезжают из России. Независимая журналистика действительно становится запрещенной профессией. Сдавая очередной текст, ты думаешь, а не придут ли к тебе с обыском, а не заведут ли на тебя дело после публикации? Что делать, если оставшиеся независимые медиа уничтожат? Потом берешь себя в лапки и продолжаешь работать. Должна же хоть у кого-то в этой стране быть смелость, чтобы писать правду.

В «Новой» я сижу в кабинете, где когда-то работала Анна Политковская. Каждый раз когда я смотрю на ее портрет, я понимаю, что независимая журналистика — это большая ценность, за которую надо бороться. Потому что кто, если не мы?