В Суоярвском районном суде огласили первый приговор по делу о гибели 14 детей на Сямозере в июне 2016 года. Тогда руководство детского лагеря «Карелия Open» отправило группу в водный поход на рафтах и каноэ, несмотря на штормовое предупреждение МЧС. Один из ребят дозвонился по телефону 112 до станции скорой помощи Суоярвской районной больницы, но фельдшер Ирина Щербакова приняла звонок за шутку. Из-за этого спасательная операция началась намного позже. Следствие утверждает, что если бы не эта задержка, детей можно было бы спасти. Щербакову осудили по статье 293 Уголовного кодекса («Халатность, повлекшая по неосторожности смерть двух или более лиц»). Ее приговорили к трем годам колонии-поселения, предоставив отсрочку до 2020 года — до того момента, когда ребенку Щербаковой исполнится 14 лет.
Прокурор района Олег Болгов просил для Щербаковой четыре года колонии общего режима. Коллеги и друзья фельдшера сочли это требование чрезмерно строгим. Корреспондент «7x7» Глеб Яровой поговорил с Болговым до оглашения приговора и выяснил, что на самом деле скрывалось за жесткой позицией прокурора.
— Коллеги Ирины Щербаковой, простые горожане, те, кто был на суде, и даже отец того мальчика, который дозвонился до нее, но все равно утонул, — все, с кем я разговаривал, говорят, что вы потребовали слишком строгого наказания. В этой ситуации сложно обвинять конкретного фельдшера. Непонятно, почему к ней пришел звонок, почему она была к этому не готова. Вам не кажется, что те четыре года реального лишения свободы, что вы просите, — это слишком жестко?
— Надо учитывать все обстоятельства, то есть — 14 смертей, погибли дети, несовершеннолетние, поэтому как оценить степень вины и ответственности за жизнь даже одного человека, тем более несовершеннолетнего? Тут ведь 14 детей, 14 законных представителей, родителей, поэтому данное наказание выносилось исходя из всех обстоятельств по делу: степени вины, всех обстоятельств смягчающих, отягчающих наказание.
Могу пояснить, что в приговоре суд, если будет установлена и доказана вина Щербаковой, также будет оценивать вопрос о возможности применения к ней отсрочки отбывания наказания, которое суд посчитает необходимым назначить подсудимой. Потому что у нее самой есть несовершеннолетняя дочь, которую она одна воспитывает. Поэтому не исключено, что наказание может быть реальным, условным, либо — отсрочка отбывания наказания, либо назначено другое наказание. Ну, со своей стороны, я считал справедливым и обоснованным предлагать суду именно такое наказание.
— Проясните вот эту часть истории. Звонок пришел в отделение скорой помощи районной больницы. Было много разговоров о том, что это случайность. Вроде бы вся эта система «112» еще не заработала по-настоящему. То есть, звонок не должен был дойти до скорой помощи, он должен был дойти до МЧС.
— Я думаю, что этот звонок пришел и поступил не по ошибке, именно так и должно было произойти. Потому что, если мы будем оценивать расстояние до ближайшего районного центра от места трагедии, то именно Суоярви был ближе — это раз. Во-вторых, действительно, у нас система «112» не функционирует пока, но функционирует номер 112, именно этот номер сработал и дети дозвонились. При этом у них был выбор: нажать на номер 1 в МЧС, 2 или 3. Дети считали, что им надо звонить в скорую помощь. По материалам дела, они даже дважды звонили и дозвонились. В первом случае, когда и произошел разговор со Щербаковой, они 17 секунд с ней общались, пока она не положила трубку. После этого дети еще раз дозвонились…
— С того же номера?
— С того же номера, выбрав снова номер 3, но, к сожалению, по техническим причинам [связь оборвалась]. Ответ из Ростелекома свидетельствует о том, что произошел сбой сотовой связи, но они дозвонились. То есть звонок прошел.
— Это точно установлено?
— Однозначно.
— Вы эту запись слышали? Вот эти 17 секунд?
— Конечно.
— Там все однозначно? Ошибиться невозможно было?
— В первый раз я запись слушал в процессе, когда мы исследовали вещественные доказательства по делу. И у меня тоже были предположения, сомнения относительно качества, слышимости, детских голосов: может быть, смех действительно был слышен или какие-то основания, чтобы фельдшер посчитала за баловство или шутку. Но никаких проблем для восприятия, каких-то помех мы не услышали. Достаточно чистая запись, спокойный, ровный голос Щербаковой, внятная речь Севы Заслонова. И мне кажется, никаких оснований не было у фельдшера, чтобы первой положить трубку и хотя бы не задать несколько наводящих и необходимых в таких случаях вопросов для уточнения. Но она действительно посчитала, что это шутка, не придала значения и повесила трубку.
— Она частично признала свою вину. В какой части?
— Я так понимаю, что она признает вину по фактическим обстоятельствам дела, то есть она не оспаривает, что такой звонок действительно был, разговор состоялся, именно она беседовала с мальчиком. Но Щербакова сама об этом ни разу не сказала, что она не считает себя невиновной, непричастной к этому. Она действительно просила извинений у потерпевших, у родителей погибших детей. Поэтому, как минимум, моральную ответственность за собой она ощущает, осознает и поясняла, что она с этим жить будет, конечно, всю жизнь.
— Ее коллеги — они наверняка и на процессе об этом говорили, и журналистам говорили — упоминали, что такие ситуации действительно происходят часто: «звонят, балуются, мы бросаем трубки и ни в какие журналы это не вносим». Вы принимали это во внимание, что действительно часто балуются?
— Конечно, эту версию мы однозначно отработали. Были сделаны соответствующие запросы в Суоярвскую ЦРБ, в отделение полиции по Суоярвскому району. Было установлено, что до момента трагедии, до июня 2016 года, за первое полугодие прошлого года таких сообщений было зафиксировано не больше десяти — по-моему, восемь. Из них только два сообщения были направлены в отделение полиции для принятия мер — и все.
— И у этой истории не будет продолжения? Это же нарушение, так?
— Да. Я просил вынести по этим фактам частное постановление на имя министра здравоохранения республики Карелия, чтобы практика все-таки была адекватной на телефонное баловство, хулиганство, чтобы не было возможности у диспетчеров, фельдшеров говорить, что они сомневаются в обоснованности. Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. В последнем слове Щербакова достаточно опасные суждения высказала по поводу того, что всю жизнь их учили и призывали не особо верить и относиться серьезно к телефонным сообщениям, которые поступают от детей. На самом деле это очень страшная вещь, потому что действительно бывают ситуации, когда мама, папа, бабушка нуждается в медицинской помощи, и ребенок вынужден обратиться в скорую помощь. И он действительно сообщает правдивую информацию о том, что нужна экстренная помощь. И если мы не будем реагировать на звонки от несовершеннолетних, то, я думаю, последствия будут очень плохие.
— Была передача «Телефон спасения „911“». Там через раз показывали, что звонят дети и спасают кому-то жизнь.
— Да, бывают инструкции, и дети действительно выполняют. Поэтому я не считаю, что это правильная точка зрения. И не знаю, слышали вы или нет, когда были на процессе, тот же отец Севы Заслонова приводил в пример действия представителей службы «911» в Америке, когда поступило сообщение и девушка заказала пиццу. Не знаете?
— Нет, не знаю.
— Вот что бы сделали наши фельдшеры по приему-передаче вызовов? Оценили бы это как шутку, наверно, не зарегистрировали бы нигде и повесили трубку спокойно. Там же диспетчер службы «911» сразу же передала данное сообщение в полицию. По телефону они отследили место, откуда был произведен звонок, полиция приехала на место, и выяснилось, что девушка фактически была в заложниках, и она не могла по телефону сообщить, что ей действительно угрожает какая-то опасность и вызвать полицию. Вот и все. Поэтому — я могу еще раз повторить — мне кажется, что каждый должен заниматься своим делом. Если ты фельдшер по приему-передаче вызовов, ты должна принять этот вызов, зарегистрировать и передать соответствующим службам, если нет необходимости лично выехать фельдшеру уже выездной бригады скорой помощи. А там пусть соответствующие службы разбираются. И если потом будет установлено, что этот звонок ложный, есть административная ответственность, гражданско-правовая ответственность за каждый вызов. Мы у главного врача Суоярвской ЦБУ выяснили, к примеру, что каждый выезд скорой медицинской помощи стоит 2400 рублей. Это элементарно.
— То есть, что она должна была сделать — принять вызов и перенаправить его?
— Да, многие путают и говорят, что она же детей не толкала в воду, не выпускала на воду. Так никто это ей в вину и не ставит. Прежде всего, это преступление по неосторожности, то есть она допустила небрежность в данном случае. За это, по моему мнению, она должна понести ответственность уголовную.
— Я, конечно, вашу точку зрения не разделяю.
— Я в своей речи сказал, что она была последним шансом для детей.
— Это правда.
— Она за это получала зарплату, понимаете? Именно за это: что она принимает и передает телефонные звонки. Мы установили, что в тот день, знаете, сколько было телефонных звонков?
— Нет.
— Два. Два! Включая этот. Я когда слушал запись, я думал, может, она действительно откуда-то приехала только, была уставшая, торопилась куда-то… Нет, она абсолютно спокойна. Мы даже выяснили, что в тот день она никуда не выезжала. То есть проблем вообще никаких не было. Поэтому как ее оправдать? Ну, хорошо, я могу согласиться с юристами, что есть спорные вопросы юридические, они очень тонкие, и правовую сторону мы трогать не будем. Но скажите про моральную сторону!
— Вы же сами говорите, что с моральной точки зрения она это наказание понесла и будет нести всю оставшуюся жизнь.
— Нет, мы говорим про вину моральную. Вот вы считаете, что она вообще по моральному принципу не виновата?
— Виновата.
— А в чем тогда вы не согласны?
— Я не согласен с четырьмя годами реального заключения в колонии.
— Хорошо, я вам объясню. Сейчас же не на камеру? [По просьбе прокурора видеозапись была остановлена. Перед ним на столе остались два диктофона, которые он не просил выключать]. Я попросил четыре года общего режима и применить статью 82 [Уголовного кодекса] об отсрочке. Вы знаете, как действует эта статья?
— Нет.
— Не знаете. Можете прочитать — она маленькая и всем понятная. Статья действует таким образом, что если у подсудимого есть ребенок до 14 лет, то суд к нему может даже реальное наказание не применять, а отсрочить до достижения 14 лет ребенку. И вопрос главный не у юристов, кто не знает: «А что потом будет? В тюрьму?».
— Да.
— Не-е-ет. После этого [в дело вступает] уголовно-исполнительная инспекция, она ведет всех условников, которые к обязательным работам осуждены, к примеру. Когда ребенку Щербаковой исполнится 14 лет, то на следующий день они обязаны выйти в суд с материалом. О чем? Могут — о том, чтобы направить Щербакову в места лишения свободы. Но для этого должны быть основания. Она должна нарушать общественный порядок за это время, может быть, совершить еще какое-то преступление, плохо относиться к своему ребенку, привлекаться комиссией по делам несовершеннолетних, может быть, она будет лишена родительских прав к этому времени и так далее. Только в этом случае человек пойдет в тюрьму. Если всех этих фактов нет, уголовно-исполнительная инспекция выходит [c материалом] об освобождении от наказания.
— То есть ее, скорее всего, никогда не посадят?
— Для этого надо, чтобы суд все-таки применил эту статью, понимаете? Поэтому я сейчас могу сказать, ну, так, забегая вперед — естественно, я не могу всего знать — но так практика складывается: если суд применит эту отсрочку, Щербакова никогда не будет находиться в местах лишения свободы по этому делу. Понимаете?
— А с работы ее уволят?
— Нет, я также просил дополнительно в наказание не применять запрет занимать должности, связанные с медицинской деятельностью. Почему? Потому что как фельдшер скорой помощи она характеризуется положительно, к ней вопросов нет. Поэтому она как работала — она же до сих пор работает — так она и будет работать, если ее реально не посадят. Такого что прокурор бездумно всех посадит на 10 лет, расстреляет — такого нет.
— Пока так и выглядело, на мой взгляд.
— Поэтому я считаю, что такая ситуация намного лучше, чем если бы я попросил четыре года лишения свободы условно с испытательным сроком в четыре года. Потому что за любое какое-то [нарушение] она может сесть. Например, она водитель. И не дай бог, она сбила кого-то, сломала кому-то руку-ногу — она сядет. И приплюсуют еще четыре года. А так ей просто надо жить вместе с дочерью. Они в нормальных отношениях, а дочке, по-моему, уже 11 лет. То есть образно говоря, ей надо три года спокойно продолжать дальше жить и работать.
— Эта видимая жесткость наказания, которое вы запросили, она больше для того, чтобы другим неповадно было?
— Конечно. Но даже не то что это жесткость… Я, например, не считаю, что это жесткость. Это был единственный вариант, как максимально «улучшить» Щербаковой [наказание]. У меня нет цели с ней по-жесткому действовать. Но с другой стороны, наверное, было бы неразумно и глупо, если бы я попросил ей условно. Ко мне приехал бы родитель из Москвы и сказал бы: «Почему условно? Моего ребенка нет. Он шесть часов был в воде, пока не утонул».
— Мораль сей басни такова, что всем надо исполнять свои обязанности?
— Надо заниматься просто своим делом. Там, где реально не надо думать, — ну, это мое мнение, где есть техническая работа, как здесь — ты должен принимать сообщения и передавать их. Надо делать свою работу грамотно — и все.
Ирина Щербакова стала первой осужденной по делу о погибших подростках. Следствие продолжается. Состоятся суды над руководством лагеря «Карелия Open», одним из сопровождавших группу инспекторов и экс-руководителем карельского управления Роспотребнадзора. Суд над ними будет проходить не в Суоярви, прокурор Болгов в этом процессе участвовать уже не будет.
