Работники карельского лагеря «Сямозеро»: Дети называли Елену Решетову «Мама Чоли»

21 июня Петрозаводский городской суд принял решение арестовать директора ООО «Парк-отель „Сямозеро“» Елену Решетову и ее заместителя Вадима Виноградова. Их обвиняют в гибели 13 детей, утонувших в минувшие выходные во время шторма в походе, который организовало руководство лагеря.

Елена Решетова во время процесса выглядела, что называется, убитой. То ли осознанием собственной вины, то ли того, что дома в Москве осталась прикованная к постели мать и трое несовершеннолетних детей. На каверзные вопросы журналистов о том, как ей спится по ночам, не отвечала, хотя было заметно, что спалось ей, по-видимому, не очень. Вадим Виноградов держался бодрее. После оглашения вердикта суда объявил, что сам себя не простит, и просил себя проклянуть. При этом заявил, что распоряжение о водном походе отдавала Решетова, а он лишь исполнял их.

Корреспондент «7x7» съездил в злополучный лагерь и поговорил с оставшимися там работниками, а затем — в деревню Кудама (к ее берегам прибило некоторых спасшихся детей), где побеседовал с главой Эссойльского поселения Андреем Орехановым. Психологический портрет Решетовой получился как минимум неоднозначным.

Лагерь «Сямозеро»: въезд воспрещен

Лагерь «Сямозеро» [ударение на первый слог] занимает 12 восхитительных гектаров леса: сосновый бор на берегу одного из красивейших карельских озер. С одной стороны лагеря — песчаный пляж, с другой — тихая заводь (в Карелии такой заливчик называют «загубиной») с кувшинками и причалом. Даже странно, что это не vip-клуб, а детский лагерь. Правда, потом выяснится, что владелец лагеря арендует территорию вместе с корпусами у ОАО «Карелэнерго», а то, что энергетики еще с советских времен получали далеко не худшие места для отдыха сотрудников и руководства — ни для кого не секрет.

 

 

 

Въезд в лагерь перекрыт. На воротах — замок и знак «Въезд запрещен», для убедительности забор подпирает охранник в фирменной форме. Перед воротами стоит «ГАЗель», которую тоже не пускают на территорию, хотя она явно из своих (водитель приехал забрать неиспользованные из-за закрытия лагеря продукты): охранник обращается к водителю по имени, угощает водой, пеняет на приказ Следственного комитета никого на территорию лагеря не пускать.

Встречает нас не очень дружелюбно, но оригинально: стишком в стиле «понаехали тут». Называет «желторотиками». Видно, что внимание прессы порядком ему надоело. На вопросы поначалу отвечает неохотно, но чем дальше — тем откровеннее. К беседе присоединяется одна из сотрудниц столовой. Через несколько минут разговора, сетуя на несправедливость телевизионщиков («У Малахова на ток-шоу только ругали лагерь, а вот отца девочки, который сказал, что специально отправлял туда дочь второй год подряд, зная, что будут походы, никто не слушал!»), наперебой рассказывают (они попросили не называть их имен в публикации — по разным причинам):

— Никакая Решетова не убийца, нормальный руководитель. То, что случилась такая трагедия, это не ее ошибка. Ее за два дня до этого не было в лагере, она уехала в Москву к больной маме, и решения здесь принимал Виноградов. А о Елене Васильевне могу сказать только хорошее. Я хотя здесь недавно, только месяц как на пост заступил, но сразу понял, что она только этим лагерем живет. Раньше лагерем занимался ее муж, но после того, как он погиб здесь, в Карелии, в автокатастрофе, ей пришлось тянуть все хозяйство на себе. Сразу мне сказала: ей по рации можно в любое время дня и ночи информацию передавать. Мы ходим через каждые два часа в обход по лагерю, и я вижу, что в ее окне свет не гаснет до четырех утра. А к восьми она уже идет всех будить, на зарядку выводит, за всем внимательно следит. Никому грубого слова не скажет, со всеми уважительно разговаривает, добрая, спокойная. Дети ее любили, называли «мамой Чоли» [героиня сериала «Просто Мария», символ доброты и заботы], — рассказывает охранник.

— Зря Решетову закрыли, она ни в чем не виновата. Вадиму [Виноградову] надо было головой думать, когда выводил ребят в озеро в такую погоду. Мы тут по лагерю ходили, на нас шишки падали с сосен, деревья друг на друга складывались, а он детей в лодки посадил. Ясно, что все будет теперь валить на нее, раз она директор. Но вы должны понимать, что это был отличный лагерь: дети жили большую часть времени в корпусах, ходили в походы, которые всем очень нравились, их хорошо кормили, у них была интересная программа. Такой вам только факт приведу: дети уходят в поход за неделю до конца смены, возвращаются дня за три до отъезда, и к их возвращению им меняют постельное белье. На три дня, представляете! Только для того, чтобы они вернулись на все чистое, чтобы могли хорошо отдохнуть, — подхватывает сотрудница столовой и добавляет:

— Я в разных лагерях работаю 10 лет. Была и в «Айно», и в «Русском Севере» [детские лагеря вблизи Петрозаводска]. Везде возила с собой своих детей. Им нигде так не нравилось, как в «Сямозере». Обычно дети предоставлены сами себе или заняты каким-то глупостями, детскими играми. Здесь им нравилось именно то, что все по-взрослому. Это написано и на сайте лагеря, и в группах в соцсетях. Все, кто сюда едет, знают, что здесь походы, трудности, но очень интересно.

Напоследок она признается:

— Конечно, дети после всего случившегося были на эмоциях. Кто-то ломал стены от злости, кто-то написал в корпусах «Лагерь смерти» и «Зачем вы убили наших друзей». Это все можно понять, нам всем тяжело. Но кто-то отказывался уезжать, когда за ними приехали родители, сказали, что никуда не поедут, пока смена не кончится. Так что не надо только плохое про лагерь писать, здесь много хорошего было.

То, что в лагере не было проблем с размещением детей, подтверждают и студенты Педагогического колледжа, которые проходили в лагере летнюю практику. Накануне в коридорах суда они рассказывали журналистам, что к условиям жизни в лагере у них претензий нет:

— Все жили в нормальных условиях, все было чисто, убрано. Дети мылись в душевых кабинах. В моем отряде у детей в каждом номере было по своему душу, по своему туалету.

В деревне Кудама

Так и не осмотрев лагерь (прощаясь, охранник сказал: «Приезжайте через недельку, тут уже наверняка никого не будет, сможете свободно гулять по территории»), отправляемся в деревню Кудама, вблизи которой и развернулась трагедия. От лагеря до Кудамы на машине — около 50 км извилистых дорог. Говорят, есть дорога прямее, длиной примерно километров тридцать. Соображаем, что по озеру, по прямой, еще короче, но все равно не меньше пары десятков километров (на поверку оказалось, что Кудама находится ровно на противоположной стороне озера, до нее от лагеря примерно 12 км, а до островов, на которые плыла группа детей — около 10 км). Удивляемся, что детей, самым младшим (и объективно — самым слабым) из которых было 12 лет, отправили в такой длинный поход.

Признаки беды заметны еще на подъезде к деревне: на одном из перекрестков стоят два Урала-4320 МЧС (со вчерашнего дня поиски последнего ребенка ведутся не только на озере, но и в лесу), на въезде в деревню, на поляне, — красная пожарная машина и фирменный МИ-8. На выезде, с другой стороны, разбит палаточный лагерь, реют флаги. На берегу Сямозера — оперативный штаб, водолазная служба и вездесущие журналисты. У самой воды — свежие цветы. Решаем не отвлекать представителей Emercom’a расспросами. От них сейчас ждут только одной новости — о том, что найден пропавший без вести последний участник похода, но этого пока не произошло.

 

 

 

В Кудаме встречаемся с главой Эссойльского поселения Андреем Орехановым. Его рассказ никак не вяжется с рассказом работников лагеря. Зато, пожалуй, больше вяжется с происходящим. Начинает Ореханов с места в карьер:

— Я с этой Решетовой борюсь не первый год. В прошлом году даже удалось закрыть лагерь по решению межведомственной комиссии, однако суд это решение отменил. То, что там творится, назвать нормальным никак нельзя. Вот вы говорите, она хорошая [поправляем: не мы, а работники лагеря говорят]. А как быть с кипой предписаний об устранении нарушений? А как быть с ежегодными жалобами детей на условия содержания в лагере? А как быть с тем бардаком, который там творится: электрический кабель прикреплен к заборам (рядом притворно охает корреспондент «России 1», воображая, видимо, забор, огражденный колючей проволокой под напряжением), болтается на деревьях. Это прямое нарушение норм безопасности. На берегу стоят туалеты без всяких септиков, а в воде купаются дети. В корпусах тесно, нары двухэтажные на четырех квадратных метрах по две штуки. Некоторые группы живут в резиновых палатках на территории лагеря, типа пошли в поход. Палатки кое-как установлены, вода внутри, все разбросано, антисанитария.

Почти не слушая вопросов, глава поселения продолжает:

— Какие вам нужны еще доказательства? Если Решетова такая хорошая, то почему мне дети смс-сообщения пишут из лагеря, просят помочь, спасти от голода и холода, снять с островов? Сколько раз мы делали ей предписания о том, что лагерь плохо зарекомендовал себя, очень много нарушений. После этого меня вообще прекратили пускать на территорию, хотя глава поселения обязан знать, что там происходит. Выталкивали силой, приходилось подключать контрольные органы.

То, что смс действительно были, равно как и то, что Ореханов предпринимал попытки закрыть лагерь за нарушения, доказывают статьи районной газеты и слова карельского детского омбудсмена Оксаны Старшовой:

— Прокуратура не просто вынесла представление, директора лагеря оштрафовали на 50 тысяч рублей. Более того, были предписания о несоблюдении норм САНПиНа на кухне и по качеству белья, которое детям предоставляется. Роспотребнадзор и прокуратура, проверяя этот лагерь, понимали, что могут проверить только заявленные на проживание корпуса. На деле обнаружилось, что не заявленный на момент проверки корпус, в котором не должны были жить дети, по факту был заселен детьми [один из вожатых накануне признался журналистам, что его отряд жил в корпусе, который не проходил проверку надзорных органов, но во время проверки уходил в лес, «в поход», прятался таким образом, оставляя корпус пустым]. Данный лагерь не должен был выводить детей на маршруты. По урокам прошлого года прокуратура это тщательно проверяла. Лагерь должен был осуществлять деятельность только в условиях стационара.

Каждую минуту у Ореханова звонит телефон: «Да-да, такая трагедия, Илья… Держимся, держимся». // «Это моя вотчина, Олег, я здесь уже два срока руковожу. Все сейчас на мне замыкается, приезжаю сюда в 8 утра, уезжаю поздно вечером».

Иногда Ореханов смягчается:

— Конечно, было в этом лагере и хорошее, и об этом тоже не надо молчать, надо говорить в том числе в суде. Но я вам честно скажу: я бы своих детей, своих внуков ни за что в этот лагерь не отправил бы. Я вообще не понимаю, как можно отправлять детей в лагерь, где еще пять лет назад начальник охраны до смерти забил битой своего подчиненного.

***

И позицию работников лагеря («каждый кулик свое болото хвалит»), и критику главы сельского поселения, на котором произошло ЧП федерального масштаба, и эмоции детей, и неоднозначные показания неопытных вожатых, и, самое главное, горе родителей — понятны. Следствие, конечно, определит (или назначит?) виновных. Не стоит, однако, опережать события. Все очень неоднозначно. 

18 июня в поход по озеру отправилась группа детей 12–15 лет. 13 человек погибли, поиски еще одного пропавшего ребенка пока не дали результата. Во многих регионах страны проходят внеплановые проверки условий пребывания детей в лагерях.