«Мы и за год не сможем ознакомиться с материалами». «7х7» публикует заявления фигурантов «дела Гайзера» в Мосгорсуде

Обвиняемые по «делу Гайзера» в очередной раз попросили Мосгорсуд изменить меру пресечения с содержания под стражей в СИЗО на домашний арест. Заседание суда состоялось 14 марта, суд рассмотрел ходатайства следствия и защиты. Репортаж об этом можно прочитать по ссылке. «7x7» публикует выступления в суде экс-главы Коми Вячеслава Гайзера, его бывшего заместителя Алексея Чернова, бывшего руководителя управления информации администрации главы республики Павла Марущака. 

 

Вячеслав Гайзер

 

 

— Я целиком и полностью поддерживаю позицию моих защитников, адвокатов. Со своей стороны я хотел бы добавить тоже пару моментов. Подчеркнуть, что уже полтора года с момента выхода следствием в первое судебное заседание с пакетом документов, обосновывающими необходимость моего ареста и содержания под стражей, — сколько уже было потом этих заседаний, продлевалось мое содержание под стражей — ни на одну букву не изменялся ни один, по сути, документ, который базировался, соответственно, на каких-то так называемых оперативных данных оперативных служб, ФСБ. Адвокаты мои уже говорили об этом: справка эта сначала вызывала недоумение, потом просто смех. Теперь я уверен, что неизменность каждой фразы в этой справке, — она не просто так. Это в особо циничной форме люди, которые эту справку каждый раз переподписывают, дату, демонстрируют свое неуважение в первую очередь суду. Потому что когда полтора года подряд в этой справке оглашаются заведомо ложные данные, которые элементарно проверяются. Адвокаты об этом говорили — по поводу якобы проживания моей дочери за рубежом, якобы каких-то моих доступов к счетам за рубежом, которые за полтора года вся мощь федеральной службы безопасности, следственного комитета, который этим занимался, за полтора года — ни одного факта так и не привела. По поводу того, где же эти несуществующие счета, которыми я могу обладать, которыми могу распоряжаться и которые мне помогут каким-то образом куда-то сбежать.

Точно так же, как ни одного раза не было оглашено, а каким же образом я могу куда-то скрыться, если будет принято решение о переводе меня под домашний арест, если: а) в системе ФСИН существуют технические условия для содержания человека под домашним арестом (мы знаем — это технические средства слежения, и сегодня десятки, сотни людей находятся под контролем таких средств и находятся под домашним арестом), и второе — все мои документы (и это тоже в деле есть) были изъяты у меня еще 19 сентября 2015 года. Ну хотя бы каким-то образом они попытались бы объяснить суду уважаемому, каким образом я тогда могу это сделать. Просто голословное заявление, не подтвержденное ничем. Причем еще раз говорю: все эти заявления не меняются вообще ничем, кроме даты в этой справке.

И второе, на что хотел бы обратить внимание. Я и на предыдущем заседании суда, которое рассматривало такой же вопрос в январе месяце, говорил о том, что моя просьба о возможности перевода меня под домашний арест в первую очередь вызвана моим желанием как раз обеспечить достаточно быстрое ознакомление с материалами дела. Потому что (я это все полтора года говорил) я, может быть, самый главный интересант в том, чтобы это дело как можно быстрее дошло до суда и чтобы я мог отстоять соответственно свою позицию, которую сегодня сутевую мы не можем обсуждать, я это делать не буду, но тем не менее именно я заинтересован в том, чтобы быстро и квалифицированно пройти эту стадию. Возможно это сделать в тех условиях, в которых […]? Нет! И сегодня это подтверждает само следствие, потому что даже те данные, которые представитель следствия озвучил, они свидетельствуют о чем? — что все те люди, которые сегодня находятся в условиях СИЗО под арестом, количество томов, с которыми они ознакомились, кратно меньше, чем количество томов, с которыми ознакомились те люди, которые находятся под домашним арестом. Так это же и подтверждение того, о чем я говорю! Что если сегодня я буду находиться под домашним арестом, то и, соответственно, скорость ознакомления, качество ознакомления, а соответственно, мое право на защиту, будет совершенно другое. Если следствие заинтересовано, как они говорят, так в чем проблема?

У нас в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом содержание под стражей и домашний арест — равнозначные меры, ничем не отличаются. Соответственно, сегодня в условиях, которые технологически (я ничего не хочу сказать по руководству СИЗО в этом плане), просто технологические условия в СИЗО таковы, что невозможно там обеспечить прохождение следователей так, как они, может быть, себе там планировали... Потому что за полтора месяца, которые идет официальное ознакомление с материалами дела, у меня следствие было с этими материалами дела три раза. Три раза! В течение 3–4 часов, которые они могут там быть с учетом тех ограничений по времени, в которые они попадают. Я на сегодняшний день смог ознакомиться с шестью томами, так кто же тогда заинтересован в том, чтобы объективно и быстро все это прошло?

Поэтому, заканчивая свое выступление, Ваша честь, я хочу еще раз подчеркнуть, что считаю, что если мы все заинтересованы в том, чтобы это дело дошло до своего логического завершения достаточно быстро, квалифицированно, то нужно обеспечить всем сторонам возможность ознакомления с этим делом. Я прошу вас принять решение о возможности перевода меня под домашний арест, потому что, повторю еще раз, все технические условия для этого есть, и это обеспечит мое право на защиту в полном объеме, которое гарантировано любому гражданину Российской Федерации Уголовно-процессуальным кодексом.

 

Павел Марущак

 

 

— Мера пресечения, Ваша честь, [неразборчиво] требует исключительных обстоятельств, исключительного обоснования важности тех причин, которые кладутся в основание, для того, чтобы я и другие граждане содержались под стражей. Как мы видим из материалов, представленных следствием, никаких исключительных обстоятельств следствием и прокуратурой не выявлено. Более того, часть тех обстоятельств, на которые ссылалось следствие в ходе своей работы на предыдущих продленках, эти обстоятельства, они отпали, как я понимаю, поскольку они не упомянуты в этот раз. Ранее следствие упоминало, что у меня имеются некие зарубежные активы на Кипре. Но я сам ходатайствовал после этого заявления, чтобы следствие проверило, и если действительно есть такие активы и это связано с моей преступной деятельностью, то действительно нужно 174-ю [статью Уголовного Кодекса «Легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретенных другими лицами преступным путем»] менять. После этого ссылка на это обстоятельство исчезла. И еще была ссылка на обстоятельство, что я близко знаком с господином Веселовым, а потому могу воздействовать на суд, следствие и других процессуальных лиц по делу. Я тоже написал ходатайство: прошу проверить мои связи с господином Веселовым, и если они такое воздействие могут оказать, то необходимо тоже квалифицировать эти обстоятельства. И это обстоятельство тоже исчезло.

В итоге я пришел к тому результату, что [неразборчиво] просто подписывает абстрактную справку на одном листе о том, что я, возможно, могу скрыться, возможно, могу повлиять и, возможно, продолжу преступную деятельность. Давайте просто разложим это на логические единицы. Скрыться я не могу, поскольку все документы у меня изъяты, как-то повлиять на следствие, я так полагаю, я не могу, поскольку сбор всех доказательств по делу завершен. А продолжить преступную деятельность я не могу даже теоретически, поскольку пресс-службы губернатора Гайзера больше не существует. Продолжить преступную деятельность я могу только в пресс-службе губернатора Гапликова, выгораживая губернатора Гайзера. Трудно себе представить, согласитесь. Поэтому полагаю, что каких-то конкретных фактических обстоятельств в обоснование своих требований следствие не смогло представить, здесь я с адвокатом согласен.

Кроме того, я полагаю, что, действительно, что суды ранние, и сейчас, к сожалению, есть такая проблема, суд не рассматривает индивидуально ситуацию конкретного человека по продлению срока содержания под стражей. Тут есть данные о специфическом состоянии здоровья, есть данные о специфическом семейном положении, четверо детей — это много по российским меркам. Есть данные по материальному положению. Я полагаю, что эти данные отдельно должны быть проанализированы. Понятно, что у других обвиняемых есть свои обстоятельства. Но и ранее, я думаю, что и сейчас, я не увидел обстоятельного анализа этих обстоятельств по моему содержанию под стражей. Относительно состояния здоровья. Я видел справку из СИЗО, которая присутствует в материалах дела, и я знаю о постановлении правительства [неразборчиво] из СИЗО. Я в этом плане что хочу пояснить. Первый момент: справка из СИЗО недостоверна. Потому что у меня нет гастрита, гастрит есть у моего сокамерника [смех в зале], он по-прежнему на него жалуется, я жалуюсь на другие моменты, на свою болезнь. В итоге я приехал с такой справкой и боюсь, как бы он не приехал с моей, с моим диагнозом и получит заслуженную свободу. В СИЗО нет надлежащей медицинской помощи, и все это прекрасно знают. Это знает следствие, я полагаю, все присутствующие догадываются об уровне медицинской помощи в российских СИЗО. У нас на «Матросскую тишину» один дежурный фельдшер, и этот фельдшер боится моего диагноза больше, чем я. Естественно, она не обладает ни высшим медицинским образованием, ни специальными медицинскими познаниями, ни какими-то медикаментами или специальными техническими средствами, которые способны мне помочь. Понятно, что в положении постановления правительства [неразборчиво] они освобождают из-под стражи в автоматическом режиме только уже почти мертвых людей. Я пока еще жив, умирать не собираюсь и под это постановление, видимо, не подхожу. Но, безусловно, эти обстоятельства должны быть проанализированы. Ранее суд такого анализа, к сожалению, не делал.

Ну и как все выскажусь. Действительно, происходит трагическая ситуация с затягиванием процессуальных моментов, связанных с ознакомлением с материалами по делу. 460 томов ко мне следователь тоже принес. Я помогаю ему всеми силами, я ознакомился с восемью томами, ускоряюсь максимально. Но с учетом такой скорости реализации этих процессуальных полномочий, мы и за год не успеем ознакомиться. И что же я весь год буду сидеть, пока следствие будет эти абстрактные справки от Муртазина предоставлять? Я что-то там могу сделать относительно доказательств суда и следствия? Полагаю, что здесь может иметь место, следователи могут предполагать, и я могу, я предполагаю, что где-то через полгода следствие выйдет сказать об ограничении сроков ознакомления нас с материалами дела. А я успею прочитать томов тридцать. А мои материалы, они как раз, например, к сороковому тому. Вот так неприятно получилось, и пойдем в суд. Я считаю, что категорически недопустимая ситуация налицо, грубо и некомпетентно составленное следствие, возможно, даже надзорные органы, которые не реагируют на эти моменты. Поэтому полагаю, что возможно вполне отклонить представление со стороны Следственного комитета и применить ко мне иную меру пресечения, вполне адекватную в виде домашнего ареста либо подписки о невыезде».

 

Алексей Чернов

 

 

 

— Я бы хотел, чтобы мы с вами обратили внимание, что руководитель следственного органа, который подписал в ваш адрес ходатайство о продлении меры содержания, на седьмой странице указал, что я могу препятствовать расследованию по делу. По-моему, расследование закончилось.

— Расследование не закончено. Закончено производство следственных действий. Расследование закончено моментом подписания некоторых заключений. Я понимаю, что вы имели в виду, — сказал судья.

— Вряд ли я чему-то смогу помешать. Что касается справки ФСБ... Она не меняется от дела к делу. Ее подписывает или Залетный, или Муртазин. Но текст не меняется.

— Залетный — это фамилия?

— Я так же пошутил, но в «Лефортово». Потом жалел об этой шутке.

— Неудачно?

— Да. Майор Муртазин пишет, что я приобрел на имя своей бывшей жены, с которой я веду совместное хозяйство... Благодаря Муртазину я полтора года веду совместное хозяйство с представителем Таджикистана в камере «Лефортово», и точно не со своей женой... Никакой оперативной работы, чтобы установить, что Ирина купила недвижимость в Германии, не нужно. Она купила ее и оплатила со счета в банке, российском, рублевом, получив разрешение Центрального банка еще до моего ареста. Это официальная покупка, которая поставлена на контроль у всех контролирующих органов Российской Федерации. И она совершена в соответствии с действующим российским законодательством. Давайте меня будем добивать за то, что я действовал по закону. А потом говорить — «Давайте действовать по закону». Спасибо, я уже сделал.

Дальше. Майор Муртазин указывает, что я могу дать поручение своим подчиненным, которые уничтожат материалы по делу. У меня нет подчиненных. Благодаря во многом усилиям этого Муртазина, у меня нет подчиненных. Я через день убираю камеру по очереди со своим таджиком. У нас общинный строй.

Мне не известно положение Зарубина [предприниматель Александра Зарубин, один из фигурантов «дела Гайзера»]. Мне говорят, если меня под домашний арест выпустят, он меня выкрадет. Не вопрос. Но он не выкрадывает господина Москвина, который хотя бы являлся держателем его счетов, исходя из обвинения, контролировал его счета. Но вот сидит Москвин, его надо выкрасть, чтобы получить доступ к счетам. Но Москвин никуда не делся, Зарубин никуда не делся. Не надо переоценивать мою ценность и господина Зарубина. Никаких сведений нет. Более того, основной упор делается на наличии у меня загранпаспорта и шенгенской визы. Ваша честь, посмотрите дело на странице 71, там судья Смолкина сказала, что у меня нет загранпаспорта. Она это отразила. Судья Смолкина это знает, а майор УФСБ Муртазин не знает. Так вот они работают.

Я пытаюсь пробиться через такую вещь, которая называется профессиональная отстраненность. Я читал, что у судьи это есть. У нас был суд, несколько раз адвокаты обращались к судье, ссылаясь на пленумы. И судья говорил: «Что вы мне тут рассказываете? Это Басманный суд. Пленумы не для вас». Фамилия этой судьи Дударь. Я тогда сказал: «Почему вы так общаетесь с адвокатами? Этот человек — как врач. Он может потребоваться каждому. Вы сами будете обращаться к этой стороне жизни». Вот теперь судье Дударь, возможно, придется искать адвоката и вспомнить то судебное заседание. Поэтому с вашего разрешения я на один пленум сошлюсь, чтобы вы поняли, почему я займу ваше время.

Решением пленума от 19 декабря 2012 года прямо указано, что избрание меры пресечения для заключения под стражу допускается только после проверки обоснованности подозрения причастности лица к совершенному преступлению. Вот я с вашего разрешения кратко попробую это сделать. Почему? Обвинение написано очень хитрым образом. У меня было полтора года, я его читал, оно росло. Поскольку необходимо каким-то образом закреплять фигурантов, то это делается так: вам на одной странице дают одну часть, а на двадцатой — другую. Любой нормальный человек, прочитав два тома, не помнит, что было том назад.

Вот, например, в материалах дела содержатся указания на мою причастность к эпизоду с птицефабрикой. Как это выглядит? «Чернов, используя свои должностные полномочия, а именно, — дальше уже десятая страница, но я слитно читаю — координацию органов исполнительной власти по реализации государственной политики в области СМИ и энергетики, используя подчиненные ему полномочия в министерстве культуры, министерства национальной политики и Агентства по СМИ, обеспечивает принятие правительством Коми нормативно-правовых документов по приватизации птицефабрики „Зеленецкая“». Ваша честь, я думаю, что без запросов вы понимаете, что вряд ли министерства национальной политики, культуры и агентство по СМИ могли даже инициировать такую работу. Мы же с вами понимаем, как работает правительство, что такое компетенции и так далее. Вот что написано следствием.

Дальше. «Чернов убеждает членов правительства Коми, членов иных госорганов в целесообразности принятия решения о приватизации. Однако на странице 62 обвинения указано, что на всех встречах с руководителями Минсельхоза и птицефабрики я не участвовал. Это проверено следственным путем. То есть все люди, которых допрашивали вперед-назад-боком, сказали, что Чернова не было. А я с самого начала говорил, что у меня другая работа. Я к этому не причастен.

На странице 53 указано: «Чернов в отсутствие Зарубина координирует и согласовывает действия участников преступного сообщества, реализующего этапы преступного плана по Коми». Но не приведено ни одного факта. Из всех лиц, которые имеют отношение к данным обстоятельствам и кого следствие причисляет к преступному сообществу, я в указанный период был знаком только с Кудиновым Игорем Павловичем. Мы с ним никогда в жизни ничего, касающегося птицефабрики, не обсуждали. Он тут сидит, он подтвердит.

Я также обвиняюсь в том, что осуществлял прикрытие действий преступного сообщества, должен был не допустить волнений трудового коллектива и обеспечить их согласие. Но, как я указал ранее, самими же материалами обвинительного заключения на странице 64 указано, что я не присутствовал ни на одном из этих мероприятий. Я причастен к другим вопросам.

Кроме того, на странице 64 указано, что я дал указание руководителю управления по имуществу Беляеву исполнить распоряжение правительства 494 о приватизации акций. И это абсурд, потому что распоряжение правительства, если вашим языком говорить, —процессуальный документ. Он содержит предмет, ответственный орган, ответственное лицо, сроки исполнения, исполнительскую дисциплину и источники исполнения. Это все есть в документе. Там нет возможности сказать — делать или не делать. Даже отмена этого постановления — это целая процедура, равная его принятию. Что я должен был сделать? Там нет места для этого действия. Никаких иных действий с моей стороны обвинение не содержит.

А дальше как у Ильфа и Петрова: «И примкнувший к ним [неразборчиво] стерегущий». Вот это про меня.

И еще эпизод. Единственным деянием, которое мне инкриминируется, является причастность к строительству фабрики в виде контроля за ходом строительства. Но дело в том, что у следствия нет претензий к строительству фабрики. Ничего не украдено, фабрика построена, сдана в срок. Нет в материалах дела ни одной претензии к строительству фабрики.

На странице 122 указано, что в неустановленном месте, в точно не установленное время с 2007 по 2008 год я принял участие в составе группы лиц, обсуждающих преступный план с участием Москвина и Моториной. Я не говорю, преступные эти граждане или нет. Есть один момент. Следственным путем установлено, что и с Моториной, и с Москвиным я познакомился в 2014 году. Это в материалах дела есть. Таким образом, я не мог принять участие в 2007–2008 году, так как я не знал об их существовании. Так сложилось.

На странице 129 указано, что я использовал служебное положение, организуя финансирование строительства данной фабрики и последующую покупку. Ваша честь, мы уже коснулись темы моих служебных положений. Поверьте мне, министерство национальной политики, министерство культуры, агентство по СМИ не финансирует строительство объектов. И следствие не сможет предоставить ни одного такого документа. Закрепить процессуально это невозможно.

На странице 150 указано, что, действуя по моим указаниям, Моторина организовала завышенную оценку СПК. Но дело в том, что мы не были знакомы с Натальей Моториной до 2014 года. Я не могу оценить ее действия, я о них ничего не знаю. Я не причастен.

Статья 290-я, и паровозом идет 174-я статья... В материалах уголовного дела имеются данные объективного контроля, а именно ПТП, содержащее мою беседу с господином Бухманом, которому я, по версии следствия, высказывал угрозы с целью получить взятку в виде безвозмездной передачи имущественных прав на 50% доли в ООО «Автоцентр». Из содержания этой беседы очевидно следует, что ни лексически, ни контекстуально, ни семантически я никаких угроз Бухману не высказывал. Более того, я в ходе этой беседы обращаю внимание, насколько необходимо, чтобы они получили легально деньги. Если они хотят рассчитаться этим активом за полученные деньги, тот этот актив должен быть абсолютно легальным. Это все в беседе есть, Бухман это все подтверждает. Это том 8, страница 148-я. Следствие не то что не вникает, оно оценки не дает этому. Это называется «угрозы», при этом слово «пожалуйста» я говорю в этой беседе не менее часто, чем обращаясь к вам.

В то же время я бы хотел обратить ваше внимание на еще обстоятельство. Следствие располагает материалами об очной ставке между мной и господином Самойловым, которая состоялась в марте 2016 года. На этой очной ставке обсуждались показания, которые есть у вас в деле, где Самойлов обвинил меня в получении взятки в три миллиона долларов за получение депутатского мандата Госдумы. Я был арестован на основании этих показаний. Самойлов в ходе этой очной ставки дважды обвинил меня по 290-й статье, один раз по 291-й. Все три обвинения он снял. Он сказал, что никогда не давал мне никаких денег, что никогда я у него не просил никаких денег. Он признался, что он меня оболгал. Я узнал у следователя, что если оговор состоялся, это железные показания, удалось сделать преувеличение. Это профессиональный сленг. Вот так преувеличил. Преувеличил он, чтобы вы понимали, на три миллиона, на 100 миллионов и на 15 миллионов. То есть сидеть мне и не пересидеть, если бы я не вспомнил об обстоятельствах, которые заставили его отказаться от этих показаний.

В этой же очной ставке он указал, что господин Бухман является полностью зависимым от него финансовым лицом, имеет непогашенную судимость, а господин Самойлов, как он тогда сказал, имеет очень мощные связи в центральном аппарате ФСБ. Таким образом, господин Бухман опасается господина Самойлова. Это все есть в очной ставке. Следствие могло оценить очень простую вещь: три раза оговоренного человека могут оговорить и четвертый раз. То, что я говорю, подтверждается томом 8, страница 148. Соответственно, ни о какой взятке там речи быть не может, ее там просто нет.

Если мы говорим, что у нас нет взятки, то у нас отпадает и статья 174-я — «Легализация».

Остается обвинение в легализации денежных средств в размере девяти миллионов рублей, которые якобы по моей инструкции провел господин Либензон. Господин Либензон — он и сейчас, наверное, на это будет жаловаться — и сейчас ни с кем не разговаривает. Он требует, чтобы его выпустили, потому что следствие допрашивает его путем вмешательства в его мозг. Вот теперь я верю. Раз он не давал показания, а это в деле появилось, то, похоже [неразборчиво], поэтому, пожалуйста, без адвоката не общайтесь. Потому что этого не было. Более того, у вас в материалах представлена папка с транзакциями. Дело в том, что в указанный период из денег птицефабрики на счету этой фирмы был один миллион рублей. Значит, деньги никак нельзя легализовать. Это в материалах дела самого следствия. Оно само все представит. Исходя из этого — нет факта легализации. Если бы вы сказали про один миллион, мы бы с вами стали говорить, причастен я или нет. А его нет. Соответственно, и здесь нет никакой причастности.

В моих первых показаниях, которые есть в материалах дела, указано, что я нотариально заключил со своей бывшей супругой алиментное соглашение в интересах своих детей. Вы, как судья, знаете, что эти деньги я не могу забрать... Как они используются? Это говорит о том, что я человек ответственный. Семейные отношения по-разному складываются.

В ПТП, которые приложены к материалам дела, есть целый раздел, как я воспитываю свою дочь. Я благодарен следствию, что я настолько принимал участие в воспитании детей, что это попало в материалы уголовного дела. Я учил ее заниматься благотворительностью. Ей девять лет. Я довольно социально ориентированный человек. Все принадлежащее мне имущество находится на территории Российской Федерации. Жена — самостоятельное дееспособное лицо. Она представила следствию справку о своих доходах из Мариинского театра. Там зарплата достаточно существенная, потому что Ирина была успешной солисткой балета. Соответственно, все имущество, которое она покупала, куплено до нашего брака. Нами были взяты очень большие кредиты под залог этого имущества. Не то что состава нет... Мы обсуждаем ее личное гражданское дело, которое каким-то образом пытаются привязать ко мне.

Все мое имущество находится на территории России, в деле нет ни одной справки или счета за рубежом. Здесь сидят люди, которые, по версии следствия, управляли финансами, в том числе и господина Зарубина. Ни один из них не смог привести пример, когда бы он купил что-то за рубежом в моих интересах. Или открыл счет. Вообще — ничего! Как я могу скрыться с какой-то собственностью за рубежом, я себе представить не могу.

Что касается моих каких-то угроз. Ваша честь, я провел пять очных ставок. Я не позволил себе ни одного грубого слова в отношении тех, с кем у меня были очные ставки. Не было ни одного человека за эти полтора года, который каким-либо образом пожаловался... Должны быть жалобы о том, что доверенные лица что-то там делают. Ничего этого нет. Вам не предоставили ни одного документа. Есть только справка — Залетный и Муртазин. Пока такая организованная группа. Не рискну дальше оценки давать, но пока организованная группа.

Негативных характеристик в отношении меня нет вообще. Посмотрите в деле. С первых дней следствия я даю показания. С первого дня следствия у меня был назначен государственный адвокат. Ночью на Техническом переулке без объяснений, без предъявления я ответил на все вопросы. Допрос закончился в 4 утра, я падал с ног. Все это есть в деле и в моих показаниях. Я их не менял. 

— У всех свои дела, и меньше всего их интересует судебное заседание, насколько я это наблюдаю.

— Меня это интересует, и я сейчас попытаюсь вас в этом убедить. Я не менял позицию. Я хочу, чтобы вы поняли: это в деле есть. Если это не так, то тот же господин Сергеев, он офицер, пусть он встанет и скажет, что это не так. У меня нет по объективной стороне вопросов и расхождений ни с одним из тех лиц, кто даже признал вину и заключил досудебное соглашение. Ни од-но-го! По объективной стороне все мои показания для следствия имеют такую же цену, как показания этих лиц, потому что сами события я не оспариваю, и цифры, и даты, и все, что я знаю, — я все следствию изложил.

Действительно, у нас 460 томов, как происходит ознакомление? Приходит следователь, он стоит вместе со всеми в очереди. Но обычно получается так, что я в лучшем случае до обеда попадаю в эту комнату. У меня нет возможности, как вы понимаете, снимать копии. Я сижу, у меня большой объем, и я все переписываю по одной простой причине. Мы с ним обсуждали: «Алексей Леонидович, может быть, вы будете метки тома делать, а ваша защита будет их снимать и передавать?». Нельзя в «Лефортово» передать документы, только по почте. Я свои записи, свои позицию, мне скрывать нечего, отдал администрации «Лефортово» с просьбой передать адвокату, что по почте она потеряться может. Нет, они все посмотрели, скопировали, сказали: все по почте. Я отправил все по почте, это пять вот таких конвертов и пятьдесят страниц. Если они пропадут, у меня же копий нет, копирку мне не разрешают применить, я просил. Я пишу в одном экземпляре.

Теперь — как все происходит. Я сижу в такой камере размером, в ней две кровати, дальше не буду описывать, у меня нет задачи вас разжалобить. Но есть одно обстоятельство: там очень небольшой стол, и он маленький один для обеда. У меня сосед мусульманин, и я обязан считаться с его потребностями, теми, которые он не может... религия — это выше быта. Соответственно, если я буду за этим столом что-то писать, он не сможет за ним есть. Пишу, раскладываю бумаги, все на кровати, и, сидя на кровати, уперевшись в картоночку такую локтями, я пишу. Я следователю говорю: господин Сергеев, они принесли эту бумагу, они думали, что я сейчас буду на здоровье жаловаться. Да не буду я жаловаться ни на какое здоровье, не волнуйтесь. Но физически это сложно, у меня просто реально с суставами проблемы начинаются, с локтевыми. Я обращался с этим, ну мне что могут там помогут, рассказывать, что там такая медицина хорошая, не надо, иначе все бы туда ходили лечиться. Что-то желающих я не наблюдаю.

Далее. Ни я, ни следователь не можем воду принести, это запрещено правилами внутреннего распорядка. Мы оба сидим, он на самом деле, бедняга, сидит в такой же ситуации, как и я. Мы без воды, без еды. Я сразу говорю, что хочу использовать все время, и я не прерываюсь на обеденный перерыв. Там, где не требуются записи, я быстро знакомлюсь, читаю, запоминаю. Но ПТП [прослушивание телефонных переговоров] мне физически необходимо переписывать, потому что это моя защита. Если следствие игнорирует очевидные вещи, угрозу [неразборчиво], пожалуйста, и фразу, сначала проверь и не нужно незаконные активы нам передавать, это, знаете, дорогого стоит. Я писал два дня, и мне потом следователь сказал: «Алексей Леонидович, я все понимаю, но, к сожалению, есть норма — том в день. И если вы не будете в нее укладываться, рано или поздно мы вас вынуждены будем ограничить».

Ну и что получается, как я должен готовиться к собственной защите? Я написал ходатайство следователю Тутевичу, я все это изложил. Причем, заметьте, Ваша честь, очень важный момент, я не оспариваю действий других, у каждого своя здесь жизнь, свои адвокаты. Но я сказал, что пока идет стадия предварительного следствия, мы никаких комментариев не даем, никуда не жалуемся, не оспариваем никаких действий. То есть я максимально старался пройти эту стадию, я не смотрю на следствие как на врагов. Ну вот, ребята, у вас такая информация, давайте проверять. В этой ситуации сейчас я написал Тутевичу ходатайство, я сказал: все, 217-я [статья уголовно-процессуального кодекса «Ознакомление обвиняемого и его защитника с материалами уголовного дела»], ну что, я документы съедать буду на ваших глазах, и обратился с простым ходатайством разрешить мне пребывание в квартире моей бабушки, разрешить мне пользоваться оргтехникой, не подключенной к интернету, разрешить мне использовать стационарный телефон, находящийся в этой квартире, для связи с адвокатами и попросил разрешить мне свидания с детьми и с матерью с какой-то периодичностью. Все! Рассказы о том, что я куда-то могу сбежать, — это, на самом деле, самое поразительное, не должно волновать следствие, прокуратуру, Муртазина. Этим занимается конкретная служба — УФСИН. Ну вот если бы здесь стоял представитель УФСИН и сказал: «Нет, мы на него посмотрели, такой живчик, боюсь, сбежит», — тогда можно было бы говорить. А это вообще их не касается. Есть конкретный УФСИН. Вот вы приняли решение, а УФСИН его обеспечивает. Скажите, вот много у нас людей скрылось с браслетами на ногах? Сам Бастрыкин сказал, что таких 5% из-под подписки о невыезде скрываются. Сам же Бастрыкин говорит: не является предварительное заключение мерой наказания. Так мы следственные вопросы в «Российской газете» в интервью решаем, а там дальше пусть уже суд, решение суда. Тогда вопрос: что я сейчас могу испортить? Вот я сидел полтора года, ничего не делал, помогал, давал показания. Им не нравится, что я не говорю, что я не виноват. Ну подождите, это не их дело, и даже не мое, это, извините, в будущем ваше, возможно, даже дело. Надо послушать это и сказать: все, парень, поехали. Или сказать: да нет.

Ну вот как с Дадиным получилось, всякое бывает. Поэтому у меня это в интересах следствия сегодня так же, как в моих. Я хочу быстро ознакомиться с делом. Если мне разрешат пользоваться оргтехникой, я смогу откопировать всю информацию, структурировать ее в компьютере и быть готовым к суду, отстаивать свою позицию. Мне нечего скрывать, я не поменял ни одного показания. Даже очной ставки нет ни с кем по расхождению, как ни удивительно. Были с господином Самойловым, но не брал я денег, и он это признал. Это есть в деле.

У меня ходатайство все-таки изменить мне меру пресечения на домашний арест и еще с теми позициями, которые я озвучил. Это разрешить использовать оргтехнику, не подключенную к интернету, для копирования, обработки материалов и подготовки к защите и регулярные свидания с матерью и малолетними детьми. Кроме того, у меня просьба будет. Если вы это решение примете, еще надо разрешить мне в домашних условиях сдать анализы, вызвать медсестру. Дело в том, что, несмотря на уверения, что в СИЗО все очень хорошо, у СИЗО не заключен договор с лабораторией на анализы, и с декабря месяца я не могу сдать определенные анализы крови. Я не стал писать заявление, устно мы договорились, что как только оно будет, что как только они сейчас закончат в марте, они меня предупредят и помогут мне сдать анализы. Только я указал в ходатайстве, раз уж теперь мы обсуждаем вопросы моего здоровья, благодаря следствию, собственно, они из-за этого и всполошились. Я не собираюсь это использовать, в семье никому рассказывать, если только они поступили мудрее и не стали бы это обсуждать, я очень рад, что моя бывшая супруга этого не слышит и не будет рассказывать моей матери. Я вообще к следствию несколько раз обращался с просьбой: вопросы о здоровье не вносить в материалы дела по возможности. Кроме того, в порядке статьи 29 я бы попросил вас, если это возможно, я просто не сталкивался с этим, принять какую-то меру судебного реагирования именно в ситуации показаний Бухмана. У следствия есть материалы ПТП, они не сделали экспертизу, они не сделали лингвистическую, они ничего не сделали. Но теперь они указывают, что это, целый эпизод создали. У меня просьба. Я бы хотел, чтобы действия господина Бухмана получили оценку в порядке 307-й статьи Уголовного кодекса РФ, потому что, если он дал лжесвидетельство... В отличие от господина Самойлова, который оговаривал меня в ситуации обвиняемого и не должен был нести ответственность, господин Бухман был предупрежден об ответственности, о даче заведомо ложных показаний.

— Я понял. Если вы так считаете, вы можете с заявлением соответственным обратиться, вам никто не мешает, вы либо защитник.

— Все, Ваша честь, спасибо вам большое за терпение и за внимание.

— С момента принятия нового УПК Российской Федерации, все помнят в каком году, тщательно отстранен от определенной функции, связанной с обвинением, инициированием и возбуждением уголовных дел и так далее.

— Я понял, Ваша честь. Но поскольку вы принимаете решения, руководствуясь внутренним убеждением, то я попытался в какой-то степени пробиться через вашу профессиональную защиту и, может быть, поменять ваши личные убеждения в отношении самого себя. Спасибо большое.

---

Экс-глава Республики Коми Вячеслав Гайзер был задержан в сентябре 2015 года по обвинению в организации преступного сообщества, целью которого было выведение активов наиболее рентабельных предприятий, отмывание денег, вымогательство и получение взяток. Предполагается, что ОПС действовало с 2006 по 2015 годы. Вместе с Гайзером по тому же обвинению были арестованы его заместители и часть политической элиты республики.

В декабре экс-глава во время своей речи в Мосгорсуде обвинил следствие во лжи и заявил, что СМИ, формирующие негативное общественное мнение о нем и других фигурантах дела, могут повлиять на решение суда.